— В чем бы то ни было, — ответил город.
— Так. А конкретно, что вы имеете в виду?
— Неважно.
— Для чего же вы завели об этом разговор?
— Я заботился только о вас, — сказал город.
— Это я понимаю.
— Когда принимаешь что-то близко к сердцу, — продолжал город, — когда сознаешь свою ответственность, очень обидно выслушивать бранные слова.
— Я не бранился.
— Сейчас — нет. А раньше, днем, бранились.
— Да я… просто понервничал.
— Это от курения.
— Не начинайте все снова-здорово!
— Не буду, — сказал город. — Дымите как паровоз — мне-то что.
— И верно ведь, черт бы вас побрал, — сказал Кармоди, раскуривая сигарету.
— Разве только я сочту себя неудачником, — докончил город.
— Нет, нет, — взмолился Кармоди. — Не надо так говорить!
— Забудьте мои слова, — попросил город.
— Хорошо.
— Бывает, я переусердствую.
— Факт.
— Мне особенно трудно, потому что я прав. Я ведь всегда прав, знаете ли.
— Знаю, — сказал Кармоди. — Вы правы, вы всегда правы. Правы-правы-правы-правы-правы…
— Не надо так возбуждать себя перед сном, — сказал город. — Выпьете стакан молока?
— Нет.
— А если подумать?
Кармоди прикрыл глаза ладонями. Ему было очень не по себе. Он чувствовал себя виноватым, хилым, беспомощным, грязным, неряшливым. Чувствовал себя безнадежно и неисправимо испорченным, и так будет всегда, если только он не изменится, не переломится, не приспособится.
Но вместо того, чтобы попытаться сделать нечто подобное, Кармоди встал, расправил плечи и решительно зашагал мимо римской площади и венецианского мостика.
— Куда вы? — спросил город. — Что случилось?
Молча, стиснув зубы, Кармоди продолжал свой путь мимо детского парка и здания “Америка-Экспресс”.
— В чем моя ошибка? — вскричал город. — В чем, скажите только, в чем?
Кармоди ничего не ответил, размашистым шагом миновал ресторан “Рошамбо” и португальскую синагогу и вышел наконец в жизнерадостную зеленую степь, что окружала Яснопогодск.
— Неблагодарный! — визжал ему вслед город. — Вы такой же, как все. Люди — упрямые скоты, вечно всем недовольны.
Кармоди влез в машину и завел мотор.
— Но, конечно, — проговорил город более ровным тоном, — вы, люди, и недовольны-то не бываете по-настоящему. Отсюда, наверное, мораль: город должен научиться терпению.
Кармоди развернулся и повел машину на восток, к Нью-Йорку.
— Счастливого пути! — бросил ему вдогонку Яснопогодск. — Обо мне не беспокойтесь, я буду вас поджидать.
Кармоди выжал акселератор до отказа. Больше всего на свете он жалел, что до него донеслась эта последняя реплика.
…И вот куда-то мы попали, но кто знает, куда, когда и на какую Землю? Будьте уверены, только не Кармоди, который оказался в городе, очень похожем на Нью-Йорк. В очень похожем, но в том ли?
— Это тот Нью-Йорк? — спросил Кармоди.
— А черт его знает! — ответил кто-то.
Кармоди огляделся и сообразил, что голос исходит из черного зонтика, который он держит в руке.
— Это ты, Приз? — спросил он.
— Конечно, я. А ты что подумал — это шотландский пони?
— А где ты был раньше?
— В отпуске. В коротком, но заслуженном отпуске, — сказал Приз. — И ты не имеешь права на это жаловаться. Отпуска оговорены в соглашении между Амальгамированными Призами Галактики и Лигой Реципиентов.
— Я и не жалуюсь, — сказал Кармоди. — Я просто так… А, неважно!.. Вот что: это место — точь-в-точь моя Земля! Точь-в-точь, как Нью-Йорк!..
Вокруг был город. Потоки машин и людей. Вспышки вывесок. Полно театров, полно киосков, полно народу. Полно магазинов с объявлениями о дешевой распродаже по случаю банкротства. Полно ресторанов — самые большие назывались “Северянин”, “Южанин”, “Восточник”, “Западник”, и во всех — фирменные бифштексы и картофельная соломка. Кроме того, были еще “Северовосточник”, “Югозападник”, “Востоксеверовосточник” и “Западсеверозападник”. Кинотеатр на той стороне улицы анонсировал “Апокриф” (“Грандиозней, многокрасочней и увлекательней, чем “Библия”!!! Сто тысяч статистов!”). Рядом был дансинг “Омфала”, где выступала труппа народного рок-энд-ролла по имени “Шитлы”. И девчонки-подростки в платьицах мидллесс танцевали там под хриплую музыку.
— Вот это — веселая жизнь! — воскликнул Кармоди, облизывая губы.
— Я слышу только звон монет в кассе, — заметил Приз тоном моралиста.