10
Игорь чувствовал себя неловко и до сих пор не мог понять, что тому причиной: то ли внимательный взгляд мальчишки (после завтрака пацан, кажется, о нем позабыл, а вот теперь опять вспомнил), то ли статус гостя-приглашенного (и ведь консервов с собой привез, а бабка только усмехнулась, мол, чего там, лучше покормлю-ка я вас свеженьким - кормит вот...); или просто всё вместе да плюс случившееся у реки: круги, сумасшедшая седая учительница с косой дурацкой... Остапович ерзал на лавке, так-сяк глотал норовившие встать поперек горла куски; беспричинно волновался. Тут еще и мать Журского уселась в комнате да чего-то в миске перемешивает - а глазами все за гостем следит! Вот уж ведьма так ведьма, не в обиду Юрию Николаевичу будет сказано. Вернее, сказано как раз не будет. Чтоб - не в обиду. А будет сказано: - Дзякую, Настасия Мацвеяуна! Вельми смашна! Журский с мальчишкой поддерживают: - Да! Класс! - Спасибо, мам, на самом деле, очень вкусно. - На здароуечка, госцейки мае залатыя! На здароуечка! И тут старушка отчебучивает такое... Игорь сперва решил даже: умом бедолаха тронулась, от радости. Поднялась, подошла к столу, ложку, которой бурду в миске размешивала, на скатерть положила, а сама согнулась и шасть под стол! Проворная бабуся! Все трое "госцюшек", само собой, в недоумении, нагибаются - глядь, а хозяйка миску свою в угол поставила (тот самый, "красный", в котором иконы висят) и чего-то шепчет. Игорь поневоле прислушался: - Стауры, Гауры, кали чуеце мяне, гэтая яда для вас, наядайцесь пра запас! Остапович не знал, кто такие эти "Стауры-Гауры", но в одном был уверен: сам бы он ни за какие суперпризы не попробовал этого угощения. Мало того, что оно ощутимо пованивало чесноком, так еще и на вид напоминало скорее некое блюдо после того, как оное съели. Гауры и Стауры, причем по несколько раз. И вот еще что почудилось Игорю: будто ритуал этот, с миской на полу, с обращение к Бог весть кому, - знаком ему. Напряг мозги - и точно, Настуня ж читала! - Знаю я про гэтый звычай, - сообщил он недоумевающим Журскому и Максиму. - У якийсь асабливый дзень так задабрывали душы сабак багатыра Буя (ци Бая - не прыгадаю ужо). Вучоныя личаць, што слово "Гауры" произошло ад литоускага "лохмы", а "Стауры" - от "выть". И што гэтыя дзве сабаки бегали за сваим гаспадарам усюды, тож и пасля смерци не пакинули яго. Ци прауда, Настасья Мацвееуна? Поднялась Настасья Матвеевна с пола, на Игоря глядит. - В книжках, ведама, рознае пишуць, - говорит. - Тольки там заужды усё не так, як у жыцци. И улыбается, устало так улыбается...
11
После обеда Остапович почему-то не торопился идти ко второй группе кругов. Юрий Николаевич - и подавно. Присели на той же лавочке у забора, на дорогу глядели, молчали; журналист перекуривал. - Лето какое-то до неприличия дождливое выдалось, - сообщил Журский, наблюдая за похмурневшим небом. - Мать с отцом жалуются, что сено никак не просушится. - Высахнець, - отозвался Игорь. - Ня могуць жа увесь час одны дажджы исци. А кстаци, - спохватился он, - кали круги зъявилися, дождж таксама ишоу? - Кажется, да. Это имеет какое-то значение? Журналист пожал плечами: - Кали б знацця! Я вось што думаю, на небо гледзячи. Не пайдзём мы сёння да других кругоу толку ниякага. Знимаць не палучыцца, надта пасмурна. - Лады! Тогда как насчет немного поработать? - предложил Юрий Николаевич. - А то у матери в двух-трех местах забор прохудился, так я все собираюсь подлатать... Ну и видишь, - он протянул, показывая одетую в красную шерстяную повязку кисть левой руки. - Я ее вроде и вылечил, но все-таки один не справлюсь. Поможешь? - Чаго ж не? В это время из окна, что глядело на улицу, высунулся Макс: - Дядь Юр! Мы скоро к кругам пойдем? - Завтра, козаче. Сегодня - отбой! - Понял, - он исчез в окне и через некоторое время прошагал мимо них, скрывшись во дворе Гордеичихи. - Ну што, - отбрасывая окурок, сказал Игорь, - пайдзём забор латаць?
12
Дениска тоже уже пообедал и сейчас переключал каналы телика. - Тут з гэтай антэнай ничога паглядзець немагчыма! - пожаловался он приятелю. - Па праграмцы - фильм класный павины паказываць, а тут настроицца на патрэбный канал нияк не выходзиць. А што твае, исци скора будуць? - Они отменили, - махнул рукой Макс. - Типа погода плохая для фотографирования и все такое. - А-а... Тады сядай - будзем саветавацца. - О чем советоваться? И так ясно: круги эти, новые - настоящие. Дениска засмеялся. Он смеялся долго, и немного обидно, а потом покачал головой и объяснил: - Чаму ж яны сапраудныя? Да, мы их не рабили, але ж их мог зрабиць хтось иншый. - Да ну! Кому это нужно? - Не ведаю... Но... - И еще! Ты видел, как это сделано? - Бачыу, - скривился Дениска. - Ну так трактарам ци... - Подожди, - теперь Максу пришлось урезонивать приятеля. - Следов колес нету. Выходит, трактор нужно было разобрать, перенести в круг, собрать, проехаться на нем, снова разобрать и унести. Прикидываешь? - Да... А што кажыць журналист? - А он шуганутый какой-то, с него толку никакого. - У мяне куча идзей, - признался Дениска. - Мы ж можам сами паразследаваць, хто гэта зрабиу. И пра хату ведьзмарки - я тожа нешта прыдумау. Тольки трэба усё прадумаць и исци, кали нихто не будзе нас шукаць. - Значит, не сегодня и не завтра, - подытожил Макс. - Але й ня можна доуга затрымавацца, - предупредил Дениска. - А то бабка моя зусим збожыволила з гэтаю думкаю мяне да горада отправиць. А сёння яшчэ фокус выкинула. Якиесь плошки па хаце разставила, соли туды намяшала, часнака. Пытаю для чаго - нада, кажыць. - Моя только что за обедом тоже сделала одну. Журналист сказал, что читал, будто это для духов каких-то умерших собак. Ерунда, конечно. Может, это чтобы мышей травить? Или - тараканов? - Ага, точна. Яны ад аднаго запаху будуць здыхаць. ...И Дениска стал посвящать друга в подробности своего плана.
13
- Здорово, мужыки! Воспользовавшись неожиданностью, молоток коварно выворачивается и едва не входит в контакт с пальцем Юрия Николаевича. Вот же, в кои веки взялся за работу по дому - и на тебе, сразу пальцы калечить! - Ох, звиняйце, кали памяшау. Дома запалки забыу, гляджу - вы стаице. Дай, думаю, паспрашаю, раптам смалице. Он мнется, смущенно глядя на с облегчением разглядывающего палец Журского. Мужик, кстати, примерно одного с ним, Журским, возраста (может, чуть старше, а может, это только впечатление такое создается: жизнь ведь в деревне старит скорее, чем в городе). В одной руке подошедший небрежно держит грабли, другой оглаживает непослушные пшеничные волосы; при этом так неподкупно и искренне улыбается, что сердиться на него ну никак невозможно. Ветер колышет на нем черную футболку с изображением красной бычьей морды и надписью Chicago bulls. Игорь молча протягивает мужику зажигалку. - Дзякую, - отзывается тот, предлагая, в свою очередь, мятую пачку с сигаретами - и на отказ не обижается. Возвращает зажигалку, но уходить не торопится. - Сами-то адкуль? - Из здешних, - лукаво щурясь, отзывается Юрий Николаевич. - А ты, выходит, и не признал, а? Нехорошо, Витюха! Я уж не говорю, что от тебя мне одни беды: то шапку... - Карасек! - мужик пихает Игорю початую сигарету, мол, подержи, - и крепко обнимает Журского, похлопывая по спине. - Ах ты ж, Моцарт драный! Таки выбрауся у людзи, га?!.. От половодья охвативших Витюху чувств речь его неожиданно становится прерывистой и наполненной непременным при всяком половодьи мусором; если же по сути, то он очень рад видеть друга детства живым, здоровым и добившимся профессиональных успехов. А палец... - Да ладно, ведь ничего не случилось, - отмахивается Журский. - Во-во! - поддерживает Витюха. - Вось як ты тады ладонь-то распанахау страх! И ничога, загаилася. Он еще говорит о чем-то, не замечая, как нахмурился, глядя на свою руку, друг детства. Потом Витюха отбирает у Игоря сигарету и машет в ту сторону, откуда пришел: - А я вось сабрауся сена раскидаць ды падсушыць - а тут зноу хмары! Што робицца! Эх!.. Словесное половодье снова набирает силу. Игорь ухитряется как-то вклиниться в монолог неудачливого "сенокидалы" и спрашивает, не видел ли тот чего-нибудь странного на полях. - А-а, - понимающе протягивает Витюха, и бык не менее понимающе подмигивает с его футболки. - Ты гарацкий, да? З газеты прыехау? - Знакомься, Хворостина - Игорь Всеволодович, из самой столицы прикатил, чтобы вашими феноменами заняться. Поэтому отнесись к господину корреспонденту со всей серьезностью и не пытайся вешать на уши лапшу, как ты это любил, помнится, делать. - Хто?! - возмущению Витюхиному несть предела. - Я?! Лапшу?!! Ды... Но под насмешливым взглядом Журского буян затихает и даже постепенно переходит на цензурную лексику. Преимущественно цензурную. - Короче, быу я давеча на палях. Кала Струйнай, ишоу, як зараз, з грабельками. Ну и... по вяликай нуждзе да бережка спусциуся. А грабельки наверсе пакинув - чаго их з сабой цягаць? Я ж тут, побач - нихто не забярэ, а забярэ - не уцячэ. Ну от. Сяджу, значыць, на беражку, думу думаю. Я яшчэ накануне штось такое зъеу... - Слышь, Витюха, ты когда-нибудь газеты читаешь? Телевизор смотришь? - Ну? - непонимающе моргает тот; бык с футболки обиженно сопит. - Ты где-нибудь видел, читал, чтобы о таких подробностях писали или по телевизору рассказывали? Так что, если можно, давай ближе к делу. Лады? Витюха растерянно дергает плечом: - Лады... Дык аб чым гэта я? - Штось зъеу, - напоминает Игорь. Он очень недоволен, что Журский прервал рассказчика: Бог с ним, со временем, но крайне важно дать человеку выговориться (и тем самым расположить его к себе). - Штось "такое"... - Ага, - подхватывает Витюха (и бык на футболке воодушевленно подмигивает слушателям, мол, не боитесь, сейчас все расскажем!), - зъеу. И таму доуга сядзеу. ...Ну, не так, штоб очань. Але ж. А чутна було гарна. Ни шумочъка. Таму я и удзивился, кали граблей не знайшоу. - Как? - шепчет Остапович, на лице которого отображается живейший интерес (хотя Игорь подозревает, что грабленосец может попросту морочить ему голову). - Отак! Не знайшоу. - Может, ты выбрался не в том месте, с бережка? - поднимает левую бровь Юрий Николаевич. - Перепутал? Половодье. В кратком пересказе: перепутать не мог, ибо, спускаясь, надломил ветку росшего рядом куста - по ней и ориентировался. Схлынуло. - Так я пра што кажу... Граблей няма, а на йих месци - пустата. Разумееце?! Пустата! - И что ты дальше делал? Витюха вздыхает: его не поняли! Он открывает было рот, чтобы еще раз повтороить сказанное, но передумывает. И говорит совсем не то, что собирался. - Шукау. Хадзиу па-над беражком, думау, можа, пожартавау хтось. (Игорь мысленно морщится, отмечая в словах Хворостины неумелую ложь - но слушает молча). - А потам уж зразумеу, што не знайду. Ступиу назад - глянув: ляжаць. На тым жа месцы. Тольки зараз там круг нарысавауся - адзин з гэтых, ну, вы знаеце! Цяпер усё. Он просит у Игоря зажигалку и закуривает еще одну сигарету. Молчат, глядя на предзакатное солнце, на ватные обрывки туч. Где-то далеко, у самого горизонта громыхает - там, наверное, уже начался дождь. - Такия справы... - роняет наконец Витюха. - Ну, хлопцы, пачапаю я. А ты, Карасек, зайшоу бы у госци, штоль... А? - На днях обязательно заскочу, - на прощание пожимают друг другу руки, хлопают по плечам. Когда Хворостина уходит, Журский поворачивается к Игорю: - Ну, что думаешь? Тот пожимает плечами. - Давай лепш плот даробим...
14
Вечером, когда вся семья собралась за столом, каждый был преисполнен уверенности в том, что именно принятое им решение - правильно. Теперь они сидели и перебрасывались ничем не значащими фразами, необычайно тихие и умиротворенные. "Собирались вечерами зимними, говорили то же, что вчера... И порой почти невыносимыми мне казались эти вечера", - вспомнил Остапович. Вечер, правда, был летним, но в остальном настроение такое же - словно у старого сонного карпа из пруда в императорском парке. Журналист рассеянно рассказывал какие-то забавные истории, из обычных, дежурных. Слушатели рассеянно улыбались. Макс наблюдал за Игорем Всеволодовичем, но уже не так внимательно, как утром или днем. Его сейчас больше заботила старая лестница, лежавшая в траве, у дома покойной ведьмарки. И моток веревки (прочной веревки!). Макс знал, что следовало бы отказаться от Денискиного предложения. Но он точно так же знал, что ни за какие сокровища мира не отказался бы. И поэтому был спокоен - хотя мальчикам его возраста, вообще-то, не свойственно настолько мудро подходить к жизни, чтобы не сожалеть о том, что уже совершено. Николай Михайлович, дедушка Макса, за вечер сказал очень мало. Он и так догадался обо всем, хватало услышанного днем и... и еще - он ведь был мужем своей жены достаточно долго, чтобы научиться понимать некоторые вещи без слов. Он и понимал. Точно так же, как понимал, что не в добрый час сын его решил навестить своих старых родителей, а другой сын - отослать сюда своего сына... вот же, какая путаница выходит!.. Но еще Николай Михайлович понимал, что по-другому просто не могло быть: и сын, и внук приехали именно тогда, когда должны были. И тут ничего не попишешь... Поэтому Николай Михайлович молчал, предоставив жене право решать. Это не было слабостью, хотя сам он всегда страдал оттого, что не мог ничем помочь супруге в подобных случаях. Но Николай Михайлович - обычный человек, куда уж ему лезть в дела, в которых он ничего не смыслит!.. Сама Настасья Матвеевна внешне хранила спокойствие. Она не сомневалась в том, что нужно сделать. И когда. Сомневалась только, поможет ли это. Она не была такой сильной чародейкой, как сестра Стояна-чертячника, но мудрости ее хватало, чтобы предугадывать некоторые события. Их неотвратимость. Их значение. Поэтому и казалось Юрию Николаевичу, что мама глядит на него необычно. "Понять бы только, в чем заключается эта необычность! Господи, что за дурацкое настроение!.." Юрий Николаевич вполуха слушал байки приятеля и смотрел в окно. По ту сторону стекла бился ночной мотылек, прилетевший на свет лампы. Он раз за разом ударялся о невидимую преграду, роняя с крыльев пушок. Мотылек и не подозревал, что для его же блага лучше оставаться подальше от света... Юрий Николаевич глядел в окно, а видел "пустоту", о которой упомянул Витюха-Хворостина. Память, когда-то давно плотно и надежно закупоренная, понемногу вскрывалась, готовая вот-вот хлынуть "дымящейся кровью из горла". Юрий Николаевич совсем не был уверен, готов ли он к подобному испытанию. Но при взгляде на родителей, племянника и друга убеждался в необходимости такого кровопускания.
15
...Они сидели за столом, баюкая в невидимой колыбели свое будущее, свои решения и свои ошибки. И никто не видел забившейся под кровать испуганной кошки, которая вот уже два дня не выходила из дому. Боялась.
Глава вторая
Старуха, щурясь, все еще вязала. Она уже достаточно жила, Чтоб ожидать еще увидеть что-то, Чего не увидала до сих пор. К тому же, Щурясь, Видела она Неизмеримо больше, Больше, Но... Не говорила никому об этом. Ю. Марцинкявичюс
1
Макс шел по главной улице деревни - не с какой-нибудь определенной целью, а просто шагал, глазея по сторонам. Денек выдался что надо: на небе ни тучки, но солнце не слишком припекает, так что для прогулок погода самая подходящая. И тем более странным казалось полное отсутствие людей в деревне. Хотя... сейчас ведь часов двенадцать, а значит, большинство местных на работе. Короче, Макс пообещал себе не удивляться. Хватит! Обойдутся! К тому же, у него сегодня есть дело поважнее, чем пялиться, разинув рот, на пустые скамеечки под окнами. Очень важное и очень секретное дело, о котором никто не должен знать. Кстати, даже хорошо, что все они куда-то попрятались! Не нужно предпринимать меры предосторожности. Например, больше не нужно делать вид, будто он просто шагает по улице. С этими мыслями Макс пошел быстрее. Мальчик добрался до моста, но не стал там задерживаться, а, перейдя его, свернул направо и побрел вдоль берега Струйной. К заброшенному дому ведьмарки. Вместо того, чтобы искать лестницу (ту, что в траве), он направился к входной двери. И почти не удивился, когда она легко распахнулась от одного нажатия пальцев. Нет, правда, чего удивляться, ведь и в прошлый раз открывалась она легко! Вот следующая... Фонарика Макс с собой не захватил, поэтому пришлось оставить дверь распахнутой. Честно говоря, это даже немного успокаивало. Тэ-экс, а что у нас дальше? Широкая дверь, соединявшая прихожую с домом, по-прежнему является "счастливой обладательницей" новехонького амбарного замка. На месте и коллекция обуви Тимофея Степаныча, местного "рыбака". Макс без надежды, просто для очистки совести дергает ручку широкой двери (само собой, безрезультатно) и уже поворачивается, чтобы уйти. Тут-то все и начинается. Обувь приходит в движение - раззявившие "пасти" кроссовки, высокие резиновые сапоги и женские босоножки с полуоторванными застежками подскакивают и начинают плясать, да так ловко, что ни один не наступает на носок другого! К ним присоединяются другие, потрепанные, изношенные, иногда дырявые башмаки и туфли, домашние тапочки и валенки... Пляшут задорно и отчаянно - но Макс почему-то не спешит к ним присоединиться. Хотя и не убегает. Бац! ...А теперь уже и не сможет убежать. Он оглядывается, заранее зная, что увидит. Так и есть! Входная дверь защелкнулась - и почти в тот же самый миг амбарный замок качнулся - раз, другой - и сорвался вниз набухшей каплей крови. Бац! Обувь затопотала по полу, словно зрители в театре - в ожидании выхода на сцену маэстро. Дверь, ведущая из прихожей в дом, распахнулась. И там!.. Там колыхалась тьма, наполненная огоньками (свечей? глаз? светлячков?). Тьма воняла зоопарком. Тьма стучала вбежавшей в нее старой обувью. Тьма тянула к Максу свои невидимые руки и скалила свои невидимые зубы. "Бабушка-бабушка, а зачем тебе такие..." Вот тогда-то Макс не выдержал и закричал.
2
...и проснулся! "Фу-у!.. Ну, знаете ли..." В комнате никого не было - видимо, все уже давно встали, один Макс бока отлеживает. "Да уж, тут отлежишь! Интересно, во сне, от испуга, заиками делаются?" Стоя у окошка и одеваясь, он наблюдал, как играет с бабочками Рябый: крадется к ним, подергивая хвостом, вдруг - прыжок, клацанье зубов, лай; бабочки, понятное дело, близко к себе зверюгу не подпускают, они уже в воздухе, уже летают над ним, машут крыльями, словно дразнятся: поймай-ка, растяпа! Пес отходит, ложится у забора, отделяющего хлев от дома, демонстративно зевает, мол, не очень и хотелось-то; ждет. И то-олько мотыльки снова опускаются на разогревшийся под лучами утреннего солнца асфальт... Лязгает задвижка на калитке, во двор входит гостья. Бабочки всполошенно взлетают и уносятся в сад. Рябый повернулся к вошедшей, осуждающе рявкнул, но в дом пустил без лишнего шума. Он свое дело сделал, хозяев предупредил, а дальше... А дальше гостья оказалась в большой комнате, где и заговорила, быстрым, ломающимся от отчаянья голосом; бабушка отвечала ей намеренно неторопливо и спокойно. Макс не слышал, что именно, и поэтому поспешил к ним. Как-никак, на женщине было уже знакомое ему платье - голубое, в крупных белых ромашках. - Дауно? - спрашивала тем временем бабушка. - Ды во вторник! А сёння - пятница ужо! Гостья вымученно вздохнула, теребя краешек скатерти. - Я ж спачатку думала - загуляу. Не в першый раз. - Да, твой Цимафей Сцепаныч гэта дзела палюбляу... палюбляець, поправилась Настасья Матвеевна. - И што, нихто яго не бачыу? Та покачала головой: - Нихто. Усю дзярэуню аббегала, ужо в Адзинцы зранку зъездзила, у яго тамашних друзяк пытала - не бачыли! - Куды ён збирауся у той дзень? - Ды куды ж яму збирацца? - гостья всхлипнула и потянулась рукой к щеке, стереть влагу. - На Струйную. - Проверяла? - И не адзин раз! Учора зноу хадзила - ничога. - Ты дзе шукала-то, Ялена? Женщина непонимающе взглянула на нее: - Там, дзе ён заусёды сядзеу. - Ниже по цячэнию паглянь, - буркнула Настасья Матвеевна. - Можа, якия рэчы ссорыу - ды й знайдзеш. - А... - начала было гостья. - А я табе, выбачай, дапамагчы не магу, - и поднялась, показывая, что разговор окончен. Заметила Макса, кивнула ему: - Добрый ранак, унучак. Снедаць идзи - а то захалонець усё. Отправилась провожать гостью до дверей. Уже у калитки приобняла за плечи: - Трымайся, Ялена. Трымайся... И опустила за ее спиной задвижку.
3
Гости сегодня спали плохо. Настасья Матвеевна, которую уже не один год посещала непременная и безжалостная спутница старости, бессонница, слышала, как ворочался на кровати этот паренек, Игорь, как поднялся и вышел во двор. Там он курил и что-то бормотал себе под нос. А в конце концов вернулся обратно и, кажется, дальше спал без мучений. Юрась проснулся на рассвете (мысленно она все еще называла его Юрасем, хотя сын стал совсем другим, повзрослел и изменился; впустил в себя чуждость - и она винила в этом себя, потому что когда рожала его, позволила отвести себя в больницу и пуповину врачи ей не дали; а закопай она пуповину у дома, в саду или под банькой, сын никогда бы не стал отчужденным... таким - никогда). Проснувшись, Юрась тихонько, чтобы никого не разбудить, оделся и выбрался в большую комнату. Там Настасья Матвеевна как раз давала мужу позавтракать. Отправив на работу Николая, она вышла во двор. Юрась успел умыться и сейчас вытирался полотенцем; она невольно залюбовалась своим сыном, какой он у нее красивый да крепкий, как ловко и изящно двигается. - Добра, што так рана падняуся, - сказала ему. - Нам патрэбна перагаварыць. Сын кивнул: - Знаю. Для того и встал. - Пайдзем, дапаможаш мне дастаць бульбу - трэба пачысциць на дзень. Вернувшись в большую комнату, Настасья Матвеевна подвинула половик и открыла крышку погреба. Юрась взял ведро и спустился туда; набрал картошки, и они, закрыв погреб, пошли на веранду-кухоньку, чтобы не терять даром времени. Можно ведь и разговаривать, и картошку чистить. Налили в кастрюлю воды, взяли по ножу, поставили ведро посередине, чтобы каждому было удобно дотягиваться. - Итак... - начал Юрась. - Чертячник. И чеснок. Она поглядела на сына, ни на миг не прекращая срезать с "бульбы" кожицу: - Саабразицельный ты мой. Правильна. Ты яго не выкинув? - Я-то нет. А вот Макс... - А я яму ушыла в адзенне. И Игорю твайму у сумку паклала и у карманы. - Правильно. Молодец ты у меня. ...Что делать-то будем? - Што усе, то и мы. А вам уехаць нада. Он покачал головой и бросил очищенную картошку в кастрюлю: бульк! - Нет. - Як гэта "нет"? Ты ж не разумееш... - Понимаю, мам. Все понимаю. Ну, не все, конечно, но... Просто, видишь, тут ведь как получается. Игорь - его просто так не увезешь, это не Макс, он мне не подотчетен. А на всяких необычных штучках он просто "подвинут". Едва я начну пытаться его отсюда спровадить (и если при этом он почует неладное), Игоря отсюда клещами не вытащишь. Сейчас лето - так что даже выгони ты его из дому, будет в поле спать или к кому-нибудь пойдет постояльцем. ...Да и нельзя его выгонять, чеснок ведь тоже... сама знаешь... Настасья Матвеевна вздохнула, отправляя еще одну картофелину в кастрюлю: бульк! - К тому же, - добавил сын уже спокойнее, - везти сейчас Макса домой нельзя. Семен лечится. А в такой период чувствуешь себя не лучшим образом - не нужно, чтобы мальчик все это видел. - Дык пазвани яму, запытай, можа, ён ужо вылечыуся, - заметила Настасья Матвеевна. - И карэспандэнта свайго справадзь. Сёння звадзи да кругоу, няхай заснимець их - ды й едзе сабе. - Я спрашивал - у Игоря отпуск на неделю. И поверь, он собирается провести его здесь. Как он выражается, "выжать из материала все, что можно". - Пагана. И што ён можа рабиць? Юрась пожимает плечами, бросает картошку: бульк! - Наверное, пойдет людей опрашивать. Будет ходить по лесу, исследовать берега Струйной... Да что угодно! - Ой як пагана! - она качает головой, гладит дрожащими пальцами занывшую кисть левой руки. - Хоць бы Макса дома утрымаць. - Не выйдет, мам. Ты ж понимаешь, ему только что-нибудь скомандуй - и он тут же сделает наоборот. Да и лето... не удержим мы его дома. - Гордзеичыха прасила, каб вы, адъязджаючы, и Дзяниску забрали. А то ей адправиць не з ким. - И с Дениской та же самая история. Пускай пока... вдвоем, может, ничего с ними и не станется. Да и я пригляжу, постараюсь утянуть их с собой, когда пойду с Игорем. Вчера, кажется, их заинтересовало то, чем он занимается. Бульк! - Кстати, мам, вот ты нас хочешь услать. А вы сами-то? И другие?.. - Дык яны ж знаюць усё. - А местная ребятня? Мы-вон вчера повстречали целую толпу. - Дык у их же свое бацьки ёсць. Ня гэта страшна. Сцярэгчыся б тым, хто... - она замолчала тогда, не зная, как назвать, обозначить ту категорию людей, которым следовало бы быть осторожнее: местных одиночек, старых или попросту неприякаянных людей, тех, кто живет уже не там и не здесь, словно плывет в тумане; в тумане, из которого теперь в любую минуту может выпрыгнуть зверь. Она замолчала тогда, а сын не спрашивал, но только позже, когда узнает о визите Елены, жены Степаныча-"рыбака", он поймет, что имела в виду мать. - Так что ж делать-то будем? Бульк! - Будзем глядзець па бакам. И будзем внимацельными. И асцярожными. - И да поможет нам Бог! - совершенно серьезно закончил он. Бульк!
4
- Скажы, табе штось снилась сёння? Юрий Николаевич непонимающе взглянул на Игоря: - Что ты имеешь в виду? Конечно, снилось. Но, как обычно у меня с этим бывает, я почти ничего не помню. Он лгал. Во-первых, Журскому частенько удавалось вспомнить собственные сны, особенно когда в них присутствовала музыка (а это было почти всегда: как иные спят и видят картинки, он слышал симфонии и сонаты, концерты и каприсы; кое-что даже записывал, хотя баловство это, не серьезно...). Во-вторых же... - Я таксама. Але сёння... сёння всё па-иншаму. Продолжать Остапович не стал, видимо, решив, что раз Юрий Николаевич своего сна не помнит, то и говорить не о чем. Журский не настаивал. Вместо этого, повернувшись к дому, он крикнул: - Макс, ты скоро? - Уже иду! Вы это... выходите без меня, а мы с Дениской догоним. Дорогу он знает. - Ничего, мы подождем. Остапович удивленно взглянул на друга, но промолчал - наверное, все еще оставался под впечатлением от своего сна. - Какие у тебя планы на сегодня? - поинтересовался у журналиста Юрий Николаевич. - После того, как вторые круги осмотрим? - Людзей попытаю... - туманно отозвался тот. - И яшчэ ёсць задумка адна... - Я готов! - это Макс примчался, позавтракавший и гарцующий вокруг взрослых на манер жизнерадостного жеребенка. - Тогда дуй за Дениской! - скомандовал Юрий Николаевич. - Только чтоб одна нога здесь, другая там. - Бу сделано! - Слухай, а у хаце у вас кошка ёсць? - спросил вдруг Остапович. - А как же. Где ж ты видел деревенский дом без кошки, чудак-человек! - Значыць, кошка... - Только что-то я ее давненько не замечал. Надо будет у матери спросить. ...Что ты говорил? - Нячога, - покачал головой Остапович. - Нячога.
5
Игорь Всеволодович выглядел сегодня еще хуже, чем вчера. "Наверное, ему тоже какая-нибудь гадость приснилась", - решил Макс. Все четверо пылили по дороге, в сторону магазина - именно этим путем дядя Юра решил повести компанию ко вторым кругам. - Знаешь, чего я подумал, - обратился Макс к Дениске. Мальчишки специально приотстали, чтобы взрослые не услышали их разговора. - А вдруг наши с тобой круги просто-напросто исчезли из-за дождя. - То есць? - моргнул приятель. - Ну накануне шел дождь. Что, если колосья, которые мы пригибали, просто потом поднялись обратно? Дениска задумался. - Можа быць, - сказал он наконец, тяжело вздыхая. - Гэта добрэ. А што ж тады з сапраудными кругами? Йих-то мы не рабили! - С ними потом разберемся, - отмахнулся Макс. - Сегодня вон сходим, поглядим на вторые, а потом примемся за твой план. Помолчали. ("И кто меня, дурака, за язык тянул?! Может, он уже забыл давно обо всем. Так я вот напомнил. Эх...") ("Няужо ён бы забыуся? Дарэмна я учора сказау. Дурацкая идзея. Але не адмауляцца ж цяпер...") - А, кстаци, вяроуку я уже знайшоу. - Ну и отлично. Эй, а чего они к магазину сворачивают? Как раз в это время дядя Юра обернулся, чтобы сообщить: - Игорь Всеволодович где-то зажигалку "посеял". Зайдем, купим спичек - а потом к кругам. - Говорю ж тебе, что-то с ним не так, с этим корреспондентом, - прошептал Дениске Макс. - Нервный он какой-то. Приятель скептически хмыкнул: - Кожный, хто штось губиць, по-твоему, "не такой"? Гэта смишна. Ну что тут сказать?
6
Если честно, Игорь предпочел бы купить зажигалку, но он подозревал, что в местном магазине таковых не продают. И стоило молодому человеку оказаться внутри здешнего "универсама", как его подозрения, нагло разорвав кокон надежды, превратились в бабочку уверенности: "Не продают". Он иронически улыбнулся самому себе, глядя на оклеенные допотомными обоями стены, на старенькие весы и обшарпанный прилавок. Единственным признаком того, что лавочка все же каким-то образом связана с современностью, был карманный калькулятор, с кнопками, цифры на которых уже давным-давно стерлись. Продавщица, кстати, смотрелась в этом "музее" на удивление естественно эдакая пенатша без определенного места прописки. Не исключено, что и жила она в магазине, во всяком случае, вела себя здесь по-хозяйски, с изрядной долей хамовитости. - Соли няма, - заявила Пенатша, едва только покупатели нарисовались на пороге. И, не отвлекаясь, продолжала работать челюстями. - А мы не за солью, - сказал Юрий Николаевич. Эти, казалось бы, самые обычные слова, привели продавщицу в невероятное изумление, чуть не закончившееся катастрофой. Подавившись очередной порцией семечек, Пенатша долго кашляла, колотила себя в грудь кувалдоподобным кулаком и наконец, немного прийдя в себя, грозно вопросила: - Што гэта вы, нетутэшния, да? - Точно. - А то я гляджу, зусим збожаволили людзи, - успокаиваясь, произнесла она. - Соль им не патрэбна! Эт! И неодобрительно покачала головой, мол, вот ведь какие еще есть в наше время чудаки. - А чаму вы вырашыли, што нам патрэбна соль? - вмешался Игорь, почувствовавший в этой детали нечто очень важное. Да и впрямь, странно, когда вдруг продавщица заявляет вам с порога... - "Чаму"?! А таму! Иван Пятрович зайшоу и сказау, што... - тут она оборвала себя и с подозрением уставилась на чудаковатых покупателей: - А вы да нас надоуга ци як? - Не очень. - Я-асна... Тады да... - Так, выбачце, пра соль... Пенатша нахмурилась: - Соли няма. Ды й вы ж не за ей прыйшли, так? А за чым? - За запалками, але... - Дык вось вам запалки! И не мешайце мне працаваць, кали ласка. Остапович хотел было заметить Пенатше, что "працюет" она странно; или это новая профессия такая, по выработке семечковой шелухи? - хотел, но не стал заедаться. И так ведь ясно, что ничего продавщица уже не скажет. Они вышли из магазина, и Юрий Николаевич расхохотался: - Клятая баба! Ловко она нас отбрила, ничего не скажешь! - Табе смешна? - Чего ж не посмеяться? - удивился Журский. - Или тебя настолько обеспокоил факт отсутствия соли в здешней продлавке? Хочешь материал сделать? Игорь покачал головой: - На кой ён, гэты матэрыял? А соль... Няужо табе не паказалась странным, што тут усе запасаюцца соллю? - Не показалось, - сказал Юрий Николаевич, выискивая взглядом Максима с Денисом, оставленных у магазина и теперь невесть куда задевавшихся. - Лето ж на дворе, огурцы-помидоры солить надо? Надо. Вот вам и разгадка тайны, Ватсон. - Можа быць. Але хто такий гэты "Иван Пятрович"? Журский пожал плечами: - В Камене отыщется штук пять Иванов Петровичей... О, вот они где! Последнее касалось не многочисленной когорты Петровых сыновей, а ребят, которые, как выяснилось, решили дожидаться взрослых в компании местных пацанов. Вся шайка устроилась за поворотом, на скамеечке, и о чем-то отчаянно совещалась. Появление Журского и "корреспондента" было воспринято ими на удивление равнодушно. - Прывет, хлопцы! Чаго такия невясёлыя? Они посмотрели на чужаков, взвешивая, стоит ли доверяться им. Решение принял, разумеется, белобрысый. - Чаго ж весялицца. У Аксанки-вунь бяда. Только теперь Игорь понял, что невысокий хлопчик с волосами каштанового цвета, угрюмо тыкавший носком сандалеты ножку скамейки, на самом деле девчонка. Правда, наряжена она была по-мальчишечьи, так что неудивительно, что поначалу Остапович и принял ее за одного из местных сорвиголов. - А что случилось? - спросил тем временем у "народа" Юрий Николаевич. Кто-нибудь тебя обидел? Оксанка вздохнула, зыркнула из-под взлохмаченных бровей на незнакомца: - Не. - Тогда... - Шчанёнок яё загубыуся, - объяснил вездесущий Захарка. - Тольки нядауна бацьки падарыли - и вось... Похоже, он был искренне расстроен случившимся. Да и все остальные ребята тоже; ни один не зубоскалил и не злорадствовал по поводу пропажи. - Давно потерялся? - Сёння, - ответил вместо девочки белобрысый. - Мы ужо абшукалися - няма. - Ну ничего, я уверен, он обязательно отыщется, - заверил ребят Юрий Николаевич. - Мы сейчас пойдем в сторону Прудков, где вторые круги, - и если увидим какие-нибудь следы пропажи, обязательно вам скажем. Договорились? Те безрадостно закивали. - Эх, жалко ребенка! - вздохнул Журский, когда они вместе с Максимом и Денисом уже покинули компанию. - Сама винавата, - безжалостно отозвался Гордеичихин внук. - Вывела гуляць без поводка. Хотя, конечно, жалко... - Может, еще найдем его, - предположил Максим. Игорь ничего не сказал - он едва дрожащими руками пытался прикурить от спички.
7
Человек сидел к ним спиной и подниматься не стал, даже когда компания подошла к незнакомцу вплотную. И головы не повернул. Сперва Юрий Николаевич решил, что это чертячник явился наконец /за тем, что принадлежит ему по праву/ чтобы поговорить. Но разглядев редкую поросль рыжих волос, понял: не чертячник. "Хотя такой же старый и зловредный сукин сын!" "Старый и зловредный сукин сын", словно услышав его мысли, хохотнул и похлопал рукой по земле рядом с собой: - Сядайце, пагаворым. Обернулся, взглянул сурово: - Ну, каму кажу: сядайце! Ци баицёся, чэцвера таких маладцоу, аднаго драхлага хрыча? Журский не отвечал - его внимание привлекло то, как испуганно уставился на одноногого Макс. "Видимо, они уже раньше встречались. Вот черт! Небось, успел здорово запугать пацана". - Да тога ж, мы не прадстаулены, - продолжал Серебряк. - Хто гэта, Карасёк? - Журналист из Минска, приехал, чтобы написать материал про круги на полях. Слышали, небось, о таких, а, Иван Петрович? - "Иван Петрович"? - переспросил Игорь. - А што, вы, малады чалавек, ужо наслуханы пра мяне? - изумленно заломил бровь Серебряк. - Вельми прыемна. И вельми цикава... Но закончить реплику Журский ему не позволил. Указав на небо, он кивнул Остаповичу: - Солнце. Тебе ведь нужно нормальное освещение, чтобы сделать снимки, так? Тогда рекомендую поторопиться. Похоже, собирается к дождю. На это одноногий только засмеялся: - Лоука, Карасёк, лоука - ничога не скажыш. Не скажыш жа, так? А шкада, Карасёк, шкада, - вздохнул он, кое-как поднимаясь с земли. Опершись на свою палку, Серебряк некоторое время стоял, словно не замечая остальных, потом сокрушенно покачал головой и побрел куда-то в сторону леса. Сделав пару шагов, обернулся: - Ты, Карасёк, помни, аб чым мы з табою размауляли. И вы, хлопчыки, не забывайце аднаногага хрыча, Иван Пятро-вича! - зарифмовал он. Журский глядел ему вслед и все-таки не выдержал: - Эй! Иван Петрович! Вы б не ходили к лесу-то, а? Тот, поворотясь всем телом, похлопал себя свободной рукой по карману и заговорщически подмигнул Юрию Николаевичу: - Ничога! Как-нибудзь... Провожая взглядом эту вдруг показавшуюся ему беззащитной фигурку, Журский вспомнил, каким был Серебряк когда-то. А именно - тогда, когда буквально ворвался к ним в хату, пару дней спустя после похорон старого отшельника. С поля как раз пришла череда, так что мать была занята - доила корову. Отец с работы еще не приехал, а Семёнка убежал куда-то со взрослыми мальчишками, управившись со своей частью работ по дому. Юрась тоже сделал все, что было нужно, и теперь занимался на скрипке. Наверное, поэтому и не сразу услышал, что во дворе кто-то посторонний. А когда оборвал мелодию, гость уже возвышался в дверном проеме, свирепо топорща рыжие усы. - Играу на Амасавых пахаранах? - обвиняюще бросил с порога. - Кажы, играу?! - На яких пахаранах? - сначала Юрась даже не понял о чем речь. Потом сообразил и мысленно порадовался, что не ляпнул сдуру чего-нибудь непоправимого. А Серебряк уже сатанел: - "На яких"?! Ты што, нада мною смеяцца задумау, хлопец? Дык гэта ты дарэмна, ой дарэмна! Бо я ж и так усё ведаю - а чаго не ведаю, пра тое дазнаюся, и вельми хутка. Ну! Кажы, дзе старога пахавали! Юрась только плечами пожал: - Аб чым вы, Иван Пятрович? (Он до этой встречи видел "партейца" всего пару раз, а тот, верно, вообще не обращал внимания на "скрыпача". Или - обращал? Сейчас, глядя назад сквозь суматошную толпу лет, начинаешь подозревать, что Серебряк-то совсем не так прост, как казался. Каким хотел казаться.) - Ах ты!.. - рыжеусый гневно поднимает руку, но мгновенно соображает, что применять силу "не имеет права". И потому, чтобы что-то все же с этой рукой, так опрометчиво занесенной, сделать, гвоздит кулаком по столу: Ану харош ваньку-та валяць! - У чым справа! - это уже мать. Как Юрась не заметил появления Серебряка, так и тот, в свою очередь, пропустил момент, когда хозяйка дома, услышав шум, заглянула в дом. - У чым справа, я спрашываю! И - невероятно! - рыжеусый варвар-завоеватель тушуется, краснеет и закладывает руки за спину! А мать, не давая ему опомниться и догадаться, что власть и сила, в общем-то, на его стороне, продолжает: - У чым справа, Юрась? Што ты ужо натварыу? При этом самым краешком губ улыбается сыну, чтобы тот понял: она знает и это только притворство, спектакль двух актеров для одного зрителя. Концерт для двух скрипок с одним рыжеусым болваном. Он понимает. И подхватывает, ведет свою партию: - Ды ничога! Чэсна, мам. - Кали ничога, чаму ж тады Иван Пятрович на цябе крычыць? - Ня ведаю. Она поворачивается к Серебряку: - Иван Петрович? Дык вы памылилися? Тот непонимающе моргает. Потом до него доходит: - Не, грамадзянка Журская, не памылиуся. Гэта вы памылилися, кали адпусцили сына играць на пахаранах грамадзянина Амоса. - Никуды я сваго сына не адпускала, нидзе ён не играу! - произнесено это тоном, не терпящим возражений. - Так што усё ж таки вы памылилися, Иван Пятрович. И ваабшчэ - у чым вы збираецесь абвиниць майго сына? Играць, накольки я ведаю, савецкая улада не забараняець! - Справа у тым, шаноуная, што пахавання адбылося незаконным шляхом. Ды й ня вядома, дзе сама ляжыць зараз пакойный грамадзянин Амос-старшый. - Дык запытайце у Стаяна Миронавича, - раздраженно пожала плечами мать. Мы-та тут не пры чым. Ци у вас ёсць сведки, што мой сын прыймау у гэтам удзел? Кали ёсць - афармляйце усё па закону, вызывайце на допыт. А так, урывацца у хату... Нядобра гэта, таварыш Серабрак! Тот поджимает губы и сокрушенно качает головой: он понял, что здесь уже ничего не обломится, что единственная возможность упущена, а другой не будет. Остается только с честью покинуть поле боя. Но... - Добра, шаноуная. Выбачайце, што "варвауся у хату". Тольки знаеце, Настасья Мацвеяуна... дарэмна вы так. За пакрывацельства и пасобничаства у нас, "па закону", шмат чаго палагаецца. - Пакрывацельства чаго? - насмешливо переспросила мать. - Сами знаеце, "чаго"! А я, с иншай стараны, знаю, што пра вас людзи кажуць. Так што... дарэмна вы так, ой дарэмна. - Што ж кажуць-та, Иван Пятрович? - очень тихо интересуется мама. Слишком тихо. - Ды разнае. Што, начэбта, памаленьку варожыце... - А вы верыце? - Гэта пытання складнае. Дыму, вядома, без вагню не бывае. - А не баицесь в таким выпадку, Иван Пятрович, што я, "памаленьку варожачы", цвишок вам у след забъю? Ци сурочу ненарокам? Он покачал головой: - Не баюся. Хотел что-то добавить, но передумал. Кивнул на прощанье и ушел - только дверь хлопнула да утробно взрычал на дворе Рябый. Тогда у Серебряка еще было обе ноги... - А гэта хто такый? Это - Игорь. Немного пришел в себя после странной встречи и теперь ннтересуется личностью "партейца". - Один из тех, кто в свое время правил здесь балом. Теперь вот... Журский кивнул на почти скрывшегося из вида старика. - Он разделил заблуждение всех диктаторов, больших и малых, уверив себя в том, что навечно останется молодым, здоровым и полным сил. Когда таким говорят, что время их будет судить, они ухмыляются в усы, мол, а как же, будет! Обязательно! Но уже без нас. Почему-то верят во "время", как в некую абстрактную силу. А оно чрезвычайно конкретно, и судит их самым страшным судом - делая бессильными, меняя местами с теми, кого они в свое время... скажем так, угнетали, хотя слово заезженное и мне не нравится. Иван Петрович Серебряк - из таких вот "подсудимых". - Прыгожа гаворыш, - отозвался Остапович. - Вось тольки што сучасникам гэтих будучых "падсудзимых" рабиць? Дажыдацца, пакуль яны састарацца - и старэць разам з ими? - А ты хочешь непременно революции, да? - вкрадчиво поинтересовался Юрий Николаевич. - Знакомо, очень знакомо. "Мы пойдем на баррикады"? "и как один умрем в борьбе"?.. Извечная и нерушимая позиция интеллигенции. И никто из них не задумывается, что сами виноваты во всем, с этими своими неизменными пренебрежением и презрением к политике. Доводят ситуацию до крайности, предпочитая отправляться в лагеря, впадать в диссиденство и идти на плаху - "так чище, так героичнее", - вместо того, чтобы не отстраняться от социума и не творить революцию, а не допустить самой ситуации, в которой таковая бы возникла как грозная неизбежность! А-а... да что там говорить? Играть в конспираторов легче. А на площадь выйти... - Што ты маеш на увазе? - чуть оскорбленно спросил молодой человек. - Песенка такая была: И все так же, не проще, Век наш пробует нас: Смеешь выйти на площадь, Сможешь выйти на площадь В тот, назначенный час?!.. - Знаю я гэтую песеньку, - угрюмо сообщил Игорь. - Галича, да? Знаю. Тольки дарэмна ты так. Ты ж тожа - инцелигент. - И я... Ладно, хватит нам с тобой политразговоры вести, не маленькие уже. Вон гляди, скоро солнце за тучи зайдет - окажется, зря ходили. А договорить всегда успеем... если будет такая необходимость. И Юрий Николаевич повернулся к мальчишкам: - Эй, гвардия! Чур далеко не забегать! Лады? Те издалека дружно подтвердили свое согласие и продолжали шагать, о чем-то увлеченно споря.
8
Все здесь было по-другому. И круги, которые даже не кругами-то оказались, а выдавленными дорожками-окружностями; и колосья - им тут не так досталось. И часы (вчера, примерно после обеда, начавшие идти нормально), которые бастовать больше не собирались, а продолжали бесстрастно отсчитывать секунды и минуты... Остапович пытался следовать примеру своего "гадзинамера" и точно так же бесстрастно замерять, фотографировать, делать зарисовки. Получалось! - к его собственному удивлению... Иногда Игорь косился на холмик, где, усевшись прямо на траву, наблюдал за его манипуляциями Журский - и всякий раз неизбежная волна внутреннего протеста вздыбливалась бешеным цунами. Да что он знает! Что он может знать?! "На площадь..." Тоже какой гуманист нашелся! "Не допустить"! Положим, говорить сейчас об этом поздно. А противостоять - уже невозможно! Или, не так. Возможно, но - каким образом? И надолго ли? Плетью обуха, как известно, не перешибешь. "Интеллигенция"! Да между прочим, никому, кроме горстки той самой интеллигенции здесь ничего и не надо - остальных все устраивает: у руля "силовик", способный выбить и добиться всего, чего хочет народ; да и вообще, вспомнил бы вон лучше приснопамятного Мао, сравнившего народ с чистым листком бумаги. И - умеющий писать да напишет! Он, Игорь Всеволодович Остапович, видел и слышал такое, чего этому виртуозу-удачнику и не снилось! Протестовать, выволакивая к зданию президентской администрации тачку с навозом, на котором лежали бы герб, флаг, портрет Президента и плакат "За плодотворную пятилетнюю работу"? Увольте, но на кого, на какого зрителя может быть расчитан подобный цирк?! Неужели на него?! Неужели можно верить, что он, спустя такое количество времени, вдруг решит сдать все рычаги управления? Да, Боже мой, в конце концов, если и решится - есть и другие. "Окружение". И просто взять и выйти из этого "окружения" почти нереально. Это ведь всё сказки для младенцев колыбельного возраста: властитель-тиран, который держит целую страну в подчинении и страхе. Мы-то знаем, что ни один самый харизматичный и талантливый самодержец не удержится на троне без поддержки. Поэтому он, Игорь Всеволодович Остапович, не торопится "восстать". Но ведь и в "идеологи" не спешит, пусть те и получают гонорары, о которых можно только подозревать (ибо на это время остальных БОРЗописцев помещение кассы просят покинуть)! И что обо всем этом знает Журский, благоустроенный и благополучный музыкант, вовремя сбежавший к брату?! Что?! И какое право Юрий Николаевич имеет судить теперь тех, кто остался здесь? Да, он, Игорь Всеволодович Остапович, не желает быть избитым полупьяными подростками, явно для этого нанятыми; он не желает, чтобы Настуне что-нибудь угрожало; не желает, в конце концов, просто пропасть, исчезнуть из этой реальности, как уже исчез не один журналист-оппозиционер; не желает!.. Руки не тряслись, и фотоаппарат работал исправно, и голос, говоривший в диктофон нужные слова, звучал ровно. Он, Игорь Всеволодович Остапович, выполнял работу, свою работу. "Смеешь выйти на площадь?.."
9
Эта груша, наверное, помнила еще те времена, когда Стаячего Каменя не существовало. Во всяком случае, выглядела она именно так: мощный кривой ствол, могучие ветви... - милая древо-бабушка, хранительница мира и спокойствия. И странно ей, наверное, было, этой груше, когда два молодых и бойких мальчишки начали ее штурмовать. Миг (а для нее, долгожительницы, и того меньше!) - и оба наглеца уже сидят меж листвы, выбрав удобные развилки и с видом победителей оглядываясь по сторонам. - Цяпер точна не падслухаюць! - гордо заявил Дениска. Забраться на грушу было его идеей. - Ды и видаць адсюль класна. Макс невольно покосился на дом, словно плывущий в море высокой, до пояса, седой метельчатой травы. Дерево, на котором они сидели, росло между домом и кругами - но ближе к первому. - Можа быць, нават пабачым штось! - не унимался Дениска. - Ци - кагось... "А может, и не увидим, - подумал Макс. - Лучше б, если бы не увидели. Чего там, смотреть..." - Главное, чтоб нас никто не увидел, - сказал он вслух, и шевельнулся, усаживаясь поудобнее. - Не байись! - преувеличенно бодро отозвался приятель. И тут же, приглушая голос и невольно увеличив глаза: - А яки ён? Страшны? "Не благадары. Крашчэ помни, што було сёння, абы пазднее зумеу атплациць. Я сам атшукаю цебя, кали знадабицца". Макс пожал плечами: - Чуть-чуть. Он знал: бывает кое-что пострашнее. Когда терпеть становится невозможно, когда... - Глянь! Дениска, сам того не ведая, спас друга от очередной порции воспоминаний он указывал куда-то в сторону чертячникова дома, вернее, под стену. Там шевелилось нечто. Небольшое, размером с зайца, мохнатое нечто: словно рылось в земле или вылазило оттуда. - Шкода, видна плоха з-за гэтых мяцёлак! - сокрушался Дениска, ругая слишком высокую и густую траву. - Але ж усё адно - видна! Эх, счас бы фатааппарат... Но мысль позвать Остаповича пришла на ум поздно - спустя пару секунд после того, как существо, в последний раз шевельнувшись, неожиданно пропало. Дениска раздосадованно стукнул кулаком по дереву, чуть не свалился, но удержал равновесие и хмуро сообщил: - И нихто ж не паверыць! - Не поверят, - подтвердил Макс, успевший убедиться в этом на личном опыте. "Так говорите, "чертячник"? Теперь ясно, почему его так называют. Но неужели он на самом деле общается с этими?.." - А гэта што там? Похоже, приятель уже углядел очередную интересность. Хотя нет, показывал он на круг, в котором топтался журналист. - Что? - А вунь, у цэнтры. Бачыш - камень. И точно, в самом центре круга, полускрытый травой, темнел камень. Ну и что? Да, похож издалека на тот, который Макс видел в лесу - так то издалека и "похож"... кстати, надо бы про лесной Дениске рассказать. И рассказал. Вынесли вердикт: "съездим поглядеть, а за план можно и завтра взяться" (оба, решив так, мысленно вздохнули с облегчением). Дальнейший разговор перетек наконец в обычное русло мальчишечьей болтовни: телик, книги, то да се. Смиренно кряхтела под ними старая груша - любящая древо-бабушка, которая молча сносит все внуковы забавы и затеи; гулял в травяном море ветер; глазели не замеченные никем глаза-монетки из-под мохнатых бровей. ...А чертячника они так и не увидели.
10
- Дядь Юр, вы куда? - Да мы вчера с Игорем Всеволодовичем забор чинили, еще чуть-чуть осталось. Вот, пойдем закончим. Хочешь с нами? Запинка, смятение чувств, осторожное покашливание: - Вообще-то... - ...у тебя были свои планы на послеобеденное сегодня, так? И какие, если не секрет? Молчим, говорить не хотим. Явно какую-то шкоду замыслил, по глазам видно. - Признавайся, козаче. А то ведь рассержусь и не пущу. Как это там: "Властью, данною мне..." - и все, будешь дома сидеть. А то - пойдем с нами, поможешь с забором? - Да мы с Дениской собирались кораблик сделать, еще один. И позапускать... - племянник закусил губу, чувствуя, что сболтнул лишнее. - До завтра ваш запуск подождет? И я бы сходил... Макс кивает, но как-то слишком уж неуверенно. Будем надеяться, что Гордеичиха пацанов со двора не выпустит, а возни с корабликом хватит до вечера. А завтра... поглядим, что будет завтра. Если Юрий Николаевич все правильно рассчитал, Остапович обидится и скоро уедет. А там можно будет... Ах да, черт, надо ж еще на почту сходить, позвонить Семену! Не забыть бы... - Так я побежал, дядь Юр? - Давай, козаче. Только помни уговор - спуск судна на воду завтра. - Договорились! - доносится уже от калитки.
11
- Здорово, мужики! Второй раз на ту же самую уловку? - фигушки вам с маслицем, не попадемся! Витюха, почесывая жесткую щетину на подбородке, моргает на небо: - Зноу дождж! Згниець сена, точна - згниець. "Мужики" хмурятся, видимо, дабы поддержать распоясавшееся небо вкупе со всей погодой вообще. Или просто у них настроение хреновое? А чего б и не быть ему, настроению, хреновым - только приготовились к серьезному разговору, на тебе, Хворостина приплелся! Быком краснорожим с футболки подмигивает, глумится, понимаешь, гад! Погода ему, видите ли, неподходящая! так, известно, плохому танцору... - Тут, гэта, Карасек, вось што, - решается наконец Витюха. - Заутра, пад вечар - як нашчот у госци заглянуць? Пагаварыць бы... пра жыцце и ваабшчэ... - Можно, - соглашается Юрий Николаевич. - Буду. К которому часу? - А кали табе зручна, тады и прыхадзи. Памятаеш, куды? - А то! - Ну и лады! Сегодня, к удивлению "мужиков", Хворостина не расположен разговаривать разговоры. Он удаляется, попыхивая сигареткой и вполголоса журя несговорчивое небо. - Пагаворым? - небрежно бросает Остапович, провожая взглядом местного фаната "Чикагских быков". - А, Юрый Никалаич? - Поговорим, - устало соглашается тот. Все-таки ссориться с другом ему не хочется, пускай это даже нужно сделать ради его же, друга, безопасности. Поскольку дело происходит рядом с баней, оба устраиваются на невысоких чурбачках - на них обычно отсиживаются выскочившие "охладиться". Журналист тянется за пачкой сигарет, вспоминает, что все равно забыл зажигалку дома, а Витюха уже слишком далеко, вон он, едва виднеется на горизонте... - одним словом, придется обойтись без сигарет. - Ну што, Юрый Никалаич, выгнаць мяне хочаш? Думаеш, обижусь и уеду? Наверное, по лицу Журского сейчас видно, что вопросы попали в точку; Игорь иронически качает головой: - Гадаеш, зусим я дурны? Два плюс два скласци не магу? Гэтыя пагрозы-папярэджэння, круги, друг твой з граблями прапаушыми, сны... Он осекся, словно сказал лишнее. - "Сны"? - осторожно переспросил Журский. - Не у тым справа, - отмахнулся Игорь. - Аднога не разумею: чаго ты тут хлопчыка свайго трымаеш. - Что значит?.. - Перастань! Ты знаеш, што я знаю. Нашто дурыць мяне и сябе? Што тут робицца? - Да ничего тут не происходит. Поверь... - И, да рэчы, чаму ты не размауляеш нармальна? Лягчэй было б абшчацца на адной мове. - А ты? Ты ведь великолепно владеешь... - А я, - снова оборвал его журналист, - из чувства противоречия. Забараняюць - от и размауляю. - Слушаю - и страшно становится. Я бы еще понял, если бы из патриотических соображений... Но - из чувства противоречия?! А если наоборот, введут принудительное обучение?.. Нет, я поражаюсь! Этот непреходящий идиотизм нашей интеллигенции!.. И живем мы так, в этой вечной грязи и неустроенности, тоже - из чувства противоречия? Ведь получается, "раз все по-нормальному, то мы - по-своему, лишь бы не как все"! Ребячьи мотивации. Взрослеть, давно пора взрослеть. - Навошта гэта, Юрый Никалаич? Патэцика, книжныя слава, поза аратара? Фальшыва ж палучаецца, не майсцер ты роли граць. Лепш скажы - и я дзейсць притулюся, знайду месца; ночы цеплыя, не змерзну. А паехаць не паеду, аж да ауторка. Выбач... гэта мая работа, мая плошчадзь. Другага такога шанцу не будзе, я знаю. "И слава Богу, - подумал Журский. - И слава Богу, дурья твоя башка, что не будет. Лучше, чтоб его вообще не было, твоего шанса... Вот схожу завтра с утра на почту, договорюсь с Семеном, заберу Макса и уеду отсюда". Потом он представил заплаканную Настуню у гроба - пустого гроба, где должен был бы лежать ее муж... - Пойдем-ка лучше, забор наконец закончим, а то стыдно даже, два взрослых мужика второй день копаются. Да и ты ведь собирался еще людей опрашивать... Дождь, пришедший с заката, оборвал их планы.
12
Вчера покапало полчасика перед ужином и все. Сегодня, похоже, намечалось полномасштабное действо, с громом, молниями и прочей устрашающей атрибутикой. Макс прижался к окну носом и лбом, наблюдая, как танцуют в луже струи - словно фигуристки на волнистом, изменчивом льду. В комнате, доверху наполненной тенями от работающего телика (верхний свет включать не стали), вяло ругался с бабушкой Дениска. Что удивительно, не по поводу его вероятного отъезда из Каменя... а о чем именно, Макс прослушал. Когда словесная баталия достигла кульминации, он поднялся и вышел на веранду, подождать друга там. Теперь вот сидел на ступеньках (и что, что мокро и холодно? не сахарные, не растаем!), смотрел на дождь. - Фу-у! - это Дениска, вырвался наконец из боя. - Ну гэта... зусим... Не находя нужных слов, приятель махнул рукой и присел рядом на ступеньке. - От днинка выдалась! - проговорил он, натягивая на плечи ветровку. "Каникулы"! Хлопцам са школы рассказаць - засмеют. Пальцами тыкаць будут: "пиастры, скарбы, ведьзмарка"... Дениска зевнул и неожиданно добавил: - А шчанёнка шкада!.. Аксанку - не, а яго... - Ты чего такой смурной? - А дождж. Я, кали дождж, заужды трошки грусный. Уяуляю сабе, як таму шчанёнку зараз у леси, аднаму... - Завтра с утра, когда камень пойдем смотреть, поищем его, а? Щенка? - Дык шукали ужо, усе шукали. Думаеш, мы адны такия разумныя? ...Пайду-тка я лепш спаць, штоб заутра поранней падняцца. Штоб дзяцьку тваго не застаць. - Он просил позвать его с собой на запуск кораблика. - Дык то на запуск. На запуск вазьмем.
Глава третья
И там взорам их открылась широкая лужайка, а на ней - два больших каменных столба, поставленных здесь еще с незапамятных времен. Такие столбы попадаются на болотах и по сию пору. Луна ярко освещала лужайку, посреди которой лежала несчастная девица, скончавшаяся от страха и потери сил. Но не при виде ее бездыханного тела и не при виде лежащего рядом тела Хьюго Баскервиля почувствовали трое бесшабашных гуляк, как волосы зашевелились у них на голове. Нет! Над Хьюго стояло мерзкое чудовище - огромный, черной масти зверь, сходный видом с собакой, но выше и крупнее всех собак, каких когда-либо приходилось видеть смертному. А. Конан-Дойль. Собака Баскервилей
1
Итак, главное - никого не разбудить. Тихо, почти бесшумно взять одежду, скользнуть в тапочки... нет, лучше босиком - к дверям, выйти в "печную" комнату. На мгновение Макс задумался, стоит ли подложить под одеяло что-нибудь, чтобы можно было подумать, что это он спит, укрывшись с головой. Но нет, такой поступок не соответствовал бы заготовленной для дяди версии. Ладно, оставим. Одеться в комнате (тоже по возможности бесшумно), обуться, взять со стола и распихать по карманам сушки. И все это - будучи готовым в любой момент скрыться: если со двора придет бабушка - обратно в спальную комнату, если проснется дядя Юра или журналист - во двор. Главное, чтобы с двух сторон не пошли... Оказавшись во дворе, Макс на несколько минут вынужден был отвлечься: из-за забора выбежал Рябый и потребовал внимания и ласки. Впрочем, пес сегодня утром был сговорчивый и согласился на компромисс: хватило сушки, чтобы хвостатый отцепился... то есть, конечно, не отцепился, а просто гремя цепью сбежал за забор. Жутко хотелось спать, даже бодрящему воздуху не до конца удалось справиться с Максовой сонливостью. Наверное, именно поэтому мальчик решил чуть задержаться. Он шагнул к умывальнику, краем сознания успев удивиться: почему это вдруг Рябый заворчал, неужели сушка не понравилась? Так других, уж извините, нету... Сложил руки лодочкой, подтолкнул снизу пестик умывальника. Зажмурился, плеснул в лицо водой... Что ж она такая соленая, вода-то? Или показалось?.. Макс открыл глаза и с ужасом уставился на свои руки: ладони были в крови, и она стекала дальше, к локтям. - Кроу моцная, магутная, - сказали за спиной. И тихонько шевельнулась тень, переломленная забором цветника, - тень, похожая одновременно и на человека, и на зверя. - Наследничак, - с явным удовольствием проговорила тень, хрипло рассмеявшись. - Наследничак!..
2
Всю ночь Игоря мучили кошмары. Как и в предыдущую. Ч-чертов домик, ч-чертова деревня... и хозяйка эта, и внученок ее - так и таращатся на тебя, ровно на зверюгу заморскую. Лежа на спине, глядя широко распахнутыми глазами в белесый потолок, он уточнил: да, и домик с деревней тоже, таращатся, чтоб их!.. На чердаке кто-то бродил. Кошка? Если кошки умеют ходить на двух лапах, то, может, и кошка. На соседних кроватях храпели Журские, все четверо. Вернее, не так храпели трое, с трех кроватей. Но поскольку отец и мать Юрия Николаевича лежат вместе, поди разбери, спят ли они сейчас на самом деле! А может, старуха вовсе и не спит, а тоже прислушивается. Хотя, какая разница? Пусть прислушивается. Если она не умеет читать мысли, все равно... А кошку свою двуногую - слушайте на здоровье! Самое смешное, что только что Игорю тоже снилась кошка. Большая, размером с фокстерьтера кошенция, которая нагло взгромоздилась ему на грудь и начала душить. Оттого и проснулся. Но память подсказывала: за этим, запомнившимся кошмаром, были еще и другие, от которых остались лишь пестрые лоскуты-фрагменты. И как не старайся, вместе их не сложить, ибо слишком многого не хватает; да и нужно ли - складывать? Тут бы с тем, что происходит в реальной жизни, разобраться. Только бы фрагментов хватило!.. Ну, с попытками Журского спровадить отсюда Игоря ясно; хотя поначалу и купился на этот крючок, теперь уж сомнений нет: Юрий Николаевич попросту решил разыграть мини-спектакль. К чести Игоря, он относительно быстро догадался, в чем дело. И тем самым пришел к следующему, довольно неприятному вопросу: "зачем?". Он знает Журского не первый год, это человек, которому не свойственно устраивать дурацкие розыгрыши или манипулировать другими людьми... правда, всегда существует возможность возникновения ситуации, в которой все способно перемениться; некие чрезвычайные условия и т.п. Но - что ж это за условия такие?! "Выводы, дзелай выводы", - пожурил он самого себя, продолжая всматриваться в доски потолка. А выводы, в общем-то, просты и безыскусны. Во-первых, то, что должно произойти (или, Журский думает, что должно произойти) - это "нечто" достаточно предсказуемо в своем появлении, не так ли? И значит, либо Журскому (да и не ему одному, похоже, здесь полдеревни знает о грядущем) так вот, либо Журскому известны "приметы", предвещяющие приход "нечто", либо... ну да, либо его убедили в том, что грядущее грядет. Заумь и словесные выверты, но в общем - где-то так. Теперь - что это может быть? Стихийное бедствие? На время которого следовало бы удалить из деревни Остаповича? И? Лесной пожар? Наводнение? Землетрясение? Кислотный, черт побери, дождь?! Ерунда! Если исходить из того, что здесь нечто подобное уже происходило (а иначе откуда жители деревни знают о "его" приближении?), это было бы видно. Лесной пожар и наводнение отпадают... хотя последнее... ну, все равно, маловероятно. Землетрясение? Смешно! О кислотном дожде не будем и вспоминать. Так, стихийные бедствия отпадают. За вычетом, пожалуй, возможной миграции бродячих африканских муравьев... ха-ха, очень смешно. Проехали. "Человеческий фактор"? Деревня скрытых людоедов, оборотней или лунатиков? Эпидемия, к которой у всех местных жителей есть иммунитет, врожденный? Разборки двух местных "блатных" группировок?.. Что наконец?! И почему так необходимо удалить отсюда журналиста хоть и столичной, но, по большому счету, "желтой" газетенки? Чтоб лишнего не разнюхал, не разболтал? Да кому вы здесь нужны?! Разве что, если в полнолуние, собравшись на главной площади (у вас вообще главная площадь в селе имеется?!), будете сжигать портреты Президента да антиправительственные частушки распевать!.. А так - да кому вы сдались, елки-моталки! И кому нужен он, Игорь Всеволодович Остапович, чтобы трижды (трижды!) запугивать его и отваживать от этой деревни? Разве что какой-нибудь врач-подонок с толстым кошельком опыты ставит, проверяет психику журналистскую на выносливость... Ох, ну и бред!.. А чего это, кстати, так тихо стало в комнате? Вроде раньше если не храпели, так хоть дышали, а теперь... Игорь осторожно приподнялся на локте. Его кровать находилась за шкафом и секретером, поставленными посреди комнаты и разделявшими ее на две части. В большей спали Юрий Николаевич и племянник, в меньшей - кроме Остаповича, хозяева. Лежал Игорь в самом углу, так что видеть перед собой мог окошко, а за ним - часть цветника. Теперь Остапович поспешно обернулся - но во тьме ничего не разглядел. Только когда поворачивался, показалось, будто за оконом кто-то шевельнулся. Игорь взглянул туда - нет, никого. Наверное, ветер колыхнул стебли высоких цветов, похожих на подсолнухи - вот и почудилось. Но почему в комнате так тихо? Спустив ноги с кровати, он впотьмах нашаривал тапочки - и внезапно почувствовал чужие взгляды. Повернулся, медленно, стараясь не делать резких движений. Все семейство Журских, даже пацан, стояли, перегородив узкий проход между кроватями и стенкой шкафа. - Што гэта... - начал было Игорь. Осекся. Они улыбались, и теперь, в лунном свете, пробившемся сквозь сплетение подсолнухоподобных цветов и занавески, стали видны острые клыки, заостренные уши и вдавленные носы. Старуха потянулась к Игорю рукой - и тот в паническом ужасе отшатнулся, понимая, что никуда, в общем-то, от нее не денется, от этой поросшей шерстью, когтистой лапы! ...Проснулся он от крика. Чужого крика.
3
Юрия Николаевича разбудила настоятельная необходимость прогуляться - в сторону деревянной кабинки, что в саду. Полусонный, он накинул на плечи рубашку и побрел в нужном направлении. Уже возвращаясь, Журский отметил некую странность, но в чем дело, еще не понял. Догадался лишь когда разувался в "печной" комнате, под вешалкой, где обычно оставляли обувь, прежде чем войти в комнату "спальную". Максовых кроссовок не было. Одного взгляда на кровать племянника хватило, чтобы подозрения превратились в уверенность: мальчишка-таки успел проснуться раньше остальных и уже куда-то сбежал. - Черт! На крик из-за перегородки выбежал Остапович, дико вращая глазами. Юрий Николаевич рассказывал о случившемся, одеваясь и мысленно проклиная самого себя за безответственность. - Чаго, цикава, ты хвалюешся? - удивился (или сделал вид, что удивился) журналист. - Ну пайшоу хлапчына пагуляць. Дык не у леси ж жывём, ваукоу няма. Чаго хвалявацца? Пришлось смолчать. Но минутой позже Журский вспомнил о "странности", не дававшей ему покоя, и разразился громкой тирадой неприличностей. И вместо того, чтобы объяснять другу суть происходящего, поволок его во двор. После ночного дождя следы в грязи рядом с умывальником были очень хорошо видны. - Видишь вот эти отпечатки? Явно кто-то чужой. - Ты што ж, усе адбитки абутку, яки у доме ёсць, знаеш? - Остапович был само воплощение сарказма. - Нет, но... А-а, ладно. Какая, в общем, разница? Ясно, что хлопец куда-то смотался. Может, мама его видела? И они отправились на огород искать Настасью Петровну. А Рябый, удивленно наблюдавший за людьми, вернулся наконец к себе в будку, чтобы доесть сушку.
4
- Ты чаго сёння якийсь прышыблены? - Сон дурацкий приснился, - Макс вздохнул и покрепче ухватился за велосипед (ему выпало ехать на багажнике). - Зато проснулся вовремя. То есть, раньше дяди с корреспондентом. - Я-асна... А мне сны амаль не сняцца. - Это тебе так кажется. Наверное, просто не запоминаешь. Дениска спорить не стал. - Можа быць. Але мне часто сницца жыццё. - Это как? - растерялся Макс. - А так. У снах жа бувае такоя, чаго на самам дзеле быць ня можа. А я бачу тое, што быць можа... магло б, кали гэта здарылася - там, дзе я гэта бачу... - Ну ты наговорил. Ничего не понимаю. - Я тоже, - вздохнул Дениска. - Давай лепей паспяшым, а то скора бабка или твае родзичы пачнуць нас шукаць. Дык каб меней их хваляваць... - Да и в "легенду" ж нужно вписаться, - подхватил Макс. - Иначе... - Привет, хлопцы! На дорогу выбежал взъерошенный Захарка. - Куды гэта вы у такую рань? - Так, - отмахнулся Дениска. - Праветрицца вырашыли. А што там Аксанка? Шчанёнка не знайшли? - Не-а, - сразу помрачнел Захарка. - Учора цельный дзень шукали - як у ваду... А што, сёння ваш карэспандэнт будзе штось рабиць? Макс иронически хмыкнул: - Еще бы! Что ж ему, в потолок плевать? - Дык выхадныя ж... - У поли ж працують, - вмешался Дениска. - Вось и ён будзе. У поли. - А... - Выбачай, дагаворым иншым разам! Приближался лес, наплывал гигантской зеленой волной, этаким замершим на мгновение цунами, готовым в следующее мгновение обрушиться и смять, растерзать, уничтожить - и пронестись дальше, оставляя за собой обломки и клочья... - Жутковато! - поежился Макс. - Еще туман этот... - Ды и мокра, напэуна. Пасля начнога-та дажджа. Казалось, лес доверху, до самых макушек, залит густым белесым напитком, тягучим и вяжуще-сладким на вкус. "Какая гадость. Ну ничего, камень у самой дороги, отыщем!" - Макс скомандовал остановку, едва завидев знакомые папоротниковые заросли. Во всяком случае, заросли очень напоминали те, у которых он во вторник видел ящерицу (а уж с нее-то все и началось!). Увы, через пару минут, излазив все вокруг и как следует вымокнув в росе, Макс вынужден был признать: с местом он ошибся, камня поблизости нет. Они прошли чуть дальше, в надежде, что уж там-то отыщутся те самые папоротники - но дальше тянулся ряд низкорослых елочек. - Может, плохо искали? - несмело предположил Макс. - Ну не выдумываю же я! Вернулись обратно и снова прочесали "подозрительный" участок. Собственно, прочесывал один Макс - Дениска, разуверившись в том, что им удастся вообще что-нибудь найти, лениво разглядывал новую паутину, доплетаемую сноровистым пауком. "Ладно, чего там... В таком тумане, если и есть он где-нибудь, можем и не заметить". Мальчик шагнул к приятелю, всерьез заинтересовавшемуся хлопотами ткача-искусника, споткнулся о незамеченный корень и, не удержавшись, шлепнулся прямо в мох. - О! - Больно? - участливо спросил Дениска. И потянулся помочь собрать сушки, выпавшие из кармана приятеля. - Нет. Погляди, - Макс поднялся с земли и показал в центр моховой подушки. Та была разорвана, словно нечто пробило ее изнутри; зеленые жгутики, вырванные и поломанные, неровным кольцом обрамляли прорыв. - Ну и?.. - Он был здесь. - Хто?! - Не кто, а что! Камень! - и в подтверждение своих слов мальчик вторично указал на дыру во мху. - Он был здесь, я точно помню. - Значыць, украли, - подытожил Дениска. - Або ж ён сам падняуся ды пайшоу. - Вряд ли, если б украли, было бы заметно. Мох же в остальных местах неповрежденный. Да и кому нужен камень? - И?.. - Не знаю, - развел руками Макс. - Он крошился... может... Нет, ерунда, конечно, но, может, из-за дождя он... распался? Дениска покачал головой: - Ну ты даеш! Фантазия на узроуни. - Ладно... Ну что, поедем домой, пока не хватились? И выбрось ты наконец эти сушки!
5