К лешему! Для чего все это нужно, если завтра утром он вернется домой? Наверняка злой после скандала со святыми отцами относительно участи «спасенной» девицы, усталый… Выспится — и поедет на Рушиц, плевать на дела…
В синеве вечера, далеко и раскатисто, ударил колокол.
Ивар поднялся.
Пахнущие молодой листвой вековые тополя встретили его на пороге. Дорожки парка были влажными от росы. Пахло сиренью и нефтью — от горящих по обе стороны входа фонарей. Между деревьями висел, чуть покачиваясь, надколотый шарик сходящей к ущербу луны. Ивар поправил воротник и огорченно поморщился: смарагдовую гривну, свой княжеский знак, он оставил в кабинете на секретере. Но возвращаться было дурной приметой.
Ивар остановился у перил неширокого мостика, перекинутого меж двумя холмами, на одном из которых стоял Архикафедральный собор, а другой, тщательно огороженный, являл собой монастырский парк. Здесь, в этом монастыре, помещалась и канцелярия Синедриона, которую князь только что покинул. Столько умных и бесполезных указаний, сколько надавали ему там, Ивар не получал никогда в жизни. Но из всей томительной беседы с архиепископом Эйленским и Настангским вынес лишь твердое убеждение в том, что примас церкви — почти что атеист, а сам он, Ивар, верующий весьма посредственный, хотя и чистосердечный. Последнее обстоятельство дона Кястутиса, магистра запрещенного на территории Подлунья тайного мессианского Ордена Консаты особенно позабавило.
Князь стоял на мосту, глядя вниз, на спускающуюся к речке Настасье пустую и темную улицу. Улица была обсажена тополями, и в ночном воздухе пахло горечью молодой листвы и речной водой.
Позади, на почтительном удалении, дожидалась свита. Негромко звякали поводные цепи коней, погромыхивали о брусчатку подковы. Запахи конского пота, кожи панцирей и сбруи и нефтяной вони от факелов относились ветром. И очень не хотелось туда возвращаться.
Потом на колокольне собора густым басом вздохнул колокол. Ивар нехотя оторвался от перил. Ему было неловко сознаться перед самим собой, что он стоял здесь, дожидаясь Боларда. Но банерет не явился.
— Наконец-то!
Дон Кястутис узнал недовольный голос и в первый раз за этот вечер испытал облегчение. Рошаля, канцлера Консаты, не могло быть в Храмине по определению. Тем не менее, он был, хотя и в гневе: вольно же благородному дону маяться дурью, размышляя над рекой, вместо того, чтобы подбирать броню и оружие, разминаться — и что там еще положено Святым перед побиванием Змеев?
— Ну, и чего ты скалишься? — Рошаль выдрал из груды железного хлама на полу, именуемого латами, первое, что попалось под руку. Полетела ржавчина. — М-да. Разве что у дракона от этого случится насморк…
Ивар непочтительно пожал плечами: доспех доспехом, но скорость в бою важнее.
— Пусть этим оруженосцы занимаются… Позвать? А по мне, лучше и не напяливать! — его зеленые глаза смеялись. Канцлер поджал и без того тонкие губы. Одернул судейскую мантию:
— Я не воин. Но юрист неплохой. По ритуалу тебе следует быть в броне. Все.
— Болард! — позвал князь звучно.
— Не трудись. Его нет, — Рошаль глубоко вздохнул. — И, судя по всему, не будет. Я полагал его легкомысленным мальчишкой. А… — канцлер пнул ногой доспехи. Железо ответило дребезжащим звоном. Для Ивара такое поведение всегда сдержанного и осторожного в поступках Рошаля было как приговор банерету.
— Нет.
— Послушай меня, — Рошаль присел на вделанную в стену ризницы мраморную скамью и, как никогда, сделался похож на выточенную из ореха статую святого. Только вот святые не бледнеют так резко: точно разливается под смуглой кожей пепельно-серая, грязная вода. Ивар подался к Рошалю:
— Сердце?!
— Послушай! Я видел пленницу. Это рабыня. Свободную они пожалели… И потом, литургию будет служить никак не архиепископ. Один из нижних чинов…
Князь молчал. Осведомлен Рошаль был обычно не меньше, чем Претор Синедриона. Преодолев традиционную для Подлунья ненависть к иностранцам и иноверцам, ренкорец смог сделаться известным юристом, едва ли не лучшим в Настанге. Само собой, из этого последовали весьма обширные связи как при дворе принципала, так и в канцелярии Синедриона, и не только. О своих конфидентах Рошаль не распространялся, но активно их использовал в случае нужды.
— Во-первых: как ты здесь оказался? — Ивар вынул из ножен и стал придирчиво рассматривать приготовленный для мистерии меч.
— Исключительно по милости Его Святейшества архиепископа Настангского и Эйленского. Дабы уладить с тобой имущественные и прочие мирские дела. Плюсы профессии… Адвокат, священник и гробовщик…
Ивар хмыкнул. Рубанул клинком воздух. Сердито сморщился… Боже карающий, да кузнецу надо ядра оторвать за такое!!
Рошаль следил за его движениями настороженным цепким взглядом. Примерно вот так же смотрел Болард во время их последнего разговора. У, вороны!
— Ты завещание написал?
Ивар поднял глаза.
— А надо?
— Тогда распорядись устно. Я позову свидетелей.
— Пошел ты к черту.
— Дон, ну ты совсем дурак?
Ивар не успел ответить. В дверь постучали — вежливо, но очень настойчиво, и голос того самого монаха, который встречал князя Кястутиса на ступеньках Храмины, сообщил, что уже пора.
Ивар на секунду зажмурился.
— Латы!
— К черту. Нож есть?
Из потайного кармана мантии Рошаль вынул стилет в кожаных ножнах.
— Спасибо, — Ивар прицепил ножны со стилетом к пустому поясу — все свое оружие он отдал, входя в храм. Вытер ладонь о бедро, взял ритуальный меч.
За стенами, в Храмине, отдаленный толщей камня, гремел хорал. Удары колокола вплетали в мелодию мерный ритм.
— Крестный ход заканчивается, — вздохнул Рошаль. — Иди. Я буду в храме.
Ивар кивнул. Подмигнул и толкнул дверь ризницы. Постоял, привыкая к темноте на лестнице. Вопреки собственной воле дожидаясь звука знакомых шагов. Почему-то князю очень было важно, чтобы Болард пришел.
Тишина была нерушима.
"…Господь, твердыня моя…"
Произнесенные по-таалински слова древнего псалма звучали незнакомо, но Ивар привычно повторял их про себя, сосредотачиваясь. Он стоял на храмовых подмостках и глядел перед собой. С шипением горели вокруг помоста восковые свечи. Тысячи свечей. Лица стоящих в Храмине людей не угадывались за ними. Только колебались от дыхания размытые золотые огоньки. Где-то там, внизу, был и Рошаль. Смотрел на князя, вознесенного над толпой на человеческий рост, и Ивар чувствовал его взгляд. И еще взгляды — твердые и недобрые.
Ивар обернулся к алтарю. Тот едва угадывался за свечами и цветами, чей запах, мешаясь с запахом пота и ладана, кружил голову. Громко и внятно звучала молитва. Не смотря на распахнутые окна и двери, было душно.
Боже, как душно… Князь раздернул ворот котты, опять пожалев о том, что вышел из дому без гривны. Говорят, будто смарагд бережет воина от дурного глаза, чародейства, драконьего огня и предательского клинка… Интересно, что из этого приготовил ему Ингевор?
Не оборачиваясь, Ивар чувствовал, как трется о столб прикованная девочка-рабыня, дышит сухо и часто, всхлипывает. Ей даже нечем смахнуть паутину взглядов.
Времени не осталось.
И почти сейчас же снова ударил колокол, и голоса церковного хора взлетели под купол, и тысячекратно отраженное эхо заметалось среди золота и порфиры стен и вдруг осеклось. Взвыла и шарахнулась прочь от подмостков толпа. Завизжала прикованная пленница.
Ивар крутнулся на этот крик и увидел…