Мечущийся по стенам отблеск огня давал яркий мельтешащий свет. Комната горела. Но не вся, как мне сдуру показалось, а лишь её угол, где горой возвышались картины. Было бы у меня сердце, хватил бы удар — все "тёмные" пылали. Богдан с упоённым видом наблюдал за этим умиротворяющим зрелищем из противоположного угла, удобненько расположившись на топчане. Я вообще-то тоже любила полюбоваться огнём — как-никак в пекле живу, но это зрелище…
— Нравится? — не оборачиваясь поинтересовался человек. Как он вообще узнал о моём присутствии?
— Есть в этом что-то жизнеутверждающее. Богдан, пойдём, нужно уходить отсюда, пока они всю квартиру не разгромили.
Он зло скривил губы. Никак не привыкну к этому его болезненному самомнению. Ну почему меня угораздило так вляпаться — мало того, что человек, так ещё с такими амбициями?! А, хуже уже не будет, подхватила его за грудки, со звериным рыком поставила перед собой и впечатала коленом в стену, чтоб не упал. И не дожидаясь, пока он что-либо гневно вякнет, впилась в его губы, не столько наслаждаясь самим процессом, сколько отвлекая от другого — более необходимого и слишком энергоёмкого, чтоб позволить себе сбиваться.
Лёгкими касательными движениями наладила связь всех доступных мне точек — коснулась лба, прошлась по затылку, обеими ладонями провела по шее, нащупывая артерии и вены и обманчиво-плавными к сердцу, вниз по животу. А оттуда опять вверх — уже со спины, перебирая каждый повреждённый аварией позвонок. И просто позволила своей энергии течь сквозь налаженную связь. Главное не отвлекаться на подступившую к горлу тошноту — светлых картин оставалось предостаточно и избавляться от них Богдан не спешил, справедливо полагаясь на их защиту. Больше пяти минут я не продержусь.
Человек ошеломлённо уставился мне в глаза, всё ещё не веря в случившееся, но сказать ничего не успел — охнул, и я даже понять не смогла, каким чудом сдержался от крика, только зубы сцепил. А что ты думал, приятно наживую залечивать такие раны? К тому же старые и неизлечимые. Не удержался, съехал вниз, а я не отказала себе в удовольствии пройтись по новым сильным, но ещё не слишком дееспособным ногам своими — слабеющими и уже непослушными. Богдан дёрнулся, не ожидая почувствовать боль там, где он вообще ничего не ощущал.
— Нравится? — с ехидцей вернула вопрос. — Вставай, нечего притворяться калекой, я тебе больше не верю. Живо! — Не сдержалась, пнула. — Вставай, идиот! Один отсюда не выберешься, а я тоже не вечная.
Грохот за стеной прекратился, кто победил, а кто бесформенной тушей валяется на полу, знать не хотелось. Просто не осталось сил на любопытство — мы не предназначены для подобного, целительство скорей прерогатива светлых, но и они подходят к нему слишком осторожно, не разбрасываясь такими лошадиными дозами. И уж тем более никто из них ни в жизнь не обменяет свои сильные крепкие ноги на мёртвые ноги калеки. А что поделаешь, коли у нас иначе нельзя — всё уравнивает всё, одного не может быть больше, чем другого и ничто не происходит из ниоткуда.
Перед глазами плавали мутные пятна — надышалась всякой дряни, а этот увалень всё никак не придёт в себя.
Дверь просто смело, вырвав с кишками, то есть, с косяком. В проёме серебрились несколько ангелов — одним из них наверняка была заботливая Рая. Где ты раньше пропадала, так тебя разэтак?! Тёмный сгусток беспрепятственно проскочил мимо них, никто его не останавливал, все бросились к Богдану.
— Ада, ты в порядке? — внимательные малиновые глаза любимого начальника появились в самом центре мутного хоровода. Я слабо им улыбнулась. Целую тысячу лет нам удавалось сохранять в тайне нашу дружбу. От всех, даже от самих себя и вот тебе здравствуйте — расцвела буйным цветом, заколосилась.
— Всё в норм-ме, гражданин начальник. Я вам говорила, что люблю вас?
— Эй-эй, — лапы Молоха предельно аккуратно подняли свою ношу, стараясь не особенно цеплять больную спину и помертвевшие ноги. Ангелы — Рая и её свита, те два стражника храмового кладбища — расступились. Мы были им неинтересны, но и тронуть никто нас не посмел: во-первых я исцелила Богдана, а во-вторых такое ощущение, что Тевтата они завалили вчетвером, а совместный труд, как известно, сближает. — Ты так не шути, я знаешь ли ещё жить хочу. И так целый ворох бумаг строчить придётся. Ишь, взяла моду всех подряд мучить своей дружбой и любовью. Ну что мне с тобой делать, а? Сколько не бился, не вышло из тебя толкового демона. Только лишние визг и суета…
Он говорил что-то ещё, вынося меня прочь из комнаты, из квартиры, а я всё тянула шею, чтоб хотя бы краем глаза увидеть Богдана, всё ещё недоверчиво разглядывающего свои ноги и никак не решающегося на них подняться. Потом он изменился в лице и схватился за грудь, где, как он считал, обитает душа. Дурачок, считай это моим подарком… В расцветающем зарёй небе его взгляд заметался по закопченным стенам, проходя сквозь своего ангела-хранителя, выхватил меня.
— Ада!
Молох ускорил шаг и всё, что я успела сделать, это подмигнуть — плутовато, но в то же время ободряюще. Теперь у тебя всё будет хорошо.
— Этот что ли твой приятель? — Молох подозрительно уставился на светящегося архангела, вышедшего к нам, как только мы спустились на первый этаж.
— Он самый, познакомьтесь: Агат, Молох.
— Да уж… — большего демон придумать не мог, всё остальное скорей всего было исключительно нецензурным. Скомкано попрощался, сдал меня с лап на руки и исчез — всё-таки восходящее солнце не самый лучший друг созданиям из тьмы.
— Хорошо поработала, подружка, — Агат удобней пристроил меня на коленях, а сам привалился спиной к скамейке. Первые лучи выцветили сизые облака, остатки туч, всю ночь рвущих молниями небо, теперь же робкой стайкой жмущиеся к свинцовому горизонту. Сегодня будет солнечный день. Я уже и забыла каково это — любоваться зарёй. Пусть даже осенней — багровой и холодной.
— Ты тоже потрудился на славу. Была б знала — пришибла ещё тогда, когда свалился мне на шею.
Ангел проказливо улыбнулся и в нём опять проступили черты того двухсотлетнего юнца, что морочил мне голову последних семьдесят семь лет. Архангел с идеальной маскировкой…
— Кто ты такой, Агатангел? И откуда знаешь моё имя?
— Я твой друг, — просто сказал он. — И должник. И чего только не сделаешь, чтоб избавиться от постылых уз.
— Ну да, конечно, — тяжёлая голова легла на дружественно предоставленное плечо. В ушах нарастал мерный гул. Я вспомнила песни, которые когда-то вечность назад пели язычники, прославляя богиню с турьим рогом изобилия. Увидела ехидную улыбку своего друга, перетекающую в оскаленную собачью пасть. Я никогда не забывала их помнить — ни Семаргла, ни связывающую нас дружбу, поэтому и была не такой, как все, хоть и очень старалась.
— С Богданом ведь всё будет в порядке?
— Конечно. По крайней мере я очень постараюсь. А рисовать он перестанет — уж слишком запоминающимся была для него сегодняшняя ночь, поэтому интерес к нему исчезнет.
— Кем же он будет?
— Займётся изучением древних богов. Говорят, это очень интересно.
Улыбка ангела вновь стала хитрой-хитрой, но перламутровые глаза брызнули затаённой грустью, отразили первый солнечный блик.
И я обернулась к солнцу, чтоб впервые посмотреть и не отвести глаз…