Тут Марунди повернулся к Кармоди и назидательно сказал:
— Друг мой, смотри и уверуй! Это волна будущего. Некогда люди сопротивлялись изображению действительности. Те дни прошли. Теперь мы знаем, что искусство само по себе вещь, со всей ее тягой к излишествам. Не поп-арт, спешу заметить, не искусство преувеличения и издевательства. Наше искусство — популярное, оно просто существует. В нашем мире мы безоговорочно принимаем неприемлемое и тем утверждаем естественность искусственности.
— Именно это мне и не по душе, — сказал Кармоди. — Эй, Сизрайт!
— Что ты кричишь? — спросил Марунди.
— Сизрайт! Сизрайт! Заберите меня к чертям отсюда!
— Он спятил! — закричал Марунди. — Есть тут доктор?
Немедленно появился коротенький смуглый человек в халате. У него был маленький черный чемодан с серебряной наклейкой, на которой было написано “Little Black Bag”7.
— Я врач, — сказал врач. — Позвольте вас осмотреть. — Сизрайт! Где вы, черт возьми?
— Хм-хм, да, — протянул доктор-Симптомы галлюцинаторного заболевания… М-да. Поверните голову. Минуточку… М-да… Удивительно! Бедняга буквально создан для галлюцинаций!
— Док, вы можете помочь ему? — спросил Марунди.
— Вы позвали меня как раз вовремя, — сказал доктор. — Пока положение поправимое. У меня с собой просто волшебное средство!
— Сизрайт!
Доктор вытащил из Маленького Черного Чемодана шприц.
— Стандартное укрепляющее, — сказал он Кармоди. — Не беспокойтесь. Не повредит и ребенку. Приятная смесь из ЛСД, барбитуратов, амфетаминов, транквилизаторов, психоэлеваторов, стимуляторов и других хороших вещей. И самая чуточка мышьяка, чтобы волосы блестели. Спокойно!
— Проклятье! Сизрайт! Скорей отсюда!
— Не волнуйтесь, это совсем не больно, — мурлыкал доктор, нацелив шприц.
И в этот самый момент, или примерно в этот момент, Кармоди исчез.
Ужас и смятение охватили Дворец Мусора, но затем все пришли в себя, и снова воцарилось олимпийское спокойствие.
Что до Кармоди, то священник сказал о нем: “О достойнейший, ныне дух твой вознесся в то царствие, где уготовано место для всех излишних в этой юдоли!”
А сам Кармоди, выхваченный верным Сизрайтом, погружался в пучины бесконечных миров. Он несся по направлению, которое лучше всего характеризуется словом “вниз”, сквозь мириады вероятных земель к скоплениям маловероятных, а от них — к тучам невероятных и невозможных.
Приз упрекал его, брюзжал: “Это же был твой собственный мир, ты убежал из своего дома, Кармоди! Ты понимаешь это?”
— Да, понимаю.
— А теперь нет возврата.
— Понимаю и это.
— Вероятно, ты думаешь найти какой-нибудь пресный рай? — насмешливо заметил Приз.
— Нет, не то.
— А что?
Кармоди покачал головой и ничего не ответил.
— Словом, забудь про все, — сказал Приз с горечью. — Хищник уже рядом, твоя неизбежная смерть.
— Знаю, — сказал Кармоди. — Я уже все постиг. Нельзя уцелеть в этой Вселенной.
— Это неразумно, — сказал Приз. — Ты же все упустил!
— Не согласен, — усмехнулся Кармоди. — Позволь заметить, что в эту секунду я еще жив!
— Но только в данный момент!
— Я всегда был жив только в данный момент, — сказал Кармоди — И не рассчитывал на большее. Это и была моя ошибка — ждать большего. Возможности — возможностями, а реальность — реальностью. Такова истина.
— И что тебе даст это мгновение?
— Ничего, — сказал Кармоди. — И все.
— Я перестал тебя понимать, — сказал Приз. — Что-то в тебе изменилось. Что?
— Самая малость, — сказал Кармоди. — Я просто махнул рукой на вечность; в сущности, у меня ее и не было никогда. Я вышел из этой игры, которой боги забавляются на своих небесных ярмарках. Меня не волнует больше, под какой скорлупой спрятана горошина бессмертия. Я не нуждаюсь в бессмертии. У меня есть мое мгновение, и мне достаточно.
— Блаженный Кармоди! — саркастически сказал Приз. — Только один вдох отделяет тебя от смерти. Что ты будешь делать со своим жалким мгновением?
— Я проживу его, — сказал Кармоди. — А для чего существуют мгновения?
Еще никогда ни один суд не привлекал столь пристального внимания мировой общественности. Шесть телекамер медленно поворачивались вслед за торжественно шествующими к своим местам юридическими светилами в красных и черных мантиях. Десять микрофонов доносили до обоих полушарий Земли скрип ботинок и шелест бумаг. Двести репортеров и специальных корреспондентов заполнили балкон, отданный целиком в их распоряжение Сорок представителей ЮНЕСКО взирали через зал суда на вдвое большее число ничего не выражающих, натянутых физиономий дипломатов и государственных чиновников.
Отказались от традиций. Процедура не имела ничего общего с обычной — это был особый процесс по совершенно особому делу. Вся техника была приспособлена к тому, чтобы соответствовать совершенно необычайному, ни на что не похожему обвиняемому. И высокие титулы судей подчеркивались театральной пышностью обстановки.
На этом процессе не было присяжных, зато было пять судей. И миллиард граждан, которые следили за процессом дома у телевизоров и готовы были обеспечить справедливую игру. Вопрос о том, что же считать “справедливой игрой”, заключал в себе столько вариантов, сколько невидимых зрителей следило за спектаклем, и большинство этих вариантов диктовалось не разумом, а чувствами. Ничтожное меньшинство зрителей ратовало за сохранение жизни обвиняемому, большинство же страстно желало ему смерти; были и колеблющиеся, согласные на изгнание его — каждый в соответствии со своим впечатлением от этого дела, вынесенным в результате длительной фанатичной агитации, предшествовавшей процессу
Члены суда неуверенно, как люди слишком старые и мудрые, чтобы выступать у рампы перед публикой, заняли свои места. Наступила тишина, нарушаемая только боем больших часов, расположенных над судьями Было десять часов утра 17 мая 1987 года. Микрофоны разнесли бой часов по всему миру. Телекамеры передали изображения судей, часов и, наконец, того, что было в центре внимания всего человечества: существа на скамье подсудимых.
Шесть месяцев прошло с того дня, как это существо стало сенсацией века, точкой, на которой сфокусировалось ничтожное количество безумных надежд и гораздо больше — безумных страхов человечества. Потом оно так часто появлялось на экранах телевизоров, на страницах журналов и газет, что чувство удивления прошло, а надежды и страхи остались. Постепенно его начали воспринимать как нечто карикатурное, дали ему презрительное прозвище Кактус; одни стали к нему относиться как к безнадежно уродливому глупцу, другие — как к коварному эмиссару еще более коварной иноземной цивилизации. Таким образом, близкое знакомство породило презрение, но не настолько сильное, чтобы убить страх.
Его звали Мэт; оно прибыло с одной из планет системы Проциона. Около метра в высоту, ярко-зеленое, с ножками-подушечками, ручками-обрубками, снабженное отростками и ресничками, все это существо было в колючках и выступах и выглядело как взрослый кактус.
Только у него были глаза, большие золотистые глаза, которые наивно смотрели на людей в ожидании милосердия, потому что существо это никогда никому не причиняло зла. Жаба, просто загрустившая жаба с драгоценными камнями на голове.
Секретарь в черной мантии напыщенно провозгласил:
— Заседание специальной коллегии суда, созванной под эгидой юриспруденции Соединенных Штатов Америки, объявляю открытым! Внимание!