Дед помолчал, зевнул, потянулся и сказал:
— Ну ладно, раз уж вы все равно проснулись, будем готовить завтрак. Я надеюсь, Тимка, на этот раз ты паниковать не будешь? Я понимаю, что ты городской ребенок, не привык к такому быту… всевозможным перипетиям на природе, но не до такой же степени. Спать вы не хотите, — дед снова зевнул. — Правильно. Кто рано встает, тому Бог подает.
— С вами, Евгений Иванович, не соскучишься, — заметила Алька, окончательно приходя в себя.
— Мы пережили интересную ночь. Она вам запомнится, — заключил дед. — А то что это за поход без маленького приключения?
«Живой бы Альку довезти…» — подумал Тимка.
— Да, Евгений Иванович, — подтвердила Алька, — такого приключения со мной еще не случалось. Даже когда в пионерском лагере ночью мальчишки нас зубной пастой мазали, и то не так страшно было. Хоть «Парка и визжала…
— Ларка у вас больная, — сказал Тимка, устанавливая котелок с водой на костер. — Представляешь, дед, так визжала, что дежурный вожатый подумал, будто пожар…
— У нее кожа чувствительная, — объяснила Алька, — она каждое утро макияж наводит…
— Ага, дед, наводит. А потом ее всем отрядом отмывают. Потому что она страшная в макияже, и мелюзга ее пугается.
— Занятно, — сказал дед, заправляя воду макаронами.
— Ага, занятно было, пока в нее не влюбился во второй смене Серж, — сказала Алька.
— Какой еще Серж? — спросил Тимка.
— Да Завьялов. Так он ей сразу заявил: «Я не уважаю девчонок, которые красятся». У Ларки, конечно, истерика. У нее же кожа чувствительная. И натура восприимчивая. Она еще стихи сочиняет. Вот приедем, я тебя, Тимка, с ней познакомлю.
— Больно надо, — скорчился Тимка. — Я ее знаю. Дура. И нос у нее длинный.
— Она страдает, Тимка. Нос — это ее отчаяние. Она даже в кабинет ходила, где носы режут, а ей там: ни в какую, говорят, не отрежем. А она настаивала, чтоб отрезали… А потом так рыдала.
— Рыдала, — фыркнул Тимка. — Там мозги не меняют? В том кабинете?
— Нет… — Алька не заметила подвоха.
— Жаль, — искренне посочувствовал Тимка.
Над лесом вставало солнце. Тени от деревьев потянулись к реке и, наконец, окунулись в воду. Трава расцвела росистой россыпью. Заметно потеплело.
— Разговоры у вас какие-то анатомические, — вмешался дед. — И вот еще… Ты, Тимофей, все-таки не прав. Девочка пишет стихи — это же прекрасно. Стихи возвышают душу… Может быть, ты, Оля, прочтешь нам что-нибудь из сочинений твоей подруги. Если помнишь…
— Что вы, Евгений Иванович! Кто же такие стихи забудет? — удивилась Алька. — Я вот, в школе когда задают, зубрю до ночи и все равно только начало помню: земля… тьфу… зима, крестьяне, торжествуя, на санях обновляют путь… А как она прочла, после того как ее Серж бросил, так и врезалось. Вот, пожалуйста:
У деда приподнялись брови.
— Или, — продолжала Алька, захлебываясь от собственной значимости:
— Дед, ты что? — попробовал остановить опасное развитие событий Тимка, но было поздно.
Он даже хотел съездить Альке ложкой по лбу, но вовремя вспомнил, что он любит ее… А какая же это любовь, когда по лбу?
— Или вот, — тараторила Алька:
Белая роза упала совсем! С другим я теперь… я… Нет… как же там… Ага! С другим я хожу теперь назло вам всем!
Алька раскраснелась. Она трогательно глядела деду в глаза, придвигаясь к нему после каждого следующего стиха. Дед пятился.
— Или… — Алька выдержала эффектную паузу:
… — И еще как-то про рюмочки-бокальчики. Как-то… Раньше были мальчики, а теперь бокальчики, — лихорадочно вспоминала Алька. — Нет! Раньше были девочки, а потом фужерчики…
— А потом тарелочки, — встрял Тимка.
— Что? — невидящий Алькин взгляд скользнул по Тимкиному лицу.
— Раньше были девочки, а потом тарелочки, — сказал Тимка. Алька недоуменно посмотрела на Тимку и вся ушла в воспоминания, лишь изредка можно было разобрать: «Раньше были мальчики… нахальчики? Нет… Чашечки, стаканчики, стопочки…»
— Я это к тому, — сказал Тимка, — что пора расставлять тарелочки, а то кушать очень хочется.
— Какой, — очнулся дед, — потенциал. У меня даже уши заложило. Звенит. Ничего подобного никогда не слышал. Вот это фольклор! — Дед принялся накладывать в тарелки макароны.
— Да-а, дед, — сказал Тимка, принимаясь за макароны. — Они так там все орут про любовь, что около школы вороны больше не живут. Распутались.
— Вот!!! — вдруг яростно вскрикнула Алька.
Дед от неожиданности уронил в котелок вилку.
— Вот! — торжествующе блестя глазами, заявила Алька:
— Правда, потрясно?!
— Очень потрясает, — согласился дед, пытаясь длинной палкой выловить вилку из котелка. — Это все? Или есть еще что-нибудь?
— Все… — печально кивнула Алька.
— Очень, очень большое спасибо, — сказал дед. — Теперь можно завтракать…
Тимка ел, ел, а потом сказал:
— Ты, дед, не обращай внимания. У них класс маразматическим уклоном.
А Алька сказала:
— Па-а-адумаешь…
На этом завтрак закончился. Солнце уже порядком припекало. Наступило настоящее утро.
Мыть тарелки — занятие не из веселых, но что поделаешь, если дед совсем не мама. Не дожидаясь, пока Тимка и Алька закончат завтракать, дед взял удочки и отбыл в направлении ближайших зарослей орешника.