— Он еще спит? — спросил Фил Грант. Неряшливый доктор распахнул дверь в лабораторию:
— Как дитя. Я настаиваю, чтобы мне позволили продолжить исследования. Слишком уж это необычно, поймите. Я никогда такого не видел.
— Поработав еще, вы сумеете добраться до его снов?
— Не знаю, до чего я доберусь, но рад буду попытаться. Что бы там в его разуме ни происходило, оно требует тщательного изучения. Требует, подчеркиваю.
— Боюсь, что времени на изучение у нас маловато, — сказал Грант. — Посмотрим.
Кара вошла в лабораторию первой. Как странно — всего две недели назад она спокойно жила себе в Денвере, работала медсестрой. И вот она здесь, в компании директора ЦРУ и всемирно известного психолога, и оба ждут от ее брата ответов на вопросы о самом, пожалуй, устрашающем кризисе, с которым сталкивались когда-либо Соединенные Штаты Америки. Да и вообще весь мир.
Томас возлежал в темно-бордовом откинутом кресле. Свет был пригашен, с потолка тихо лилась оркестровая версия «Убей меня нежно». Вечер Кара провела, приводя в порядок дела: аренда квартиры в Денвере, страховые документы, тяжелый разговор с матерью, которая была вне себя от отчаяния, узнав, что Томас похитил Монику. Надо бы ее навестить, слетать в Нью-Йорк, если выпадет такая возможность. В голове не укладывалось, что они могут никогда больше не увидеться. По словам ученых, до того, как вирус начнет свою разрушительную работу, оставалось восемнадцать дней. Но на самом деле их могло быть и меньше. Семнадцать. Шестнадцать. Большей точности от симуляций не добиться.
— Значит, он спит уже три часа и не видит снов?
Доктор Майлс Бэнкрофт подошел к монитору и легонько постучал по нему:
— Попытаюсь объяснить. Если он и видит сны, то такие, которые не похожи ни на что, с чем я сталкивался. Нет быстрой фазы движения глаз. Нет перцепционной деятельности мозга, нет изменений в температуре тела. Он крепко спит, но сновидения его скрыты.
— Значит, общая запись сновиденных паттернов и обратная подача…
— Не действуют, — закончил психолог.
Грант покачал головой:
— А с виду он такой… обыкновенный.
— Он совсем не обыкновенный, — возразила Кара.
— Конечно. Просто трудно представить, что от его разума зависит судьба мира. Как-то он узнал о штамме Рейзон… и мысль о том, что в этом же разуме, неизвестно где, кроются знания об антивирусе, несколько нервирует, учитывая, что на медика Томас не учился и дня.
— По этой-то причине вы и должны мне позволить поработать с ним еще, — сказал Бэнкрофт.
Все трое переглянулись.
— Разбудите его, — попросила Кара.
Бэнкрофт мягко потряс Томаса:
— Просыпайтесь, юноша.
Томас открыл глаза.
Чудно, но теперь она и мысленно не называла его Томом. Только Томасом. Это имя шло ему больше.
— Добро пожаловать в мир живых, — сказал доктор. — Как вы себя чувствуете?
Он сел. Протер глаза:
— Сколько я проспал?
— Три часа.
Томас огляделся по сторонам. Три часа. А казалось, что дольше.
— Ну, как? — спросила Кара.
Все смотрели на него выжидающе.
— Получилось? — спросил в свою очередь он.
— Это-то нам и хотелось бы узнать, — сказал Бэнкрофт.
— А мне-то откуда знать? Вы записали мои сны?
— А вы их видели?
— То ли видел. То ли сейчас вижу.
Кара вздохнула:
— Томас, пожалуйста…
— Ну ладно, ладно. Конечно, видел. Вернулся со своим войском в лес, разбив Орду, — порох сотворил чудо. Потом встретился с Советом, попраздновал немного с Рашелью, да и лег спать. — Он спустил ноги на пол и встал. — И сейчас вижу сон, а это значит, что плода я не ел. Она с меня шкуру спустит.
— Кто спустит с вас шкуру? — спросил Грант.
— Его жена. Рашель, — ответила Кара.
Директор ЦРУ посмотрел на нее, подняв бровь.
— Еще я порасспрашивал об исторических книгах, — сказал Томас. — Нашел человека, который, возможно, знает, где их искать.
— Но об антивирусе вы так и не вспомнили? — не выдержал Грант.
— Нет. Вы же сами сказали, что эксперимент провалился. Стимулировать закрома моей памяти невозможно, потому что невозможно записать показания мозга относительно снов, потому что снов я не вижу. Так это выглядит, да, доктор?
— Похоже, так. Потрясающе. Возможно, мы на грани совершенно новых представлений о мире.
Фил Грант покачал головой:
— Что ж, Гейне прав. С этого момента все разговоры о снах мы сводим к минимуму. И заявляем просто и прямо — у вас дар. Вы видите то, что еще не произошло. Продать это довольно трудно, но, во всяком случае, подобное уже бывало. И дать пророку шанс в сложившейся ситуации захочет изрядное количество людей. Но что касается всего остального — вашей жены Рашели, или как ее там, военных советов, Орды, плодов, которых вы не ели, — сие запретная зона для всех, кроме меня и Гейнса.
— Хотите выдать меня за пророка-мистика? — усмехнулся Томас. — Я не столь оптимистичен, как вы. В глазах международного сообщества веса мне это не прибавит. Думаю, за пределами этой комнаты я должен быть всего лишь человеком, который знает о сложившейся ситуации больше самого правительства благодаря связи с Моникой. Я — последний, с кем она говорила перед тем, как ее выкрали террористы. Я — единственный, кто с этими террористами сталкивался, и единственный, кто способен предугадать их следующий шаг. И потому я — человек, которого следует воспринимать весьма серьезно. Судя по довольно… прохладному приему, который я встретил на сегодняшнем заседании, в подобной подаче будет больше смысла.
— Не согласен, — сказал Грант. — Вы полагаете, потребуется давление на международное сообщество?
Томас заходил по комнате, чувствуя все возрастающее беспокойство.
— Кто знает? Так или иначе, но что-то делать надо. Поверить не могу, что исторические книги сохранились! И если я смогу до них добраться… — Он остановился, обвел взглядом собеседников. — Нужно кое-что выяснить. Появилась ли эта рана на моем плече от Карлоса или от Паршивого. То есть во сне.
Они посмотрели на него без всякого энтузиазма.
— От Карлоса, — сказала, наконец, Кара.
— Но ты же не видела, как он ее нанес? Когда ты вошла, я был уже в крови. Мне действительно важно это выяснить. Там меня уверяют, будто рану я получил в сражении с Ордой.
— Но… как это можно выяснить?
— Просто. Порезаться. — Он вытянул руку. — Нанести небольшую ранку и посмотреть, будет ли она у меня там, когда проснусь.
Все трое захлопали глазами.
— Дайте мне нож.
Бэнкрофт шагнул к шкафчику, открыл его и достал ножницы.
— Вот…
— Вы что, всерьез? — спросил Грант.
Томас взял ножницы и полоснул острым краем лезвия по предплечью. Понять принцип связи казалось ему необходимым.
— Всего лишь царапина. Я должен знать. — Он поморщился и вернул ножницы доктору.
— Вы полагаете, что из одной реальности в другую переходит нечто большее, чем ваш разум? — спросил тот.
— Конечно, — ответил Томас. — Я существую и там и здесь, физически. Это — больше, чем знания и навыки. В обеих реальностях проявляются мои раны. Моя кровь… Жизнь. Больше ничего. Мой разум и моя жизнь. Но, с другой стороны, там я старею, а здесь этого не видно. Здесь я моложе.
— Это… совершенно невероятно, — присвистнул доктор.
Томас взглянул на Гранта:
— Итак, каковы наши дела?
Тот несколько помедлил с ответом.
— Что ж… президент приказал Федеральному агентству по чрезвычайным ситуациям бросить все ресурсы на совместную работу с ЦКЗ. И обратился во Всемирную организацию здравоохранения. Наличие вируса подтверждено сейчас в тридцати двух аэропортах.
— Что с поисками Моники? Если мы ее не найдем, прочее может оказаться бессмысленным.
— Ищем. Все усилия прилагают правительства Британии, Германии, Франции, Таиланда, Индонезии, Бразилии… и других стран тоже.
— И Швейцарии?
— Естественно. Я, может, и не умею предсказывать появление вирусов и сражаться с Ордой, но уж искать беглецов в реальном мире…
— Свенсон затаился в какой-то норе, подготовленной заранее. В месте, куда никто не догадается заглянуть. Вроде того, под Бангкоком.
— А как вы нашли то место?
Томас посмотрел на Кару.
— Может, попробуешь еще раз? — спросила она. — Мир изменился, но это ведь не значит, что Рашель должна была утратить свою связь с Моникой?
Томас не ответил. А вдруг он ошибается? Том Хантер, неудачливый писатель из Денвера. Какое право он имеет давать советы ЦРУ? Ставки-то — астрономические.
С другой стороны, он уже столько раз оказывался прав! И с Ордой успешно сражался пятнадцать лет. Какого-то внимания заслужил, как сказал президент.
— Может, кто-нибудь объяснит, о чем речь? — спросил Грант.
Кара повернулась к нему:
— В первый раз Томаса привела к Монике его жена из снов. Рашель откуда-то знала, где ее держат. Но потом стала ревновать Томаса к Монике — поняла, что он в нее влюбился. И отказалась помогать дальше. Из-за этого-то он и не видел снов в той реальности пятнадцать лет.
— Мне нужно время, — пробормотал Бэнкрофт. — Вы любите двух разных женщин, из разных реальностей?
— Ну, это преувеличение, — поморщился Томас.
Об этом он старался не думать. Загонял мысли о Монике на задворки сознания, с той самой минуты, как пробудился от пятнадцатилетнего сна.
С чего бы ему питать к ней какие-то чувства? Да, заглянули они на пару в лицо смерти, да, поцеловала она его — в целях маскировки.
Ему нравилась пылкость ее духа, да и внешность не отталкивала. Но не исключено, что влечение к ней зародилось всего лишь из-за ревности Рашели. Может, и не было бы никакого влечения, если бы жена его в нем не заподозрила.
А уж сейчас, когда он прожил с Рашелью пятнадцать лет, исчезли и последние чувства, какие он питал когда-либо к Монике.
— Преувеличением кто-нибудь назвал бы все, — возразил Грант, — начиная с вашего предсказания насчет штамма Рейзон. Но у нас есть факты, не так ли? Поэтому давайте добирайтесь до ваших исторических книг, добирайтесь до Рашели и уговаривайте ее помочь нам снова. Я имею в виду, ложитесь и смотрите сны. — Он покачал головой и направился к двери. — Вдруг повезет, и на завтрашней встрече с президентом вам будет, что ему рассказать.
Ее опять куда-то перевезли. Куда — она понятия не имела.
Моника де Рейзон смотрела на монитор. В голове — сумятица, в глазах — резь.
Меньше суток прошло с того времени, когда ей во второй раз за эти дни надели на голову мешок, отвели в машину, а потом посадили в самолет. Полет длился несколько часов, и оказаться она могла где угодно. Хоть на Гавайях, хоть в Аргентине, хоть в Германии. Если бы удалось подслушать какой-нибудь разговор, можно было бы узнать страну по языку, но уши ей залепили воском и завязали. С определением температуры и влажности воздуха тоже не повезло — когда самолет приземлился, шел дождь, и мешок на голове промок еще до того, как ее сунули в другую машину и привезли сюда.
Какой-то тип, которого она раньше не видела, похожий то ли на немца, то ли на швейцарца, избавил ее от мешка и ушных затычек, а потом ушел, не сказав ни слова.
Снова лаборатория. Ослепительно белая. Маленькая, примерно двадцать на двадцать футов, но напичканная лучшим оборудованием. У стены — полевой эмиссионный электронный микроскоп фирмы «Siemens». С его помощью можно было исследовать и влажные образцы, и обработанные жидким азотом. Рядом — стол с лабораторной посудой и гематологическим счетчиком «Весктап».
В углу — матрас, в смежной комнатке без дверей — унитаз и раковина.
Стены сложены из таких же бетонных блоков, как и в предыдущих лабораториях, словно все их строил один человек. Сколько же у них таких лабораторий? И каждая заботливо оснащена всем, что только может понадобиться генетику и вирусологу.
Свернувшись на матрасе прямо в светло-голубых брючках и такой же блузке, выданных ей перед поездкой, Моника расплакалась. Она понимала, что должна быть сильной. Что Свенсон не посмеет рассеять вирус, сколько бы ни угрожал. И что, сделай он все-таки это, она, возможно, будет единственным человеком, способным этот вирус остановить. Хотя вероятность того, что спроектированный ею черный ход уцелел при мутации, была ничтожно мала. Нет, Свенсон наверняка блефует.
Но слезы наворачивались сами собой.
Через двадцать минут в комнату вошел рыжеволосый мужчина в белом халате и бифокальных очках, с коричневым портфелем из змеиной кожи.
— Вы в порядке? — Казалось, ее состояние его и впрямь удивило. — Боже, что они с вами сделали? Вы — Моника де Рейзон? Ну да, Моника де Рейзон.
Она встала, откинула челку с глаз. Ученый. В ней пробудилась надежда. А вдруг он окажется другом?
— Да, — всхлипнула она.
Если бы кто-нибудь таращился на нее вот так всего пару дней назад, она съездила бы ему по физиономии. Но сейчас она ощущала себя полным ничтожеством.
Глаза у него вспыхнули.
— Мы поспорили. Поспорили. — Он показал на дверь. — Кто найдет его первым — вы или мы. — И подался к ней, словно собираясь поведать нечто секретное. — Я единственный, кто поставил на вас!
«Похоже, он слегка не в себе», — подумала она.
— Его никто не найдет, — произнесла она вслух. — Вы хоть понимаете, что происходит?
— Конечно. Первому, кто выделит антивирус, заплатят пятьдесят миллионов долларов, и все участники команды получат по десять миллионов. Но команд одиннадцать, поэтому Петров…
Тут она ему все-таки съездила. Так, что очки улетели.
— Он собирается рассеять вирус, вы, идиот!
Мужчина выпучил глаза.
— Так… уже рассеял! — Поставил портфель на пол, сходил за очками, снова водрузил их на нос. Сказал: — Все, что вам нужно, найдете в этом портфеле. Будете наблюдать в режиме реального времени за нашей работой, а мы — за вашей. — И направился к двери.
— Простите, пожалуйста! — Она побежала за ним. — Вы должны мне помочь!
Но он закрыл за собой дверь и ушел.
Это было час назад. А теперь Моника глазела на вызывающие головокружение ряды цифр и безуспешно пыталась сосредоточиться.
Он не мог рассеять вирус, Моника. Шансы найти антивирус вовремя слишком малы. Не самоубийца же он!
Тем не менее, он ее похитил. И прекрасно знал, что, в конце концов, его поймают, и остаток жизни он проведет в тюрьме. Так что он терял?
А Томас…
Мысли ее вернулись к двум встречам с этим загадочным парнем. Он тоже ее похитил. Привязал к кондиционеру в отеле «Парадиз», чтобы не сбежала, пока он спал и добывал во сне информацию, которую никак не мог знать наяву. Потом явился Карлос. Она видела, как он застрелил Томаса. Но тот выжил и снова пришел за ней. Она его поцеловала. Сделала это, конечно, чтобы отвлечь наблюдателей, но еще и потому, что он рисковал жизнью в безнадежной попытке ее спасти. Он был ее спасителем.
Что было причиной жгучего желания снова его увидеть — сам Томас или ее нынешнее отчаяние — она не знала. В такие минуты вряд ли можно доверять собственным эмоциям.
Жив ли он еще?
Нужно сосредоточиться, Моника. Тебя обязательно найдут! Отец весь мир заставит тебя искать.
Она глубоко вздохнула и вновь попыталась сконцентрироваться. В углу экрана висела модель ее изначальной вакцины. Ниже — модель штамма Рейзон, мутации, которая произошла в результате интенсивного нагревания в течение двух часов: точь-в-точь как предсказал Томас. За прошедший час Моника сто раз проанализировала ее и поняла принцип мутации. Каприз природы — сложней всего того, что мог бы нафантазировать любой генетик.
По иронии судьбы, мутировать нейтральной вакцине в столь неблагоприятных условиях позволило ее собственное генетическое изобретение, предназначавшееся для сохранения вакцины дееспособной долгое время без контакта с любым носителем или влагой.
Как она теперь понимала, было только две возможности разработать антивирус не за месяцы или годы, а за несколько недель.
Первая — выявить сигнатуру, встроенную ею в вакцину для возвращения той в исходное состояние. Она нашла в свое время простой способ вводить в окружение вакцины аэрогенный агент — вирус, который при помощи собственной ДНК нейтрализовал ее и лишал силы.
Это была личная защита Моники от попыток воровства или нечестной игры.
Если бы особый ген, ею созданный, уцелел при мутации, и если бы она его нашла, тогда введение вируса, предназначенного для нейтрализации вакцины, могло бы лишить силы и штамм Рейзон. Ключевые слова — «если бы» и «могло бы».
Сигнатуру она знала, как знают лучшего друга. Проблема заключалась в том, чтобы отыскать ее в том беспорядочном месиве, которое звалось штаммом Рейзон.
Единственной альтернативной возможностью создать антивирус было наткнуться на нужную генетическую комбинацию случайно. Но работай над этим хоть десять тысяч специалистов, координирующих свои усилия, они могли бы потратить месяцы, но так и не найти ее.
Свенсон что-то знал, иначе не стал бы так рисковать. Он ведь, несомненно, понимал, что сигнатура могла не вынести мутации. Или стать бесполезной для мутировавшей вакцины.
Моника повела курсор в окошко ДНК модели штамма. Для начала нужно заняться поиском своего ключа.
Потом она стукнула кулаком по черной пластмассовой столешнице — на лотке задребезжали стеклянные приборы — и выругалась.
— Да не мог он этого сделать!
— Боюсь, что мог.
Свенсон!
Она повернулась к двери. Старый козел с белой тростью стоял на пороге и понимающе усмехался.
Затем вошел, подволакивая ногу и поблескивая довольными глазками.
— Простите, что оставил вас в одиночестве так надолго. Был занят. Хлопот в последние денечки хватает.
Моника встала и вцепилась в край стола, чтобы скрыть дрожь в руках.
Он был в черной куртке, белой тенниске, без галстука. Темные волосы разделены на прямой пробор и прилизаны гелем. На кистях рук — выступающие голубые вены.
— Что же происходит? — спросила она, стараясь казаться спокойной.
— Чего только не происходит! — Он закрыл дверь. — Бедняжка. Понятия не имеете, в какое возбуждение пришел мир за эти сорок восемь часов, поскольку трудитесь, не покладая рук, чтобы его спасти.
— Как я могу работать, если меня то и дело перевозят?
— Сейчас мы — на индонезийском острове, внутри горы под названием Циклоп. Вполне безопасное убежище. Так что не тревожьтесь: дня на три, по меньшей мере, вы останетесь здесь. Есть успехи?
— Какие? Вы предложили невозможную задачу.
Улыбаться старик не перестал, но глаза его сделались жесткими. Довольно долго он разглядывал Монику, потом сказал:
— Кажется, вам не хватает стимула, — и подошел к ней. — Пожалуйста, вставьте этот диск. — Он вытащил из нагрудного кармана коробочку. — И не вздумайте на меня бросаться. Если вы полагаете, что я не в состоянии вырубить вас одним ударом, вы дура.
Она взяла диск и вставила его в дисковод.
— Весь прочий мир в курсе того, что вы сейчас увидите, вот уже три дня. Хочу убедиться, что вы все поняли.
На экране появилась оболочка вируса, которую она сразу же узнала. Штамм Рейзон. Внизу — часики, отсчитывающие реальное время.
— Да, наемничек весьма эффективный. Но вы еще не видели, на что он в действительности способен.
— Это всего лишь симуляция, — возразила она. — Мультик сделать несложно.
— Уверяю вас, в этом «мультике», как вы его назвали, нет ни одного гипотетического факта. Попозже проанализируете, я его оставлю.
Она увидела, как вирус вошел в легкое и тут же начал обрабатывать клетки альвеол, прорывая их и внедряя свою ДНК. Вскоре по сети артерий и вен заструились сотни тысяч зараженных вирусом клеток. На этой стадии внешних симптомов еще не было.
Часики под картинкой заработали быстрее, отсчитывая часы, потом — дни. На шестнадцатом дне они замедлили свой ход. Количество зараженных клеток достигло критической массы, появились симптомы. Обширное внутреннее кровоизлияние, упадок сил в течение следующих двух дней.
Вирус разъедал носителя изнутри, словно кислота.
— Гнусная тварюшка, — заметил Свенсон.
— Мягко сказано…
Моника видела тысячи подобных моделей. Производила вскрытие жертв Эболы. Изучала все известные людям вирусы. Но настолько кошмарной твари она еще не встречала: настолько заразной, методичной и безобидной — вплоть до достижения полной силы, после чего пожирающей своего носителя, как пиранья.
Моника откашлялась.
Следующий кадр — карта мира. На ней один за другим загорелись двенадцать крошечных красных огоньков. Нью-Йорк, Вашингтон, Бангкок и так далее.
— Несколько мелодраматично, уж извините, но другого способа показать то, чего не увидишь невооруженным глазом, не существует.
Часы отсчитали первый день, и огоньков стало двадцать четыре.
— Наш начальный вклад. Все остальное вирус делает сам.
По карте, изображая воздушные маршруты, потянулись линии. Количество огоньков росло.
К началу третьего дня покраснела половина карты.
Следующая модель — передача вируса от одного носителя другому. Механизм Моника знала прекрасно: чихнешь — и за час на сотни миль разлетаются десять миллионов микробов. При этом вирусе проходило четыре часа с момента получения человеком микроба до заражения организма. Если каждый носитель предположительно заражал за день всего сто человек, число зараженных все равно росло с устрашающей скоростью. На девятый день оно достигло шести биллионов.
Свенсон наклонился, нажал на клавишу. Изображение застыло.
— Вот вам и сроки.
Сначала она не поняла. Какие сроки?
— Плюс-минус несколько часов, — добавил он.
— Вы хотите сказать, что действительно это сделали?
— Как и обещал. Полагаю, правда, инфицированные города охвачены еще не полностью. Красные огоньки означают, что в настоящее время вирус в них активно распространяется. По нашим подсчетам, всеобщее заражение произойдет через две недели.
Он вынул маленький пузырек с янтарной жидкостью. Откупорил его. Понюхал горлышко.
— Ничем не пахнет.
И тут она все поняла. Увиденное не укладывалось в голове. Компьютерные модели, теории, картинки — ерунда. Но представить себе, что это происходит на самом деле… Он лжет, чтобы заставить ее работать над антивирусом. Чтобы, получив его, начать шантажировать мир.
— Вы все еще не верите, как погляжу. — Свенсон нажал на кнопку интеркома: — Приведите его.
Он взял чистое предметное стеклышко.
— Неужели не лжет?
— Это безумие! Если Соединенные Штаты узнают…
— Соединенные Штаты знают! — крикнул он. — Знает каждая страна, где есть хоть какое-то подобие армии. Население пока не в курсе, но правительства стоят на ушах вот уже три дня. ЦКЗ подтвердил наличие вируса в пятидесяти городах.
Дверь открылась, в нее втолкнули связанного человека в зеленой куртке, с мешком на голове. Следом вошел Карлос.
Свенсон вынул из кармана скальпель и подошел к связанному.
— Этого типа подобрали в парижском ночном клубе. Кто такой — понятия не имею, но похоже, человек южный. Возможно, грек. Во рту у него кляп, так что вопросы ему задавать не трудитесь. Учитывая, где он проводил время, шансы оказаться зараженным у него велики, не так ли?
Не дожидаясь ответа, он полоснул пленника скальпелем по груди. Тот дернулся и глухо простонал. На зеленой куртке выступила кровь, и Свенсон провел по ней стеклышком.
Затем подошел к микроскопу, вставил стекло на место.
— Взгляните сами, — сказал отступая.
Пленник в пропитавшейся кровью куртке упал на колени.
Моника почувствовала дурноту.
Свенсон вытащил пистолет и выстрелил ему в голову. Тот рухнул на пол.
Швейцарец ткнул пистолетом в микроскоп:
— Смотрите!
Моника подошла. В ушах у нее звенело, сердце отчаянно колотилось. Некоторое время она не могла сообразить, что нужно сделать, — руки тряслись и, казалось, забыли привычный порядок действий.
Но когда она разглядела, наконец, многократно увеличенное пятнышко крови на стекле, инородные тела сразу бросились в глаза.
Поморгав, Моника прибавила усиление. В комнате стояла тишина. Слышно было только ее собственное дыхание.
Это был он. Штамм Рейзон.
Она выпрямилась.
— Игры закончены, Моника! Способа прекратить распространение вируса нет. Без антивируса мы умрем все. На самом деле это так просто. Нам известно, что вы заложили в свою вакцину «черный ход». От вас требуется его найти, убедиться, что он не мутировал вместе с вакциной, и создать вирус, который одолеет штамм Рейзон. Я не лгу вам, просто не говорю всего — вы достаточно умны, чтобы это понять. Говорю лишь то, что вам необходимо знать, чтобы сыграть свою роль в спасении человечества.
Она взглянула на него с неожиданным спокойствием:
— Думаю, вы не понимаете, что натворили.
— О, мы все понимаем. Я тоже, как и вы, всего лишь играю свою роль. Свою роль должен сыграть каждый, иначе спектакль и впрямь может кончиться плохо. Но не думайте, будто мы что-то упустили в своих расчетах. Предусмотрено все.
Он взглянул на Карлоса.
— Правда, не решен еще вопрос с докучливым американцем. Но вскоре решится. Так просто этого парня не убьешь, но у нас есть и другие средства. Наших возможностей, уверен, никто не знает до конца.
Томас жив!
Она взглянула на скорченное тело на полу. Этот парень мертв… Но Томас жив. Искорка надежды.
— Нам нужен ключ, — сказал Свенсон.
— Я сделаю все, что смогу.
— Сколько ждать?
— Если мутация его не затронула, три дня. Возможно, два.
Свенсон улыбнулся:
— Чудесно! Мне пора на самолет. О вас тут будут заботиться, Моника. Когда все кончится, нам пригодятся столь блистательные умы, как ваш. Так что не держите, пожалуйста, зла.
— Это возмутительно!
Трое из четверых собравшихся устремили на Армана Фортье потрясенные взоры.
— Неужели это возможно, Жан?
Фортье поднялся на ноги, обвел взглядом лица правителей Франции: премьер-министра Буаверта, только что выразившего протест; президента Гаэтана, человечка себе на уме, который непременно должен был капитулировать; министра обороны Дю Брека, самой ценной для Фортье персоны из всех; и начальника тайной полиции «Сюрте» Шомбара, единственного, кто не сделал сейчас круглые глаза. Все они были выбраны неспроста, и всех их он поставил перед решением — жить завтра или умереть сегодня. Хотя этого они еще не знали. Пока.
— Осторожней выбирайте слова, — предостерег Фортье.
— Вы этого не сделаете!
— Уже делаю.
Будучи министром иностранных дел, Фортье убедил Анри Гаэтана созвать чрезвычайное заседание, дабы обсудить последний ультиматум Вальборга Свенсона. Сообщил, что имеет важную информацию о вирусе, и предложил собраться в одном из замков на Правом берегу.
Частный конференц-зал в подвале старинного двухэтажного особняка являлся идеальной декорацией для начала новых дел. Каменные стены, янтарный свет ламп, роскошная обстановка. Зал больше походил на гостиную — высокие стулья, обитые кожей, с медными кнопками; огромный камин с разожженным в нем жарким пламенем; хрустальная люстра над медным кофейным столиком; полностью укомплектованный бар.
И — самое главное — прочные стены. Очень прочные стены.
Арман Фортье был толстяком. Ноги толстые, руки толстые, губы толстые. Зато разум у него, как говаривал он сам, был тонок и остр достаточно, чтобы в считанные секунды подрезать язычок любой женщине. Сие самоуверенное заявление обычно заставляло женщин занимать оборонительную позицию, что добавляло остроты процессу их завоевания.
Это было его единственной слабостью.
Если не считать власти.
Он знал, что давно уже мог бы пробиться в президенты, но Франция его не интересовала. Внимание, уделяемое столь высокопоставленному лицу, могло бы ему помешать. Зато должность министра иностранных дел для осуществления его истинных целей была идеальной.
Президент Анри Гаэтан был высок и худощав. Глубоко посаженные глаза, подбородок острый, как разум Фортье.
— Что вы говорите, Арман? Вы работаете на Вальборга Свенсона?
— Нет.
Фортье завербовал Свенсона пятнадцать лет назад для проведения куда более простой операции: заключения тайных сделок с несколькими заинтересованными странами, представляющих собой обмен исследований в области биологического оружия на выгодные контракты. На этих сделках он заработал миллионы. Деньги послужили топливом для фармакологической империи Свенсона — на определенных условиях, разумеется.
Истинного потенциала биологического оружия Фортье не осознавал, пока не увидел результаты осторожного использования находок Свенсона одной из этих стран против американцев. Тот случай навсегда изменил его жизнь.
— Но как же это возможно? — пробормотал президент. — Вы предлагаете нам уступить их требованиям…
— Нет. Я предлагаю вам уступить моим требованиям.
— А, так он работает на вас, — воскликнул Шомбар.
— Господа, видимо, вы не вполне понимаете, о чем речь. Позвольте объяснить. Граждане нашей замечательной республики собираются и впредь ходить на работу, воспитывать детей, водить их в школу и делать все то, что делали до сих пор, не имея никакого представления о том, что они заражены вирусом, который за две недели поразит население всей планеты. Вирус называется штамм Рейзон, и он никак не проявит себя еще восемнадцать дней, а потом начнет убивать. Убивать быстро. Лекарства нет. Нет также способа это лекарство создать. Как нет способа остановить вирус. Существует лишь один антивирус, и он — у меня в руках. Вам еще что-то непонятно?
— Но то, что вы предлагаете, аморально! — воскликнул премьер.
Министр обороны, Жорж Дю Брек, пока помалкивал. Как будто колебался. И это было хорошо: в его сотрудничестве Фортье нуждался больше, чем в чьем бы то ни было еще.
— Нет, сэр. Аморально выбирать смерть. Я же предлагаю вам единственную возможность спасения от верной гибели. А возможность эта будет предложена весьма немногим.
Некоторое время все молчали.
Потом президент поднялся, глядя на Фортье:
— Вы недооцениваете ядерную мощь мира. Думаете, если мы потребуем, все вот так, запросто, загрузят свои авианосцы и торговый флот ядерным оружием и отправят во Францию? Да они сбросят его на нас!
Это возражение Фортье слышал еще десять лет назад, когда впервые предложил свой план, от глав некоторых государств помельче. Он улыбнулся:
— Вы держите меня за дурака, Анри? По-вашему, за десять лет я просчитал меньше, чем вы за эти несколько минут? Сядьте, пожалуйста.
Руки у Анри Гаэтана дрожали. Он нащупал подлокотник стула и медленно сел.
— Вот и славно. Естественно, все будут возражать, но вы недооцениваете присущий человечеству инстинкт самосохранения. Выбирая между мучительной смертью двадцати миллионов невинных детишек и утратой военной мощи, в конце концов, они выберут детей. Именно так мы и сформулируем выбор. Англичане, русские, немцы — все предпочтут остаться в живых, чтобы сразиться назавтра. Как и вы, надеюсь.
«Сейчас они осознают, что это — угроза каждому из них лично», — подумал он.
— Позвольте пояснить это следующим образом: меньше чем через восемнадцать дней баланс силы на этой планете разительно изменится. Направление задано, исход неизбежен. Франция избрана нами в качестве будущей мировой сверхдержавы. Как у ее лидеров, у вас есть выбор — либо содействовать этим переменам, выжить и остаться в руководстве, либо отказаться от них и умереть вместе с остальными.
Теперь они и впрямь поняли.
Министр обороны, наконец, заговорил:
— Могу я задать несколько вопросов?
— Пожалуйста.
— Соединенные Штаты, не говоря уж обо всех остальных странах, просто физически не смогут перевезти все свое оружие за четырнадцать дней. Его нужно будет эвакуировать из стартовых комплексов и складов, перевезти на Восточное побережье, погрузить на корабли и переправить через Атлантику.
— Разумеется. В список, который они от нас получили, входят все их межконтинентальные баллистические ракеты, ракеты дальнего действия, почти весь военно-морской флот, включая подводные лодки, и флот воздушный. Им придется принять экстраординарные меры, но ни от Штатов, ни от других стран мы не требуем ничего невозможного. Что же до Британии, Индии, Пакистана и Израиля, то мы потребуем весь их ядерный арсенал.
— А Китай и Россия?
— Китай. Скажем так — с ним проблем не будет. К Соединенным Штатам китайцы любви не питают. Они уже согласились и начнут переправку завтра — в обмен на определенные льготы. И станут примером для других. Русские — другое дело, но у нас имеются кое-какие инструменты урегулирования. Они пошумят, конечно, но уступят.
— Значит, у нас есть союзники.
— Можно сказать и так.
После этого откровения надолго воцарилось молчание. Потом заговорил Гаэтан:
— Главную угрозу по-прежнему представляют американцы. Допустим, они уступят. Но где Франция разместит… — президент повел рукой, — такое количество железа? У нас нет ни людей, ни места.
— Уничтожим его, — предложил министр обороны.
— Очень хорошо, Дю Брек. Превосходство определяется пропорциями, а не количеством, верно? Десять к одному — лучше, чем тысяча к пятистам. Больше половины этого железа мы затопим. Практически — принудительное разоружение. История еще может сказать нам спасибо.
— Глубоководье возле брестской военно-морской базы вы выбрали по этой причине?
— Среди многих прочих.
— А как мы сможем защитить себя от нападения при передаче оружия? — спросил министр обороны.
Вопросов этих Фортье ожидал и ответы на них подготовил столь подробные, что попросту не успел бы рассказать за время одного совещания. Инвентаризация оружия, подведение войск, предупреждающие удары… Им были рассмотрены в полном объеме и многие другие возможности. Но этим вечером его единственной задачей было завоевать доверие этих четверых человек.
— Две недели — время достаточное, чтобы перевезти оружие, но не перебросить войска. Атаковать нас смогут только с воздуха. Благодаря русским у нас будет возможность ответного удара, дабы такие атаки предотвратить. Единственной угрозой могут оказаться наши соседи — главным образом Англия. В следующие три дня наши позиции будут слабоваты, пока мы не передвинем войска для отражения наземных атак и не получим подкрепления из Китая. Однако мир войдет в политический штопор, и общее замешательство выиграет нам необходимое время.
— Пока они не узнают, кто сейчас за все это в ответе.
— Их заверят, что правительство Франции действует по принуждению. Кроме того, у них не будет гарантии, что, напав, они добудут антивирус. Мы же не станем хранить его в скляночке в нашем парламенте, на виду у всего мира. Где он находится, буду знать только я.
— Но почему Франция?
— Ну, Жорж… Не Гитлер ли сказал, что тот, кто контролирует Францию, — контролирует Европу, а кто контролирует Европу — контролирует мир? Он был прав. Существуй более важная стратегически страна, я бы сейчас же распрощался с вами и уехал туда. Франция была и остается центром мира.
Президент закинул ногу на ногу; глава тайной полиции перестал щуриться; министр обороны раскраснелся. Они уже свыкались с новым положением дел.
Лишь премьер-министр Буаверт по-прежнему смотрел волком.
— Позвольте мне показать на примере, господа, как будет разыграна эта игра. Жан, вы не подойдете сюда?
Но непокорный премьер-министр продолжал лишь таращиться на него.
Фортье поманил его рукой:
— Пожалуйста. Встаньте здесь. Я настаиваю.
Тот все еще мешкал. Упрямец.
— Что ж, оставайтесь где есть. — Фортье вынул из кармана девятимиллиметровый пистолет с глушителем. Направил его в сторону премьер-министра и спустил курок.
Пуля впилась в спинку стула, чуть выше плеча Буаверта.
Тот выпучил глаза еще больше.
— Взгляните — это то, что мы уже сделали. Дали предупреждающий выстрел, который их рассердил. Они пока сомневаются в нашей готовности довести дело до конца. Но очень скоро… — он вскинул пистолет и выстрелил премьер-министру в лоб, — в ней убедятся.
Буаверт обмяк на своем стуле.
— Не примите это за угрозу, Анри. Жан в любом случае умер бы через восемнадцать дней. Как умрем и все мы, если не поступим так, как я сказал. Кто-нибудь в этом сомневается?
Все трое смотрели на него с хладнокровием, приятно удивившим Фортье.
Он вернул пистолет в карман и одернул куртку:
— Если я умру, антивирус пропадет. И тогда умрет весь мир. Но я не намерен умирать. Предлагаю вам присоединиться ко мне в этом намерении.
— Согласен, — сказал Жорж. Фортье взглянул на президента:
— Анри?
— Я тоже согласен.
— Шомбар?
Глава тайной полиции кивнул:
— И я.
— Наши дальнейшие действия? — спросил президент.
Фортье подошел к своему стулу и сел:
— Для военного командования, Национальной ассамблеи и сената наше объяснение будет простым: Свенсон выдвинул новое требование. Ему нужна наша военно-морская база в Бресте. Мы соглашаемся ее предоставить, чтобы заманить Свенсона в ловушку. Блеф, но объяснение будет принято. Оппозиция притихнет. Думаю, к концу недели нам придется объявить военное положение, дабы избежать каких бы то ни было беспорядков. К тому времени мы зажмем в тиски большую часть мира, и французский народ узнает, что единственная надежда выжить — у нас в руках.
— Ну и ну, — пробормотал президент. — Мы и впрямь беремся за это дело.
— Да. Беремся.
Фортье потянулся за стопкой папок, лежавших возле него на столе:
— Нет времени определять каждому из вас личные задачи, поэтому я взял на себя смелость сделать это за всех. Разумеется, нам необходимо будет постоянно согласовывать свои действия. — Он раздал папки. — Считайте это игрой в покер с высокими ставками. Надеюсь, в свои карты вы никому не позволите заглянуть.
Они раскрыли папки, и в комнате воцарилась деловая атмосфера. Анри Гаэтан мельком глянул на обмякшее тело премьер-министра.
— Он отправился в крайне важную командировку на юг, Анри.
Президент кивнул.
— Томас Хантер, — сказал Шомбар, вынув верхнюю страничку из своей папки. — Тот, кто похитил Монику де Рейзон.
— Да. Это… уникальный человек, и он стоит у нас поперек дороги. Возможно, знает больше, чем должен. Его необходимо захватить любой ценой, по возможности живым. Сделайте захват Хантера своей главной задачей. И согласуйте действия с Карлосом Миссирианом.
— Вывезти человека из Соединенных Штатов в такое время, как сейчас, может оказаться нелегким делом.
— А этого и не понадобится. Я уверен, что он сам к нам явится: если не во Францию, то в то место, где мы держим женщину.
Заговорил президент:
— В Ассамблее 577 членов. По вашим подсчетам, проблемы могут возникнуть с 97 из них. Я думаю, таковых будет больше.
Они продолжали обсуждать планы, координируя их время от времени, далеко за полночь. Разбирали возражения, предлагали и отвергали новые доводы, утверждали стратегию. И делали это со все возрастающей целеустремленностью и с чувством некоей избранности.
Выбор на самом деле был невелик. Кости брошены.
Предназначением Франции всегда было спасение мира, и именно этим они, в конце концов, сейчас и занимались.
Разошлись они спустя шесть часов.
Премьер-министр Жан Буаверт покинул конференц-зал в покойницком мешке.