— Так. Сначала умойтесь.
Болард ахнул:
— Под колонкой?
— Лето. Не замерзнете. А Ритка где?
Болард с шумом выпустил из груди воздух:
— А она не с тобой?
— Понятно, — недобро протянула Дигна. — Ну, шевелитесь. Я спать хочу.
И хлопнула дверью.
Майка задремывала над тарелкой горячего молочного супа, точно совушка, лупала глазами, роняла ложку и от звона приходила в себя. За перегородкой на повышенных тонах спорили мать с сыном. Рыжая навострила уши.
— Продала, у тебя не спросила. Сам бы за своим волкогавом смотрел.
Что-то тихо, сердито произнес Болард. Майка вдруг поняла, что же ее смутило: не выскочил, как обычно, на стук пудель Семен, не кинулся со звонким лаем, не то норовя укусить, не то облизать лицо. Рыжая, было, решила, что Дигна его заперла на втором этаже или заснул крепко… Всхлипнув, сунула в рот ложку с лапшой.
— Месяц тут сидишь — и к родной матери ни ногой?
Ответа Боларда Майка снова не расслышала. Дожевывая лапшу, на цыпочках подкралась, приложила ухо к перегородке.
— Ладно, повидались, я рада, — в голосе Дигны как-то не слышалось ни радости, ни теплоты. — А ее зачем приволок?
— Я женюсь.
Старая баронесса Смарда хмыкнула:
— Совет вам да любовь. А я каким боком здесь?
— Девочка останется с тобой.
— Вот что, сынок, ты долго думал?
— А что? — спросил Болард осторожно.
— А то, я с Налью, дурой истеричной…
— Тише!..
— Рот мне не затыкай! Пусть слушает! — заорала Дигна. Упало, грохнуло что-то тяжелое. Зазвенело стекло. — Пятнадцать лет убила. Рыдать да бездельничать — весь прок. Хоть бы раз, хоть бы словечком… Так хоть знала, чего мучилась. А с этой… иди с этой, и весь мой сказ.
Майка под стеной беззвучно зарыдала. Болард, точно подстегнутый этими слезами, еще пробовал что-то доказывать и уговаривать. Простучали звонкие шаги:
— На!
— Что это?
— Дом я продала. Назад возвращаюсь.
— Как?
— А так, — с торжеством объявила Дигна. — Виктор теперь свободен, пора и мне о счастье подумать.
Майка со всхлипом сползла по стене.
Глава 24.
1989 год, июнь. Гомель —
1492 год, июнь. Окрестности Эйле
— Вы чего, подрались, что ли? — шлепая босиком по мокрой траве, к штакетнику на границе участков продирался Симочка, любитель истории о воробье. Смачно зевал, почесывал голое пузо и шлепал ладонями по плечам, отгоняя комаров. — Чего орете? И где пропадали?
Глаза Боларда засверкали нехорошим огнем. Стоило Серафиму приблизится, как дон Смарда подхватил его под мышки и перенес на свою сторону, прижав к хлипким досочкам.
— Ой! — возмутился Симка. — Ты чего?
Майка упоенно ревела, вытирая мордашку мокрыми насквозь волосами. А поскольку глину до конца из них так и не вычесала, то раскрасилась, точно индеец перед боем. Симка взглянул на рыжую, хлопнул очами и потрепал черный чубчик.
— Вот что, Серафим, — Болард опустил на его худое плечо увесистую ладонь, — ты знаешь, что у нее мать умерла?
— Ага, — кивнул непосредственный Симочка, — я на похоронах был. Инфаркт.
Дон Смарда покатал язык от щеки к щеке: ну, если стрелу в сердце считать инфарктом, тогда да, конечно.
— Майка у тебя поживет пока.
— А чего?
— А матушка дом продала. И уезжает.
— А Ритка?
Болард почесал щеку. Он не представлял, что сейчас поделывает сестра. Должно быть, застряла в мятежном Настанге. Не сказать, чтобы дона это печалило.
Симка взбил чуб:
— Не имела права. Если дети есть несовершеннолетние.
— Права, лева… — пробормотал дон. — Сим, ты зубы мне не заговаривай, — и слегка подпихнул приятеля грудью.
— А я не… и вообще, если б родители на даче не были, они б меня на улицу ночью не выпустили!