Кросс с любопытством наблюдал за этой процедурой со своего обычного места – кухонной табуретки. Объяснять смысл действа я ему не стала, но он и сам все понял.
- Тебе попадет за дорогие продукты? – удивился он.
- Попасть не попадет, но…
- Вы так… бедно живете?
Перед тем, как сказать слово «бедно», Кросс деликатно поколебался, словно подыскивая какое-то другое, но безуспешно. Я задумалась.
- Знаешь, не могу сказать, чтобы совсем уж бедно. Конечно, смотря с кем сравнивать, но многие живут гораздо хуже. Саму себя-то я вполне обеспечиваю. А что касается коллективно-дачного… Понимаешь, продуктов привозим горы, но народу много, и все сметается в момент. Иллюзия безумного расточительства. Невольно хочется сэкономить. Хотя что толку? Экономь – не экономь, все равно всю жизнь горбатишься на унитаз.
Выбросив этикетки, я загрузила продукты в рюкзак и тележку и пошла в комнату переодеваться. Увидев меня в платье, Кросс забеспокоился:
- Я думал, ты носишь кроссовки только с джинсами.
- Правильно думал, - кивнула я и вытащила шлепанцы на пробковой подошве. – Только с джинсами.
- Так ты что, собираешься меня здесь оставить? Одного?
- А что такого? – удивилась я. – Ты же остаешься один, когда я на работу ухожу.
- Но ты же ведь не на день уедешь, так?
- Не на день. В понедельник вечером вернусь. Кросс, на улице плюс двадцать семь в тени. Ты хочешь, чтобы я парилась в джинсах и кроссовках, да еще перла в такой амуниции эти торбы? Тебе меня не жалко? Типично мужчинский эгоизм!
Кросс вздохнул тяжело, как лошадь:
- Если бы я мог, то помог бы тебе тащить. А машины у вас нет?
- Это ты правильно заметил, дорогой. Машины у нас нет. Вместо нее – вот эта квартира. Когда-то папа накопил на «Волгу», а тут его сестра квартиру получила кооперативную. Заплатить успела только первый взнос, вступительный. А через месяц оказалось, что у нее рак в последней стадии. Ну, она меня к себе прописала, благо, что в паспортном столе работала, а папа все деньги выплатил. Тетя умерла, квартира мне осталась. Я тогда замуж собиралась, да так и не вышла.
Развивать эту тему дальше мне не хотелось, да Кросс и не настаивал.
- Ну что поделаешь, - снова вздохнул он. – Буду скучать в одиночестве. А может, ты меня просто с собой возьмешь? Мало ли завтра или послезавтра дождь пойдет?
Я заколебалась, но решила, что тащить лишнюю тяжесть – это уж слишком. Вряд ли после такой жары сразу же наступят арктические холода, а дождь и грязь я уж как-нибудь переживу. Переплыву лужи в шлепанцах.
- Ну тогда хотя бы на подоконник меня поставь, - жалобно попросил Кросс. – Буду в окно смотреть.
Я водрузила его на кухонный подоконник, надела шлепанцы и вытащила сумки на площадки, но вернулась.
- Кстати, насчет машин, - тоном вредной школьной учительницы обратилась я к Кроссу. – Постарайся вспомнить, была ли у тебя машина. Ты говорил, что был человеком небедным, так что, надо думать, тачка имелась. Может, даже не одна. Смотри в окошко на дорожное движение и вспоминай. У мужиков это обычно на уровне мышечной памяти – почти на генетическом уровне.
Конечно, претензии по поводу моего позднего появления мне высказали, но не особо свирепо. Потому что всем было не до меня: мужчины жарили шашлыки, а дамы, кошки и собака нарезали круги у мангала. Так что я успела вовремя. Пост благополучно закончился, я никого не раздражала, а спросить, нет ли у меня изменений в личной жизни, никто почему-то не догадался. Субботний вечер наше семейство провело мирно и патриархально, за шашлычком и бутылочкой винца (всем досталось по наперстку), а потом и за самоваром. Причем, самовар у нас не электрический, а самый настоящий, который топится щепками и шишками. Раньше был еще более настоящий, тульский, с медалями, но как-то раз мы забыли убрать самовар со двора, и ночью его украли. Генка, который без самовара дачной жизни себе не представляет, перетряхнул все барахолки, комиссионки и даже антикварные салоны и нашел таки вполне старинный агрегат со слегка прогоревшей трубой.
На удивление спокойно прошло и воскресенье. Никто ко мне не приставал, не придирался и не выпихивал замуж. Вот только без Кросса было как-то скучновато. Нет-нет да и приходило в голову: как-то он там один, бедный. Торчит на подоконнике, смотрит в окно.
Вечером я решила все-таки вернуться в город, но неожиданно на меня напали племянники. Они повисли на мне с двух сторон и принялись уговаривать остаться еще на денек. Разумеется, одних их на озеро еще не отпускали, а мои родители, не говоря уж о бабке с дедом, не любители подобных экстремальных развлечений. Впрочем, я тоже. Когда-то мы с Генкой готовы были на все, лишь бы кто-то сходил с нами к этой лесной луже, пахнущей болотом. Но сейчас даже самая смертельная жара не загонит меня в грязную холодную воду. Сидеть на берегу и потешно орать на малолетних паршивцев, ни за что не желающих вылезать и поэтому притворяющихся глухими, тоже не слишком хотелось. Но мама с папой узрели во мне спасительницу и присоединились к Люське с Пашкой. Пришлось остаться.
С утра я устроила всем оставшимся, включая Бегемота, форменный термидор. Или брюмер? Я не слишком сильна в этой франко-революционной терминологии, просто термидор звучит лучше, почти как «террор». Бегемот, прижав уши, спрятался под кухню, а Люська с Пашкой, для вида посопротивлявшись, принялись в два ведра мыть дом и выколачивать о березу длиннющие пыльные половики, купленные еще моей прабабушкой. Старшее поколение помалкивало: видимо, боялись, что я могу и передумать.
Когда с уборкой было покончено, со стороны города кавалерийской атакой приступили чернющие грозовые тучи. Племянники дружно взвыли: получилось, что они мыли полы задаром. Я лицемерно посочувствовала им, а про себя прочитала благодарственную молитву.
Однако спасение обошлось мне дорогой ценой: гроза разыгралась нешуточная. И даже когда она ушла, дождь продолжал лить стеной до самого вечера. Хочешь не хочешь, а надо было ехать в город. Дети поглядывали на меня злорадно, словно непогода организовалась по моей вине. Я тысячу раз пожалела, что не послушалась Кросса и не взяла его с собой. Мои шлепанцы в моментально разлившихся лужах просто завязли бы. Пришлось, сцепив зубы, идти на станцию в резиновых ботах. Шлепая по грязи, я вполне по-подростковому ненавидела себя: в оранжевом шелковом платье и ярко-фиолетовых ботах! Мне казалось, что все встречные смотрят только на мои боты и хихикают про себя. Подзадержавшийся школьный комплекс. Я прекрасно понимаю, что даже если другой человек и заметит мой прыщ на носу, пятно на платье или стрелку на колготках, то через секунду забудет об этом, потому что обеспокоен исключительно своим прыщом, пятном или дыркой. Но, увы, понимаю только умом, а этого далеко не достаточно.
Короче, домой я ввалилась мокрая (зонт не спас) и злющая.
- Ну что, не послушалась меня? – ехидно заметил с подоконника Кросс, когда я принесла на кухню бидон с ягодами и корзину огурцов. – Промочила ножки?
- Очень невежливо говорить с женщиной, повернувшись к ней спиной, - огрызнулась я.
- Так переверни меня.
Развернув Кросса носками к себе, я строго поинтересовалась:
- Ну?
- Ты поспешишь дождю навстречу,
Холодных капель поцелуи
Тебе подарит грустный вечер,
Гуашью черной ночь рисуя, -
меланхолично продекламировал он.
- Мило, ничего не скажешь. Сам сочинил или вспомнил?
- Не знаю. Всплыло вдруг.
- Хорошо хоть, не врешь. У меня был один такой знакомый, который…
- Читал стихи Пушкина и выдавал за свои?
- Не настолько нахально. Всего-навсего Брюсова и Вознесенского. Он не знал, что я филфак закончила.
- Ну, Брюсова еще куда ни шло. «Одиночество, встань, словно месяц, над часом моим!..» Но выдавать себя за Вознесенского? Вернее, Вознесенского за себя. Я бы не стал. Лучше бы сам что-нибудь сочинил.
- Кросс, да ты интеллектуал, оказывается! Брюсова знаешь. Очень мило. А как насчет машины, ничего не вспомнил?
- Какие вы, бабы, все-таки… - проворчал Кросс. – Ей стихи читаешь, а она только про тачку и думает. Ну была у меня машина, была. Иномарка.
- Ну разумеется, - хмыкнула я, ставя чайник. – Разве такие крутые Кроссы рассекают на «Жигулях»?! А подробнее можно?
- Нельзя подробнее. Помню, что темная. Черная. Или темно-синяя.