Привяжи свого коня у забо-о-ору...
Гармонист улыбнулся, обнажив ряд ровных, ослепительно белых зубов. Девицы тряхнули длинными косами и продолжили:
Как привяжешь ты коня у забо-о-ору,
Так закурим мы с тобой Марылбо-о-ору.
- Дык точно он! - воскликнул мужчина у автомобиля, глядя на гармониста.
- Мы вам ещё нужны, сэр? - спросил у него нарядный милиционер, тоже сверкнув белозубой улыбкой.
- Нет, нет! - расплылся мужчина. - Сэнк ю, сэнк ю!
- Уэлкэм! - Оба милиционера козырнули и степенно направились в сторону девичьего хора.
Остановившись возле поющих, один из них наклонился к человеку с гармонью и что-то тихо сказал ему на ухо. Тот прекратил играть, поднялся, поставил гармонь на табурет и рысцой затрусил к автомобилю. Девицы обступили ментов.
- Вася, - сказал высокий мужчина, когда гармонист подошел к нему. Мон шер, ты меня огорчаешь!
- Пардон, пардон! - засуетился тот. - Момент! Один момент!
Он быстро открыл дверцу, нырнул внутрь, и через секунду машина тронулась с места. Отъехав к краю площади, она остановилась, пристроившись в хвост длинной вереницы припаркованных там автомобилей.
Человек в белом костюме подождал, пока его друг отъедет, и двинулся к дому, на котором сверкала вывеска "Бар "У Лукича"". Из дверей бара навстречу ему вышел юноша с накрахмаленным полотенцем в руках.
- Добро пожаловать! - поклонился он. - Милости просим... Заждались!
Они несколько секунд постояли у входа.
- Рады, рады! - донеслось до Кухтика. - Севрюжечки? Как всегда-с?
- Пожалуй, - последовал ответ. - Севрюжечки... И насчет икорки распорядись, милейший.
После чего оба скрылись за дверью.
Кухтик, почти до пояса высунувшись из окна, озирался по сторонам. Он увидел, как давешний гармонист вылез из серебристой машины, подошел к соседнему автомобилю, наклонился к окошку и воскликнул:
- Хау ду ю ду, Майкл!
- И тебе хаю! - ответили ему, и наружу вылез толстяк в шляпе с широкими полями.
- Как она, жизнь? - спросил толстяка гармонист. - О'кей?
- А фиг лишь! - ответил тот.
- Ты на скачки? - поинтересовался гармонист.
- Увы, май дарлинг! - Толстяк развел руками. - Увы! Я - на биржу. Курс, сам знаешь, растет.
- Растет, растет, - подтвердил гармонист. - Итс лайф.
- Итс лайф, - согласился толстый. - Туды её в качель!
Внезапно под окном Кухтика послышался странный шорох. Он посмотрел вниз и увидел, что в зеленых листьях деревьев появились маленькие оранжевые шары. Они покачивались и набухали прямо на глазах. Спустя минуту все кроны украсились огромными спелыми апельсинами. Ветви согнулись к самой земле под тяжестью бесчисленных плодов. Кухтик обомлел.
С площади раздался протяжный свист.
- Мишка! - заорал гармонист в красной рубахе. - Майкл! Гляди, чо творится!
Толстяк у машины присел и раскрыл рот.
- Ли-пе-си-ны! - прошептал он.
- Оне! - крикнул гармонист. - Вона сколько!
- За-дар-ма! - подпрыгнул на месте толстяк.
Они быстро переглянулись и, не сговариваясь, бросились к деревьям. Расстегивая на бегу рубаху, гармонист подлетел к склоненным ветвям и стал лихорадочно срывать оранжевые шары. Его приятель, выкрикивая: "Во!.. Во!.. Там ещо, там!" - орудовал рядом.
Под вывеской "Бар "У Лукича"" распахнулась дверь. На пороге показались человек в белом костюме и юноша с полотенцем в руке. Застыв на минуту, они дружно сорвались с места и понеслись через площадь. Мгновение спустя мужчина уже двумя руками обрывал плоды, утробно рыча при этом. Ногой он отпихивал юнца с полотенцем, который вцепился в толстую ветку и изо всех сил тряс её. Апельсины градом сыпались ему на голову. От стены голубого дома к деревьям, визжа, летели девицы в кокошниках.
Кухтик отпрянул в глубь комнаты. Голова его шла кругом.
Сзади раздался негромкий скрип. Он оглянулся. В дверях стоял Надькин отец. Лицо его было гладко выбрито. На шее под белым воротничком топорщился галстук-бабочка. Одет Надькин отец был в черный отглаженный фрак.
- Гуд ивнинг, малой, - произнес он.
Кухтику стало плохо, и он грохнулся на пол...
III
Время шло. Одна шестая часть суши земного шара семьдесят шестой год жила ожиданием.
Отнятие и поделение ничем не закончились. То есть жителей стало меньше, но еды не прибавилось.
Перековка и голосиловка в этом смысле также не оправдали надежд.
Началась либерзация.
Большая Елка, подперев голову рукой, с тоской глядел в просторный зал, где шестой час буйствовало очередное Толковище. Он чувствовал, что на этот раз дела его плохи. Начав с обычных требований об отставке Колобка, Толковище добралось и до самого Елки. Год назад ему ставили в вину пустые прилавки магазинов (которые опустели задолго до этого). Теперь прилавки вроде ломились от товаров. Но средств, чтобы их купить, у жителей не было. Хотя, честно говоря, дешевых товаров Колобок и не обещал. Он говорил лишь, что их будет много. Их много и стало. В отличие, правда, от денег.
Жители между тем не хотели вдаваться в тонкости либерзации. Они просто хотели есть. Как и все семьдесят пять лет до этого.
Впрочем, члены Толковища, сидевшие в зале, питались, по всей видимости, неплохо. Во всяком случае, изможденных среди них Елка не замечал. Но сейчас они представляли все население Центральной провинции и говорили исключительно от его имени. Особенно бывшие Местные Начальники.
Однако ругали Елку не только они. Ругали все - и Начальники, ненавидевшие его по вполне понятным причинам, и Елкины сторонники, которых в зале тоже хватало. Первые обвиняли его в том, что он начал либерзацию и ведет её слишком быстро. Вторые - за то, что он ведет её слишком медленно. Получалось, что Елка кругом не прав и, что бы ни сделал, прав все равно не будет.