— Я буду вам очень обязана, если вы освободите скамейку.
— Пожалуйста.
Молодой человек был покладист. Он взлетел в воздух. Его башмаки находились теперь на уровне Таниной головы.
— Мое лицо отчего-то вообще не нравится женщинам, — сообщил он сверху. — Я его сейчас улучшу. Хотите, будет испанское, с бачками? Или лицо экваториального негра, человека с жадным аппетитом к жизни? (Он подождал ответа.) Лицо Байрона? Наполеона?..
Таня села на скамью и коснулась затылком ветки.
— Понимаю, вы мой сон, — сказала Таня. — Я устала на спектакле, пришла отдохнуть и заснула на воздухе. Или я еще в театре?
— Глупости. Вокруг вас кусты, в них моционят кошки. Видите их глаза? Вон там… Еще… еще… А по дорожкам бродят любители свежего воздуха.
Таня слушала молодого человека и повертывалась в разные стороны. Было все, о чем говорил ей этот человек, было и многое другое, творившее рельефную летнюю ночь.
Коты жестоко дрались в близких кустах, трещали ими. Но кончили драку, красиво запели в четыре подобранных голоса, переплетая их. С пением они кинулись вон отсюда. Их голоса быстро убегали.
В небе неслись, поревывая, тройные самолетные огни.
В телефоне, лежащем в Таниной сумочке, гудел мамин голос.
— Таня… Таня… (Мама звала из сумочки.) Ты скоро? Мы заждались, не опоздай на последний ветробус.
— Не-а… — сказала ей Таня. — Я счас. — Она зажмурилась и прижала глаза пальцами, твердя: — Сон… сон…
— Пусть будет сон, — прошелестел голос.
Таня раскрыла глаза — она была одна. Но в ней все дрожало — радостно.
— Я же знала, это только сон, — сказала она. — Только сон.
И прижала ладонью рот, чтобы не вскрикнуть, — он был здесь. Юноша сидел с ней рядом. «Значит, это не сон, не сон…»
— Простите, — сказал он и нахмурил брови. — Я все-таки не могу без вас. Не могу, и все!
— Чепуха!
Таня страшно рассердилась. Но рот ее улыбался, пальцы сжимались и разжимались.
— Вы, мужчины, ужасные нахалы, — добавила она.
Упрек поразил странного юношу. Он схватился за голову, вскочил, сел обратно.
— Знаете, — сказал он. — Договоримся сразу. Я не буду вам говорить избитости вроде того, что вы красивы. Здесь другое: я должен видеть вас. Смотреть!.. Смотреть!.. Глядите, глядите на меня внимательно. Не бойтесь, придвиньтесь ближе. Еще, еще… Возьмите фонарик из сумочки. Так, верно. А теперь придвиньте эту дурацкую штуку мне за спину. Видите?
— Вы прозрачны! — воскликнула Таня в ужасе.
— Бесплотен! И вот люблю вас. Не правда ли, странно?
Тане казалось, он расплывается, уйдет. И все кончится.
— Ужасно, ужасно… — твердила Таня. — Он любит меня.
— Люблю, — кивнул тот. — Я себя проверил, можете не сомневаться. И не спешил — мне это не к лицу.
Таня помахала на себя ладонями. Щеки ее горели.
— Давайте будем рассуждать, хладнокровно рассуждать, — говорила она.
— Рассуждайте, — предложил он. — А меня увольте, я не могу. Если хладнокровно рассуждать, я сейчас должен быть совсем в другом месте.
— Рассудим… Первое — вас не должно быть здесь, вас нет вообще, вы сон!..
Таня с торжеством посмотрела на молодого человека. Но он был здесь, высокий и тонкий.
Таня поразмышляла еще:
— Ага, догадалась, вы гипноз?
Таня развила идею:
— Вы полюбили меня (человек так и потянулся к ней) и решили меня гипнотизировать. Правильно? Вы не здесь, вы в другом месте, я вижу ваш мысленный образ.
Установилось молчание. На скамью ложилась ночная роса.
— Из-за вас я не высплюсь сегодня, — пожаловалась Таня. — А теперь уйдите. Гипноз кончился, я сочувствую вам, но полюбить не смогу. Никогда. Вы так далеки от меня.
— Гипноз?.. Это мысль, я мог это сделать, — заговорил юноша. — Прежде чем… Я как-то не подумал, простите… Нет, я хочу быть тем, что я есть. Я Сигурд. Сергей. И.Гурдин. Вспомните — наш институт, шеф, ассистенты, машина… Это для меня, а я для них. Я единственный в мире человек-уникум, проникаю в тайну живого, а не могу обнять вас.
Уныние пришло на лицо Сигурда.
— Уходите, — сказала она. — Стойте, розу вы принесли?
Но Сигурд исчез мгновенно. Некоторое время еще подержалось облачко не то на скамье, не то в памяти и рассеялось. Тане стало страшно. Она поднялась и побежала дорожкой.
Котенок дремал на плече впереди сидящего гражданина, клевавшего носом. Плечо человека было огромное, котенок лежал на нем косматой лепешкой. Коготки его цепко держали сукно. Это был тот — знакомый котенок.
Он подрос и похудел, но был именно тот.
— Кись-кись, — сказала Таня. Гражданин, клевавший носом, вздрогнул и обернулся. Лицо у него было пожилое и широкое, типа поднос. Небритый. Свисала изжеванная нижняя губа. Ворот рубашки расстегнут. Голос тонкий, будто в дудочку.
— Вот они, люди. Попросят животное — и отказываются, — желчно пропищал он. И сморщился, собрав в морщины необъятное лицо.
— Нехорошо, — отозвалась Таня. «Бедный, должно быть, вдовый», — жалела она.
— Гнусно!.. Котенок пачкает, котенок необразован, котенок испортил ковер.