— Не нужно, — хрипел в наушниках Каплин. — Не надо.
Он стиснул руками свой шлем и качал головой: не надо, не надо, не надо!..
Оно рядом. Я схватил, я поймал Нечто. Схватив, крикнул:
— Ага, попался!
И тотчас же подумал: «Что я наделал?.. Кто попался?..»
Я держал Нечто. Оно было совсем небольшое, с подушку величиной, а на ощупь — пушистая кошка.
Но это странно, ведь мои руки в металлических перчатках. Они же чувствовали, ощущали пушистость, ласковую, сладкую, необъяснимую.
Нечто сплющилось и растекалось по мне. Оно, клубясь, обволакивало грудь и шею.
Жгучей лаской было это прикосновение. Она была сильна и пронзительна. Дыхание мое пресеклось, и сердце остановилось. Я ощутил абсолютный покой и беззвучность в груди.
Не билось сердце, его не было совсем.
Ничего нет, только чернота…
Вдруг голос. Кто это вопит?
— Пошло! Пошло! Пошло! — кричал голос. Кто-то сильный бил меня по рукам и плечам. «Каплин, чудак Каплин, — вспомнил я. — Зачем? Мне хорошо, мозг растет… я разда… разда…»
…Каплин вынес меня.
Бедняга! Во мне девяносто кило, да еще скафандр. А там вездеход, тряска по камням, местная больница… Меня оживили (»реанимировали», — говорит Каплин), но я полутруп. Боли, удушье — мое дело дрянь. И не одно сердце виновато, аллопаты из кожи лезут, ставя диагноз.
Впрочем, это ерунда, это малоинтересно. А вот Черные Призраки. Кто они?
Милейший Каплин бог знает что написал в последнем письме. Боюсь я за него, Каплин все же не работник науки, а чудак, говорун, фантазер. Вот что он пишет:
«Я не верю, что человек последнее и высшее создание природы» (всегда такой — вечно горячится).
«Человек плохо приспособлен к окружающему. Сколько усилий рук и мозга требуется, чтобы просто жить. Но если бы мы могли все нужное усваивать прямо из окружающей среды. Наши органы пищеварения громоздки, энергоемки, нежны. А их болезни?..
Вообразите, мы получаем азот прямо из воздуха, минеральные вещества не из растения, а прямо из минералов. Какая экономия усилий!»
Ерунда! Отсутствие борьбы — гибель. Тогда бы не было того, что я уважаю в себе и других, — мозга, способности мыслить.
«Черные Призраки и есть такие существа, — пишет мой фантазер. — Миллион лет особо направленной эволюции выработали в мире, где нет кислорода, иные, малоосязаемые формы жизни, существа, усваивающие все нужное прямо из окружающей среды. Природа стремится к экономии усилий, и это достигнуто Черными Призраками.
И знайте, почти невидимыми (быть может, и совсем невидимыми) существами полно все». Затем следует очень трезвый призыв и математический расчет:
«Вспомните исчезновение экспедиции Птака. Погибло двадцать три человека. Призраков было столько же».
Уже и выводы — скоропалительные, лишенные основы. Ученый должен быть серьезнее. Вот цифры — это совсем иное дело. Двадцать три призрака — и двадцать три человека (среди них Федосеич).
Над этим стоит подумать. Итак, что мы знаем?.. Я знаю?..
Я знаю только одно — тогда, в подземных галереях, проделанных лавой, мы, двое, одновременно (это очень, очень важно) видели нечто полупрозрачное, малоосязаемое, пронизанное непонятно сильными токами. Я не знаю, одно ли это существо или скопление множества существ, земное оно или занесено из космоса.
Не знаю, где стояли мы с Каплиным?.. На пороге открытия?..
Нет, знаю! Это не самовнушение: я видел и осязал. Я должен, должен быть там и снова все увидеть. Я хочу этого! Хочу! Хочу! Входит Зиночка.
— Как чувствуете себя, папаша? — спрашивает она.
— Лучше всех, — бодрюсь я.
Зиночка — девушка очень румяная и веселая. Она в пахнущем свежестью халатике. Ей бы в театр, на бал, а она нянчит меня, а я стыжусь ее. Вот и сейчас.
Зиночка бесцеремонно ворочает меня с бока на бок, трет спиртом кожу, меняет простыни, взбивает подушку.
Потом вооружается шприцем и начиняет лекарствами мое тело.
…Хорошо бы не зависеть от него, от больного сердца, как Черные Призраки. Мне хочется быть там, в кратере. Тем более что я вижу его — из окна — вулканическую гору и лагерь вулканологов.
Интереснейшая цифра — двадцать три!..
Но что это, что я вижу! Мне кивает, меня зовет Федосеич, тихоня Федосеич, милый, славный человек.
Иду, иду…
«Ужас! Просто страшно! Это случилось в час инъекций. Профессор бредил и говорил непонятное. При этом быстро чернел и стал совсем как головешка. Я почему-то решила дать ему нашатырный спирт. А как же! Когда я вбежала с пузырьком обратно, в комнате был черный дым. Он вылезал в форточку. Кто? Профессор?.. Может быть…
Ничего, ничего я не поняла, только испугалась: профессора в палате не было. Тогда я так закричала, что прибежала Нина Трофимовна» (из рассказа медсестры Зины Караваевой).
Крик пронесся — тревожный. Он не оставил эха, укатился без него по этой сумасшедшей, на другие непохожей планете.
Эхо… Где оно?.. Старик склонил голову набок. Лицо его, сморщенное и бородатое, держало на себе гримасу напряженного вслушиванья, которое бывает у глухих людей, позабывших дома слуховой аппарат.
Старик был очень старый, и память его путалась. Потому и казался ему голос то знакомым, то чужим.
Голос крикнул:
— Я жду-у-у…
И это последнее воющее «у-у-у…» прозвучало тоскливо и особенно протяжно. А вот первые три звука голос шептал совсем тихо. Зато последний, начавшись с шепота, вырос, будто голос запускаемого ракетного двигателя.
Он оглушил его. Но… старик не был уверен, что слышал хоть что-нибудь, такая уж это была планета.
Старик был высокий и очень худой, с опустившимися плечами и повисшими руками. Борода его выросла за последние дни, высохшие губы запали — он не носил зубов, а держал их в кармане.
Такой это был глубокий старик, что могло удивить, как он оказался на одинокой и пустой, совсем безлюдной планете.