Молчаливая, мрачная безлунная ночь в степи необозримой. Не развеет ее печали глубокой ни огонек жилья приветного, ни песня молодецкая, радостью или тоской из сердца вызванная. Спят птицы непоседливые, головки под крылышки теплые спрятав. Не колышутся травы-цветы высокие. Всех сморил за долгий день зной палящий, всех убаюкал ласковый сон-дремота.
Нет отдыха лишь порогам воинственным. День и ночь ведут они ожесточенный бой с врагом своим извечным - Днепром-Славутичем, сильным, неугомонным. И чем чернее тьма вокруг залегает, тем громче пороги меж собой перекликаются, рядами нерушимыми поле боя широкое перегородив.
Возьмет Будило-порог на плечи крутые вал ледяной, перекинет его через себя, выпрямится, расправит плечи, загудит во всю мощь свою богатырскую:
- Го-гото-го-гой, Ненасыть-порог, брат наш самый старший! Как ты день пережил, с Днепром-Славутичем борясь? Не сломила ли вода неукротимая твоих копий каменных острых? Не пробила ли она нагрудников твоих гранитных?..
И затихнет, прислушиваясь.
- Гу-гу-гу-гу-гу-гу... - отзовется грозно Ненасыть-порог.- А что мне вода бешеная, текучая? Не борюсь я с нею, лишь забавляюсь, копья каменные острые от ила прополаскиваю, нагрудники гранитные от жара своего остужаю...
Полетит по просторам окрестным голос брата старшего. Заговорят-заплещут пороги младшие, уверенным словом брата старшего утешенные, подбодренные.
Притихнет и Будило-порог успокоенный. Но надоест ему, неугомонному, молчание долгое. Снова подает голос брату старшему:
- Го-го-го-го-гой, Ненасыть-порог, брат наш самый старший! Что-то давно не слышу я ржания конского, не замечаю племени скулящего печенежского. Не мор ли какой, случаем, его выморил? Или все в бою полегли?
- Гу-гу-гу-гу-гу-гу...- гремит-раскатывается голос Ненасыть-порога.Нет мора на племя грабительское, бродячее. Из лужи болотной напьется - здоровья не лишится. Не встанет оно на честный бой. Лишь пыль за конями его, как увидит оно, племя -трусливое, своего супротивника...
- Го-го-го-го-гой... Ненасыть-порог, брат наш самый старший! - не унимается Будило-порог неугомонный.- А не видно там хоть издали русичей отважных, не виднеются ли на окоеме челны их легкокрылые? А то надоела уже битва эта бесславная с водой никчемной. Так хочется вволю силой помериться с русичами хоробрыми!..
- Гу-гу-гу-гу-гу...- гремит-грохочет Ненасыть-порог. - Не желай ты боя преждевременного с русичами хоробрыми, отважными, неведомы их силы потаенные, сокрытые. Еще наглядишься и навоюешься, еще натешишься и напечалишься. Вещуны лишь одни знают-ведают, кто в битве навеки поляжет...
Гомонят-грохочут пороги неусыпные, развлекают речью своей властной и величественной ночь мрачную в степи нескончаемой.
Скачет Векша вдоль берега, к гриве коня припав, взглядом острым в темноту всматривается. Конь добрый попался, быстрый, как ласточка: ярок повстречается - перескочит, река - вплавь кинется, на берег вынесет.
Засветлело на востоке, облака заалели. Вот-вот и солнце выглянет. Впереди дубрава засинела. Не та ли то дубрава, где печенеги его схватили, в неволю продали? Она, она - предательница. Остановил Векша коня, вскочил в чащу, как серна всполошенная. Развернул кусты - выглянул, нет ли погони? Нет, никого не видать. Ближе подошел к реке - и на глаза слезы навернулись. Узнал он берег знакомый, хотя много времени утекло... А вон и волок... Эге, одни головешки от него. Снова сожгли его лютые враги земли Русской - печенеги.
Зачерпнул в ладони воды прохладной, что из края родного течет, напился вволю, и словно бы сил ему вода эта прибавила.
Напоил и коня печенежского, пастись пустил. Потом уже и сам заглянул в кожаные торбы, к седлу притороченные.
Снаряжала печенега, видно, добрая жена, всего положила вдоволь: сыру, конины сушеной, семечек каленых.
Не осуди, прости меня, жена чужая, что не вернется к тебе муж, к деткам - отец!.. Жил он, властитель твой, корыстью неправедной, сердцем глух был к горю чужому. Что было Векше делать: не убей гадюку - она тебя ужалит...
Солнце уже взошло, все выше и выше вверх поднимается, зайчиками-лучиками пугливыми порхает по зеленой листве, на свет ясный выманивая.
"Чего, - подумал Векша, - день долгий в глуши этой тратить? Пойду по опушке, дорогу на ночь высмотрю..."
Обогнул дубраву, ползком на холм вылез. Степь безлюдная в дымке прозрачной. Только птицы над нею парят. Сбоку
Днепр-Славутич поблескивает, путь к отчизне серебром устилает. И вскипела в молодце удаль: "А что мне, человеку вольному, степи этой бояться? Даже если и увидят печенеги, издали за своего примут. Одежа на мне ихняя". Меч кривой о камень наострил, подпруги на коне поправил и полетел, как на крыльях. Цветы, травы в стременах венки ему вьют, дух степи горячий в лицо, грудь бьет...
Весь день без передышки мчал. Не заметил, как и вечер на землю опустился. Стреножил коня, пустил его выбирать себе корм по вкусу, сам улегся на траву.
Предчувствуют ли родные, что он рвется, птицей летит к ним? Или, может, уже и не надеются увидеть его, считают мертвым? Где они теперь, как живут?..
Раньше, бывало, об ту пору мама, посыпав терновыми колючками стежки к кринице, пообтыкав ими все входы и выходы со двора, чтобы злые духи не бродили там ночью, идет в хижину готовить вечерю. Пока варится, печется, отец ложку деревянную вырезает или снасти ловецкие ладит. Векша же сеть рыбацкую плетет.
Нет у них уже ни снастей ловецких, ни сетей на рыбу... Пустое, зато конь теперь будет. Приведет Векша этого вот коня печенежского, приучит его к работе. Можно бы снова понемногу хозяйство заводить, но ведь подать... Удалось ли отцу заплатить ее? Ой, нет, пожалуй, и он, и мать уже в холопах...
Прискачет Векша в Киев, поклонится Куделе, умолит его выручить из беды, дать взаймы на откуп, а там уж как будет. Неужели гость откажет?
Можно бы еще и Яниного отца попросить. Но будет ли у него что дать, сами, видно, не в роскоши живут. А впрочем, может, Яна его уже и забыла - столько времени прошло... Если же забыла - на глаза ей он не появится... Надо сначала разыскать Путяту в Киеве, он, верно, жив остался, и расспросить его обо всем.
Трижды уходил Даждьбог в свой терем, трижды останавливался Векшана ночлег, трижды подхватывался рано поутру, чтобы дальше во весь опор скакать. Скачет все берегом, берегом, зорко вглядывается в даль, подставив грудь свежему ветерку, на травах душистых настоянному. А даль та - безлюдная, ясная. Вот такой бы ему путь до самого дома!
Но нет, не к тому шло... На четвертый день видит Векша - в степи травы густые вытоптаны, земля рудая копытами конскими побита. А вот и стая воронов кружит, каркает над ложбиной широкой. Не побоище ли какое там произошло?
Подскакал - и ужаснулся: все большие ложбины заняло племя печенежское неисчислимое. Поддался-таки хан уговорам царя греческого - теперь силы свои собирает, чтобы саранчой на землю русскую тайно налететь.
Знает ли люд родной про эту беду? Готовится ли встретить врагов лютых как положено?..
Завернул Векша коня в объезд ложбин, ударил его ногами в бока. Рванул конь с места, земли, казалось, не касались его копыта, птицей мчался, ветер обгонял... Но не смог обогнать ночь темную: споткнулся и упал камнем, изнеможенный, в высокую траву. Упал и Векша в беспамятстве, землю с разгона обняв...
Поднял его ветерок предрассветный, прохладный. Глянул: конь стоит рядом, в дорогу просится, далеко справа Днепр широкий плывет, в него речка небольшая вливается, а в излучине меж Днепром и речкой курган высится, за ним лесная полоса чернеет.
Не те ли это леса-пущи, где украина земли родной? Не тот ли это курган высокий, где русские дозорные недремно днем и ночью отчизну сторожат?
Она, конечно, она!.. Вон и дозорец на вершине виднеется. Там уже родная земля, родные люди!..
И охватила Векшу такая радость - слезы выступили на глазах. Вскочил на коня, вымахнул из трав густых, высоких. И так ему петь захотелось! Ведь с тех пор, как в полон попал, ни разу не пел веселой голосистой песни. Только грустные, печальные. И то потихоньку, чтобы никто не слыхал.
Но не вовремя эта песня из груди его вырвалась. Разбудила она стражу печенежскую, затаившуюся в травах у межи русской. Увидели печенеги всадника-одиночку и стремительно поскакали к нему.