— Что с вами, Леонида Григорьевна?! — воскликнул изумленный Ладушкин.
А Леонида уже раскачивала обшарпанный буфет на кухне, потом принялась за книжный шкаф.
Ладушкин бегал вокруг нее и не знал, хохотать ему от увиденного или вопить.
— Это бесподобно! Я никогда… не смогу! Да вы же… Атлет! — с придыханием восклицал он.
Из спальни вновь выглянула Неля и, не сказав ни слова, с шумом захлопнула дверь.
Ладушкин попробовал задвинуть книжный шкаф на место, но не переместил и на сантиметр и с ужасом взглянул на Леониду.
— Ничего, Андрюша, все будет в порядке, — виновато улыбнувшись, она, как мальчика, погладила его по голове.
Опять заплакал ребенок. Леонида замерла.
— Там, — кивнула она на дверь спальни, — мое второе горе-злосчастие.
— Что, дитя нездоровое? — осторожно спросил Ладушкин.
Она как-то недобро усмехнулась.
— Чего ему сделается. Пока жив-здоров. — И вдруг сказала: — Это же Федор Дмитриевич, мой супруг. Помнишь, он ходил с нашим классом в походы? Так вот там, в кроватке, он — шестимесячный.
У Ладушкина стиснуло дыхание — что это она, заговаривается?
— Да в себе я, в себе. — Леонида села, быстро закрутила в чашке ложечкой.
Он хорошо помнил Федора Дмитриевича, широкоплечего веселого дядьку, но как-то не решался спросить о нем — мало ли что, может, развелись или умер.
Увидев растерянность и жалость в его глазах, Леонида сказала:
— Я сейчас расскажу по порядку.
Ему захотелось рвануть отсюда подальше, чтобы не услышать что-нибудь совсем жутковатое, но что-то остановило. Вовсе не безумная, а усталая женщина сидела перед ним, и он приготовился слушать.
Ребенок не утихал. Тогда она встала и вынесла его из спальни. Толстенький бутуз, обмотанный одеяльцем. На ее руках он успокоился, прислонился к плечу и мгновенно уснул — едва успела подхватить выпавшую изо рта соску.
— Ты, конечно, засомневался в моем здравом уме, — усмехнулась она, покачивая малыша. — Да, такое и во сне не приснится. Очень рада, что встретились. Потребность высказаться огромная, но не всякому такое расскажешь. Я ведь отчего квартиры меняла? В горисполкоме меня уже принимают за аферистку. А как быть, если такое происходит?
Младенец вновь открыл глаза, мутным взглядом посмотрел на Ладушкина. Она замолчала, сунула дитю в рот соску, и он вновь засопел. Обыкновенный толстощекий малыш уютно лежал на ее плече и ничем не напоминал огромного веселого дядьку, супруга Леониды.
— Так вот, начну по порядку. Встретились мы с Федором Дмитриевичем, когда ему было пятьдесят, а мне двадцать пять. Извини, что такая тема, ты уже большой мальчик, должен меня понять. В молодости я была довольно интересной, но ничуть не смущалась тем, что мой суженый ровно наполовину старше меня. Смотрелись мы неплохо, любил он меня и как жену, и как дочь. Правда, оборачивался вслед каждой юбке, но, поскольку был уже в возрасте, меня это мало волновало. Куда больше не нравилось, что он летун и трудовая книжка его выглядит слишком живописно. Профессий сменил множество, но зато и прослыл умельцем на все руки: хорошо столярничал, чинил магнитофоны, играл на многих инструментах. И вот вижу я вскоре, что не любит он долго на одном месте задерживаться: меняет и работу, и города. Поначалу ездила с ним, потом надоело — устала. Привыкла отпускать самого, куда хочет, хотя и ревновала до безобразия. Зато встречи были сплошными праздниками. Да, забыла сказать о главном: где-то лет через пять после нашей свадьбы заметила я, что мой Федор Дмитриевич будто бы становится все крепче, все здоровее, и морщины с его лица слезают, сглаживаются. Сказала ему. Он долго смотрел на меня, а потом рассмеялся: «С молодой женой и сам помолодеешь!»
Через десять лет Федор Дмитриевич уже не на пятьдесят, а на сорок выглядел. И я опять сказала ему о своем удивлении.
«Да ты, я вижу, не рада, что хорошо смотрюсь, — улыбнулся он. Чудачка. Я ведь седину красящим шампунем закрашиваю».
Я, конечно, приметила эту бутылочку шампуня, но и без него муж не выглядел бы на свои годы.
И стало мне беспокойно. Неприлично говорить плохое о родном человеке, но, скажу тебе, Федор Дмитриевич становился все большим охотником до женщин. Доходили до меня слухи, что у него романы в каждом городе, где бывает. Причем крутит в основном с молодыми. Я бы не стерпела все это, если бы не увидела надвигающуюся беду. Когда исполнилось мне сорок пять, подруга сказала, что мы теперь выглядим одногодками. А тут еще в журнале попалась статья о термитах, о том, что если в термитнике не хватает молодых особей, начинается линька стариков и обратное их развитие, то есть омоложение. Невероятно, однако с Федором Дмитриевичем происходило нечто подобное. Объяснение этому удивительному факту я находила в том, что мужчин в ту пору было меньше, чем женщин. «Линька и омоложение… Что ж, возможно, природа вносит поправки в создавшуюся ситуацию», — утешала я себя фантастической мыслью.
Между тем, характер Федора Дмитриевича с каждым годом все более портился. Он становился по-молодому задиристым, не теряя, однако, старческой ворчливости. Оставался при нем и его возрастной опыт. Можно вообразить, что за искуситель был в его лице, в этом сочетании блестящей молодой наружности и житейского груза.
Еще через пять лет его уже считали моложе меня. Это было как раз в то время, когда ты учился в старших классах. А теперь представь мою не только чисто женскую досаду, но и ужас при взгляде на Федора Дмитриевича. Мне исполнилось пятьдесят, когда его стали принимать за моего сына. К этому времени мое чувство к нему переросло в чувство матери. Психологически я уже готовила себя к тому, что он совсем скоро станет подростком, а потом и вовсе дитям, так как природа явно перебарщивала и с необычайной скоростью катила его назад, в детство. Но вот что нехорошо: во мне появилось нечто мстительное, странно уживающееся с материнским. Федор Дмитриевич, наконец-то, расстался со своими поклонницами, а я приобрела на него права не матери даже, а бабки.
Прежде чем превратиться в младенца, он открыл свою тайну. Оказывается, когда-то он попал с геологической экспедицией в некое странное место в Сибири, где находился очаг аномального времени. Все, кто там побывал, через год стали развиваться в обратном порядке. За участниками той экспедиции установили контроль сразу несколько НИИ, но мой Федор Дмитриевич уж очень захотел вернуть молодость и улизнул от наблюдений. Я повезла его в Москву, когда он уже превратился в мальчика, а там сказали: где же вы были раньше, теперь что-либо изменить поздно, слишком далеко зашел процесс. Сейчас Федору Дмитриевичу полгода. Что с ним случится через шесть месяцев, я не знаю.
Леонида смолкла и осторожно переложила малыша с одного плеча на другое. При всей необычности история с ее мужем подтвердила давние догадки Ладушкина о том, что за чудесами не обязательно лететь в космос — их много и на Земле.
— А ты, я вижу, тоже озабочен временем? — Леонида проницательно взглянула на него. — Иначе зачем бы дежурил у вокзальных часов?
— Да, — признался он. — Озабочен.
— Я всегда понимала своих учеников.
— И давали советы.
— Дам и сейчас. На Каштанном бульваре, в здании бывшего кукольного театра, по воскресеньям собирается в три часа ГрАНЯ. Это такая группа по аномальным явлениям. Пойди, пообщайся, там есть любопытные ребята.
Ладушкин приоткрыл дверь и заглянул в комнату, где заседала ГрАНЯ. Человек десять, умостившись за столами и на столах, перебрасывались репликами с мужчиной в черном свитере, называя его по фамилии:
— Арамян, вы не правы!
— Так эксперименты не проводятся, товарищ Арамян.
— Я же говорил вам, Арамян, надо установить над ним контроль.
С минуту он постоял у дверей, затем на цыпочках пробрался в конец комнаты. Все вопросительно повернулись к нему.
— Я, собственно… — замялся он. — Мне нужна ГрАНЯ.
— Зачем она вам? — подозрительно спросил Арамян, буравя его кавказскими глазами.
— У меня дело. От Леониды Григорьевны.
— А-а, — протянул он. — Тогда подождите.
Настороженность вмиг исчезла, все отвернулись от Ладушкина, и собрание покатилось своим ходом.
— Нет, вы только послушайте, Арамян, что говорит эта дама! — взвинченно выкрикнул мужчина с румянцем легкоатлета, кивая в сторону яркой брюнетки в желтой мохеровой блузке.
— Да я своими глазами видела! — Девушка ударила себя кулачком в грудь. — Сидит вот так на берегу. — Подперев щеки ладонями, она кого-то изобразила. — И вдруг вижу — идет!
— Кто? — У окна знакомо хихикнули. Ладушкин повернул голову и увидел Веню Соркина. — Вы сами сказали, что сидит. — Веня подмигнул Ладушкину.
Встреча была неожиданной — Соркин не верил не только в чудеса, но и в некоторые научные явления. И чего это он забрел сюда? Не удивительно было бы встретить здесь Орехову, помешанную на «летающих тарелках» и шаровых молниях. Соркин был ее жестоким оппонентом, умел искусно развенчивать любое природное волшебство, от которого она приходила в восторг. Уж не намеренно ли пригласили Соркина в эту группу, чтобы отрезвляюще воздействовал на буйное воображение ее энтузиастов? Подобные люди здесь просто необходимы.