— Так ведь Радуга покинула Цитадель, — медленно произнес Льоу, подавшись вперед — весь сон с него как рукой сняло. — Оттого, говорят, Безумный Исенна и исходит желчью. Или… или все-таки…
Коннахар же ничего не сказал, вспоминая пролетевший мимо него по стене бастиона опаляющий багряный вихрь. В плеске и кружении алых тканей он тогда не различил облика. Цурсог назвал мелькнувшее видение хозяйкой Твердыни и подругой Владыки Цитадели. Каково сейчас приходится несчастной женщине — всякое утро, день и ночь видеть своего господина и наставника прикованным на верхушке Серебряного Пика? Похоже, эта госпожа Иллирет весьма незаурядная особа с решительным характером, раз не потеряла присутствия духа и умудрилась создать малую армию уцелевших защитников крепости прямо под носом у Аллерикса и его воевод.
— Радуга — да, покинула. А Иллирет осталась в самый последний миг. Она «собирала осколки», как Файоли выразилась, — продолжил Коррент-младший. — Уводила бойцов, кто еще уцелел, в подземелья, чтобы продолжить борьбу. Когда пыль немного улеглась и наверху стало потише, мы стали наведываться в крепость — искали, где содержат пленников, считали, много ли воинов осталось у Исенны и двергов, да высматривали, где они разбили лагеря. Вдобавок я еще разыскивал, куда вас угораздило запропаститься. Уже совсем отчаялся, когда прослышал о каком-то языкатом сиидха, поющем для Зокарра Два Топора и его карликов. Мы рассчитывали перехватить тебя где-нибудь по дороге из лагеря Зокарра в ваш загон, — Эвье повернулся к темрийцу, — но ты, как всегда, по резвости нрава сам все испортил. Волочь тебя мимо альбийских ночных дозоров почти через всю крепость, да еще при том, что ты в любой момент мог завопить спьяну, мы не рискнули. Но теперь я уже сообразил, в каком из бараков вас искать. Файоли вскоре наведалась туда и подтвердила, что вы именно там.
— Допустим, пленных, нас в том числе, вы освободили, — подвел итог наследник Трона Льва. — Как с ними поступают дальше? И вообще, сколько здесь народу? Тысячи три? Больше?
— Меньше. Подземелья Цитадели не так велики, как может показаться на первый взгляд. Вместе с теми, кто освобожден сегодня вечером — а мы ведь не только вас вытащили — около тысячи, — развел руками Коррент. — Но сражаться могут не все, многие ранены. Раненых подлечивают, кое-кого уводят в горы, там есть какие-то тайные тропки, по которым маленькая группа может незаметно просочиться на Полдень. Но большинство остается здесь, портить жизнь завоевателям и выручать тех, кого продолжают держать в плену. Кроме того… — он замялся, скосив на друзей испытующий взгляд. — Кроме того, Госпожа набирает воинов в отряд для вылазки в Вершины. Она хочет освободить… ну, вы поняли.
— Что? — Конни показалось, он ослышался. — Ты это всерьез, или вы тут перегрелись и дружно спятили? Меньше тысячи клинков против всего исенновского войска! Да там, в замке, шагу небось ступить нельзя, чтобы не натолкнуться на стражника! И вдобавок там безвылазно торчит Безумец! Не хочу сказать ничего дурного о здешней Госпоже, но ее войско превратится в пепел даже раньше, чем они хотя бы достигнут ворот Башни!
— Ничего-то вы не знаете, — сочувственно присвистнул Эвье. — Пока вы маялись в своем загончике, здесь многое переменилось. Мы тут болтаем, а тем временем армия Аллерикса бодрым маршем покидает Долину. Не то чтобы они взбунтовались, просто малость поразмыслили и решили больше не рисковать своими бесценными альбийскими головами, выполняя его приказания. Почти все дверги тоже улизнули, прихватив награбленное в здешних кладовых. В Вершинах остались только сотни три Бессмертных Клинков, личной гвардии Исенны. Вы их наверняка видели — мечники в бело-синих доспехах, они шли первыми при взятии замка. Эти никуда не двинутся, даже если небо начнет падать на землю, и с ними точно придется сражаться. Еще есть около тысячи двергов во главе с лично Зокарром Два Топора. Что касается Исенны…
— Погоди, погоди! — перебил Майлдаф. — Ну-ка скажи, прав я или нет — ты входишь в этот отряд, что полезет отвоевывать Серебряные Пики? И когда они намерены это проделать?
— Я надеюсь, что меня возьмут, — протестующая реплика принца канула втуне, поскольку Льоу с силой пнул его ногой под столом. — Вылазка же состоится завтрашней ночью. И знаете, что я вам еще скажу? — Вновь Коннахару показалось, что он видит перед собой другого Эвье — такого, каким юноша, вероятно, станет лет через пять. — Иногда я думаю: если чудо все-таки произойдет и нам дадут возможность вернуться обратно — я не уверен, что захочу ею воспользоваться. Странно прозвучит, но здесь, в Крепости, я впервые в жизни почувствовал себя на своем месте. Там, где мне и должно быть. И Файоли здесь ни при чем, — угадал он невысказанную мысль сотоварищей. — То есть при чем, но не настолько, чтобы совсем потерять голову. Она просто мой друг и соратница.
— Знаем мы такую боевую дружбу, — невнятно пробормотал Ротан, доказывая, что дремота отнюдь не мешает ему слушать разговоры по соседству.
— Ничегошеньки вы не знаете, — задумчиво повторил Эвье. — Впрочем, ладно. Нет, Лиессин, довольно расспросов на сегодня. Вы и так еще не заснули, похоже, исключительно из вежливости. Отдыхайте, а завтра вас ждут — обещаю! — еще более интересные дела.
Уже в дверях Дие Коррент остановился и с досадой хлопнул себя по лбу:
— Да! Чуть не забыл! Один наш общий знакомец, большой любитель стричь бороды двергам, передает вам горячий привет. Сегодня он прийти не смог — у них с Госпожой какой-то жутко важный военный совет — но завтра с утра навестит обязательно. У него касательно вас какие-то планы. Точно-точно, он сам мне сказал.
Эвье церемонно откланялся — сперва на аквилонский манер, а затем по-альбийски, прижав ладонь ко лбу и к сердцу — и исчез за толстой войлочной занавеской.
… Юсдаль-младший провалился в сон, кажется, еще до того, как коснулся тростникового ложа. Коннахар, задув светильники, тоже лег, но сон почему-то не шел. Принц ворочался на своей постели, безуспешно пытаясь понять, что за мелочь мешает ему уснуть, когда из дальнего угла донесся негромкий голос Лиессина Майлдафа:
— Послушай, Конни… Ты ведь не спишь?
— Не сплю, — откликнулся Коннахар. — И что с того?
— Помнишь легенды о падении Полуночной Твердыни? И о проклятии Безумца?
— Еще бы не помнить. Сколько манускриптов мы перетаскали из Обители Мудрости…
Коннахар с трудом удержался от истерического смешка. Всего лишь — сколько? — ну да, всего лишь луну тому это было: группа изрядно перепуганных подростков, ночь, корявый магический круг белой краской на паркете и он сам, приносящий "кровавую жертву" — отрубающий голову курице… Делле, гнусавым голосом зачитывающий самодельное заклинание… Совсем недавно — нет, целую вечность тому назад — или восемь тысячелетий спустя… Голова кругом идет. А завтра он и его друзья из Братства Охотничьей Залы, может быть, своими глазами увидят смерть Исенны Безумца и возвращение Темного Роты, увидят, как меняется история мира… Тут Коннахар понял, наконец, что хочет сказать ему Льоу и что не дает уснуть ему самому. Он похолодел и рывком сел на постели, откинув тонкое шерстяное одеяло.
— Ага, дошло, — сказал невидимый в темноте Лиессин. — Понимаешь, очень может быть, что госпожа ль'Хеллуана завтра и впрямь добьется своего. Ты представляешь, что тогда начнется?!
В голове аквилонского наследника с калейдоскопической быстротой замелькали картины, одна другой жутче.
Вот Ночной Всадник спасен, а Безумец повержен в прах… Кровавая Жажда не довлеет над племенами Старшего Народа… Полуночная Твердыня отстраивается заново во всем своем величии, альбы Темного Роты, сохранив могучую силу Семицветья и присовокупив к ней Благие Алмазы, вырванные из неправых рук, становятся безраздельными хозяевами мира… Кхарийцы и атланты не выстроят своих империй, люди не расселятся по бескрайним просторам Хайбории, а если и расселятся, то лишь на правах младших полудиких братьев айенн сиидха… да и называться все это будет не Хайбория, а как-нибудь совершенно иначе, и уж конечно, не будет ни Аквилонии, ни Киммерии, а будет — Альвар, Сембердал, Халарийская Марка… И, наверное, никогда не родится в маленьком горном клане Канах мальчик с именем Конан, который станет потом великим королем Трона Льва, не появится на свет его сын Коннахар…
— Погоди, — пробормотал принц. — Погоди-погоди… это что же выходит?
— Вот и я думаю, — мрачно сказал Лиессин. — Что же это такое выйдет?
Разум Коннахара отчаянно пытался найти разрешение вопроса. Спустя двадцать ударов сердца, прошедших в молчании и в беспорядочном кружении мыслей, принцу показалось, что он нащупал-таки правильный ответ.
— Нет, — твердо сказал он, пытаясь унять бешено бьющееся сердце. — Смотри: мы же сами видели, что будет спустя восемь тысяч лет. Мы знаем, что Ночной Всадник изгнан за Грань Мира, Полуночная Цитадель погибла при великом землетрясении, а Проклятие Рабиров произнесено. Если бы история пошла по другому пути, нас бы сейчас здесь не было, так? Но вот мы здесь, следовательно…
— Так ведь она еще и не пошла по другому пути, — резонно возразил Льоу. — Помнишь, нам кто-то рассказывал — то ли почтенный Озимандия, то ли отец твоей дамы, Райан Монброн: иногда выпадают такие дни, когда на прямой дороге времени возникает перекресток. Развилка. Без указателей, налево идти или направо. И тогда все целиком и полностью зависит не от воли богов, не от игры случая, а от решения людей, которые будут стоять на этом самом перекрестке. Куда они задумают свернуть — туда и побежит дорога. Я только одного опасаюсь, — поколебавшись, добавил он, — как бы мы и не оказались этими самыми людьми. Мы ведь не принадлежим этой жизни, этому миру, мы тут вообще чужие. Посторонние свидетели, мало заинтересованные в исходе дела. Зато со стороны мы видим все не так, как представляется тем, кто плоть от плоти этого времени. Может, нас потому сюда и закинуло, что мы способны справедливо рассудить, кто прав, а кто виноват. Или как-нибудь исправить сделанные ошибки. Или, наоборот, помешать чему-то совершиться…
— Да ну тебя с твоими выдумками! — нарочито резко огрызнулся Коннахар, в глубине души опасаясь, что приятель прав от первого до последнего слова. — Такие деяния подходят для настоящих героев из легенд, а мы кто? Что мы можем сделать?
Ночь с 14 на 15 день месяца Саорх
— Довольно. Уберите жаровню. Я хочу поговорить с ним.
Подобострастно кланяясь на каждом шагу, заплечных дел мастера бросились выполнять приказание. Унося раскаленную докрасна жаровню с рдеющими на ней углями, один из палачей напоследок приложил обжигающий металл к обнаженному животу своей жертвы. Раздалось явственное шипение горящей плоти, но человек, подвешенный на пыточном станке, не издал ни звука — лишь выгнулся в короткой судороге боли, тряхнув свалявшейся гривой густых черных волос.
— Довольно, я сказал! Проваливай! — рявкнул гигант в белоснежной тунике, приподнимаясь с кресла. Ретивого палача как ветром сдуло. Сгрудившись на дальнем краю круглой площадки вокруг грубого стола с наводящими ужас и отвращение орудиями своего ремесла, мучители боязливо посматривали на того, в чьей руке была их жизнь и смерть — ибо, вздумай Исенна прогневаться на любого из них, полет вниз головой с башни станет для провинившегося самым легким наказанием. Когда-то Исенна нанял маленький двергский клан, презираемый даже соплеменниками за крайнюю жестокость по отношению к пленным чужакам, для выполнения скверной работы, за которую не брались настоящие воины. Он соблазнил их, как и прочих, самой сладкой для подгорного жителя приманкой — золотом. Теперь они жалели, что связались с безумным альбийским вождем, и разрывались между жадностью и страхом. Исенна платил более чем щедро — но при одном взгляде на изуродованное ожогом и яростью лицо альба самым алчным палачам хотелось оказаться как можно дальше от этой треклятой крепости с ее мрачными тайнами и ужасающим колдовством.
Аллерикс, похоже, не замечал их страха — как не замечал и всего остального, происходящего вокруг себя. Зловещие приметы близкой катастрофы не волновали его, повальное дезертирство собственного войска оставило безучастным. Он вообще потерял интерес ко всему, кроме своего противостояния с Темным Всадником.
Поначалу, в первые дни после того, как треножник из бревен появился на вершине Серебряного Пика, Исенна избегал пыток, стараясь разговорить пленника, вызвать его на беседу. Но человек, подвешенный на цепях, как туша в мясной лавке, не желал поддерживать разговор с клятвопреступником. Правда, он и не молчал. Бывший Хозяин Цитадели не опускался до грубых оскорблений или крика — на крик срывался Аллерикс, не выдерживая ядовитого потока насмешек, произносимых спокойным и ровным, даже немного скучающим голосом. Тогда Исенна распорядился кормить подвешенного на солнцепеке пленника солониной и не давать воды, — сам же при этом, удобно устроившись напротив, под полотняным навесом, потягивал охлажденное вино. Довольно быстро просто сидеть ему прискучило, и он приказал палачам пустить в ход батоги.
Смертного человека или сотворенного альба, даже самого выносливого, подобное обращение доконало бы через два дня на третий. Но Темный Всадник не был ни смертным, ни Сотворенным — он был Творцом, воплощенным богом в человеческом обличье, он умел справляться с болью измученной телесной оболочки. Исенна упрямо требовал одного — выдать Радужную Цепь. Ответы плененного, закованного в кандалы Хозяина Полуночной Цитадели были, напротив, очень разными. Эти ответы, едкие, как яд халарийской гидры, доводили Аллерикса до белого каления, и тогда бессловесные палачи наблюдали странную картину: грозный, почти всемогущий альбийский вождь в золоте и белоснежных шелках стискивает мощные кулаки в постыдном бессилии, а изможденный пленник в изодранных черных лохмотьях отчитывает его, как несмышленого мальчишку, даже не меняясь в лице, когда тяжелая плеть рассекает израненную спину.
Противостояние победителя и побежденного грозило затянуться. Но как раз в эти дни Кельдин принес Исенне известие о Прямой Тропе, равносильное признанию поражения непобедимого воителя. Вот тогда-то здравый рассудок, и без того не всегда свойственный Аллериксу, покинул его окончательно, уступив место черной нерассуждающей злобе. Дверги прибегли к каленому железу и щипцам, пробуя все известные им пытки и изобретая неизвестные. Сам Исенна, как последнее средство, использовал магию Жезла, и это послужило началом конца. Благой Алмаз, отвечая велениям больного разума, выпускал в мир то, что, строго говоря, даже не являлось магией — на прикованного пленника обрушилась воплощенная ненависть, причинявшая неизмеримые муки не телу, но бессмертной сущности Темного Всадника.
Это подействовало. Темный Владыка начал кричать — хрипло, отчаянно, но этот вопль для Безумца звучал сладчайшей музыкой. Именно тогда в Цитадели начались беспричинные смерти, все чаще мелко тряслась земля, кое-где уже прорывался на поверхность подземный огонь, и все шире расходился над Серебряными Пиками страшный мертвый зрачок иномировой тьмы.
В последние дни смысл задаваемых Исенной вопросов несколько изменился. Под давлением непреложных фактов альбийский вождь все-таки поверил в то, о чем ему толковали собственные маги, военачальники и предводители наемников — в существование Прямой Тропы и исчезновение Радуги. Безумный, выворачивающийся наизнанку рассудок Аллерикса немедля подсказал новый замысел: ежели Всадник и впрямь способен творить столь протяженные и большие Тропы, почему бы ему не повторить содеянное? Не протянуть Тропу туда, где скрылись беглецы из Цитадели? Или — пусть хотя бы укажет направление, в котором совершался Исход. Где беглецы пытаются укрыться от гнева Феантари — может быть, на Полудне, в благословенном краю вечного лета? На Восходе, куда уже давно обращали свои взоры альбийские полководцы, или на стылой Полуночи, владении кочевых племен йюрч и отдаленно похожих на них людей?
О том, что он будет делать — без войска, без союзников — если даже Всадник совершит требуемое и откроет Тропу, Аллерикс не думал.
— … Я хочу поговорить с ним, — далеким голосом повторил Исенна, не отрывая взгляда от бессильно обвисшего в цепях тела, и легко поднялся из глубокого кресла, еще недавно принадлежавшего самому хозяину Полуночной Твердыни.
Исенна зачастую оставался на Вершине допоздна, порой даже после наступления темноты, и тогда — как теперь — пытка длилась не под серым светом дня, а в багровом колдовском сиянии. Но на сей раз даже привычные ко всему палачи умаялись и поглядывали на своего нанимателя с тревогой. Давно минула полночь, руины Цитадели окутались тьмой, лишь кое-где расцвеченной редкими и робкими огоньками, да еще возле двергских казарм двигалось множество факелов. Беспрерывно ворчал гром в низких плотных тучах, вторя частому блеску молний, но за последние два дня этот звук в Черной Цитадели сделался привычным. Альб сделал шаг и как-то сразу оказался рядом с человеком в цепях — несмотря на тяжеловесную фигуру, двигался он с плавной грацией опасного хищника. Жезл Дракона, поблескивая голубыми бликами, свисал с его левой ладони.
— Ты слышишь меня, Всадник? — спросил он негромко, едва ли не вкрадчиво. Когда гигант-альб встал рядом с подвешенным за запястья пленником, их лица оказались почти на одном уровне. — Знаю, что слышишь. И знаю, как тебе больно. Ты, наверное, рад бы потерять сознание, но тут уж твоя божественная сущность обращается против тебя. Не молчи, поговори со мной! Я соскучился по твоему остроумию. Ну же!..
Тот, кого называли Рота-Всадник, медленно поднял голову и взглянул на своего мучителя. Только глаза, серые, как булатная сталь или речная галька, все еще жили на этом лице с резкими, точеными чертами, помертвелом от боли, но сохранившем чеканную мужественную красоту. Запекшиеся губы шевельнулись, породив невнятный хрип:
— Пить…
— Воды, живо! — бросил Исенна, не оборачиваясь. Один из палачей торопливо сунул ему в руку металлический ковшик. Пленник пил долго, бесконечно длинными глотками, и благодарно кивнул, выпив все до последней капли:
— Хорошо… Вот не думал, что когда-нибудь буду тебе благодарен. Что, дела идут неважно, а?
— Ты знаешь, чего я хочу, Всадник, — по-прежнему вполголоса произнес альб. — И я не отступлюсь, пока не получу искомое… или не погибну. Мне нужна Радуга, и я не намерен более ждать.
Видимо, Темный Всадник собирался ответить привычной колкостью, но в последний миг передумал и довольно долго молчал, свесив голову на грудь. Когда Исенна уже решил, что ответа не будет, из-под спутанной массы черных, как смоль, волос вдруг донесся глухой голос: