Эпицентр катастрофы казался мне самым страшным, я стремился к нему.
В центре города уцелели деревья, они лишь потеряли кору и сучья, торча обожженными столбами. Многие дома стояли без крыш, с проломленными межэтажными перекрытиями... Но дома стояли, смотря на творящийся вокруг ужас пустыми глазницами окон, из которых там и тут вспышками гнева вырывались клубы дыма.
Автомобили были вдавлены в мостовую в тех местах, где застал их взрыв.
Трудно было узнать в железном ломе, загромождавшем асфальт, еще минуты назад мчавшиеся машины. На них словно обрушился чудовищный молот, расплющивший их на наковальне... Из-под них растекалось масло с радужными разводами. А рядом высыхали мокрые пятна, оставшиеся, вероятно, от проходивших по тротуару людей...
От людей!..
Никому никогда я не пожелаю увидеть что-либо подобное.
Проклятье всем! Проклятье богу в небесах! Проклятье человеку на земле! Горе всевышнему, допустившему все это своей высшей властью! Горе земным рабам его, в своей безысходной дерзости добившихся того, что случилось!..
Я продолжал отдавать распоряжения. Откуда-то появившиеся люди, уцелевшие или примчавшиеся выполнять долг, за который они расплатятся жизнью, пытались что-то сделать.
Одну из улиц заливало водой. Прорвало водопровод.
Другая улица была полна зловонья, под гору стекала мутная река из разбитой канализации.
Я ехал и ехал дальше. Иногда выходил из машины, чтобы сесть на щебень и рыдать.
Зачем создан человек? Зачем развивается культура? Чтобы найти свой конец? Эллен говорила, что всему есть начало и всему есть конец. Так неужели же это конец мира и мне, простейшему из смертных, дано его видеть. чтобы самому встать в процессию идущих за последним решением?
Меня спасла Эллен, спасла тем, что существует. Меня спасло исступленное мое чувство, заслонившее от меня наступавший со всех сторон ужас. Я сошел бы тогда с ума, ибо невозможно было не сойти с ума, не имея света во тьме. У меня был этот свет. Знала ли Эллен, узнает ли она когда-нибудь, чем она была для меня в эти минуты!
Страшные минуты, бесконечные минуты. Высохшая кровь, щебень и пепел...
Я знаю, будет написано в газетах, что репортер агентства "Ньюс энд ньюс" Рой Бредли проявил находчивость, энергию, самоотверженность...
Что все это значит по сравнению с тем, что я видел, проявляя все эти бесполезные качества!..
К вечеру я добрался до набережной, на которой стоял когда-то Национальный Банк.
Теперь там лежал огромный холм щебня, обрываясь с одной стороны отвесной, чудом уцелевшей стеной без окон.
Я шел по мостовой, с трудом передвигаясь в своем громоздком костюме... Будут ли у меня дети? Зачем? Чтобы их вытаскивали из-под развалин, чтобы они исчезали на дне радиоактивного кратера?
Под ногами хрустело стекло, по земле рассыпаны были стекловидные камни... У Национального Банка одна стена была сплошным окном, в другой стене окон не было.
Где-то здесь он стоял в три часа ноль восемь минут пополудни.
Мерзкие мысли заползают в мой мозг в самые неподходящие минуты. Гадкая мыслишка терзала меня.
Да, я хотел найти труп разноглазого... пусть заваленный обломками небоскреба, которые я готов был раскидать, чтобы найти в истлевшем кармане бесценный для меня клочок бумаги!
Я старался представить себе его, сутулого, в шляпе набекрень, в темных очках...
Дрожь пробежала у меня по спине.
Я снял темные очки, спасшие мое зрение в момент взрыва. Я не верил себе. Я видел его...
Я видел его тень на стене, на остатке стены, срезавшей холм щебня.
Вот здесь он стоял, когда его осветила сбоку вспышка взрыва, тень его упала на стену и отпечаталась на ней. Сутулая, со шляпой набекрень, с острыми уголками заметных сбоку очков... Тень была, а человека, превратившегося в газ, испарившегося вместе с клочком столь желанной для меня бумаги, его, живого, ждавшего, вредившего и делавшего добро, добивавшегося блага себе и даже подумавшего обо мне, его... не было.
Было от чего сойти с ума.
Может быть, я и сошел с ума, смотря на чудовищную, насмехающуюся надо мной, обвиняющую весь мир, запечатленную на стене тень человека, который еще сегодня был живым...
Я встал на колено, словно хотел поклониться его тени. И я поднял с земли стекловидный кусок шлака, кусок ядерного шлака.
Я унес его с собой, как напоминание о страшном преступлении Разума, которое, как вещественное доказательство, когда-нибудь будет фигурировать на суде людей или на Суде над людьми".
Аспирант кончил читать.
Мы оба молчали. Я стоял потрясенный. Я мысленно видел американского журналиста, держащего стекловидный ядерный шлак в руках.
Аспирант протягивал мне стекловидный кусок шлака.
- Что это? - отшатнулся я.
- Кусок ядерного шлака, - ответил аспирант. - Он был приложен к письму.
- Так, значит, взрыв был?
- Да, был. Рой присутствовал при нем. Взрыв считался испытательным, но Рой мысленно видел все, что описал. Он поднял там кусок шлака с земли.
Теперь этот кусок держал в руках я.
Аспирант взял со столика другой, совершенно такой же кусок, который мы уже рассматривали.
- Тектит, - напомнил он.
- Они неотличимы! - воскликнул я.
- Не только внешне... но и по химическому составу, по структуре, по обезвоженности...
- Значит... значит тектиты - ядерные шлаки Фаэтона?..
- ...который погиб от термоядерного взрыва океанов.
Я изучал лицо Феликса. Оно было серьезно и даже чуть торжественно.
- Но чем мог быть вызван этот взрыв? - почему-то шепотом спросил я его.
- Вспомните... когда американцы взрывали водородную бомбу в Бикини... В американском атомном центре Беркли некоторые ученые тогда высказывали опасения о глобальной, всеобъемлющей реакции вод океанов, которую может начать опытный взрыв.