Главный вход корчмы заперт изнутри, есть там такой тяжелый окованный засов через две скобы — тараном не высадить. Чуя неладное, я бегом устремляюсь к задней двери, где натыкаюсь на висячий пружинный замок, естественно, завернутый на все обороты ключа. Ерундовая игрушка, такой сбить или открыть любой гнутой спицей вопрос двух минут. Дикань заказывал ковалю замок, скорее, для самоуспокоения, но я ни разу не видел, чтобы он наглухо запирал заведение, там всегда кто-то находился даже ночью.
Странно это все, в натуре, странно…
Обхожу корчму кругом, ничего подозрительного не наблюдаю, по крайней мере снаружи. Внутрь без санкции владельца заведения мне никак не попасть, я же не домушник, в самом деле. Еще раз задумчиво дергаю прохладный замок, соображая как поступить. Работу мозга прерывают глухие удары со стороны главного входа. Пожрать кому-то, видать, приспичило.
— Чего долбитесь? — наезжаю на двух хмырей с тощими котомками за плечами. — Зенки разуйте, закрыт кабак, отдыхай, братва.
— Откроют когда?
— Завтра приходите, — говорю и добавляю себе под нос: — Завтра нас как раз не будет…
Недовольно ворча, голодная парочка покидает подворье корчмы. Я тянусь вслед за ними и, несмотря на позднее время, направляюсь к жилищу корчмаря. Нужно же выяснить причину загадочного выходного, заболел или еще чего, да и мне непонятно как быть, где ночевать, приходить завтра в корчму трудиться или дорогу забыть.
Настырно колочу в тяжелую дверь пока не различаю слухом слабое звяканье по ту сторону и хриплый, настороженный голос:
— Кто?
— Я это — Стяр, отворяй калитку, Дикань.
Лицо корчмаря походит на тухлую помидорину — мятое и почерневшее, правая рука безвольно свисает до колен из-за общей согбенности тулова. Вместо глаз — слезящиеся щели, полулысая голова заходится в треморе. Держась левой рукой за ребра, каждое движение ресторатор сопровождает плохо сдерживаемым стоном. Позади корчмаря, разгоняя темноту светильником, стоит бледная как смерть Роса.
— Под танк попал? — интересуюсь, используя выражение Захарыча, означающее плачевный итог боя с более сильным соперником. Ерничать не хотелось, от неожиданного и жалкого зрелища брякнулось первое, что в голову залезло.
Дикань с кряхтением посторонился, пропуская меня в дом. Ногу, гляжу, тоже подволакивает — колено не гнется. Далеко я не прохожу, останавливаюсь через несколько шагов, уж больно охота поскорее узнать отчего хозяин так хреново выглядит. Дикань прекращает по-стариковски шаркать, отбирает у Росы жировой светильник, держит плошку на уровне груди.
— Я так понимаю ты не со стула упал? — осторожно спрашиваю. — Расскажешь?
— Долго же тебя не было, — говорит вроде как с облегчением. — А мы, видишь, не убереглись. Отлупили нас со старухой, Роську ссильничали прямо в корчме. Выручку забрали, разгромили все в щепки. Грозили прирезать, если скажу кому.
— Когда это случилось?
— На следующий день как ты уехал.
— Знаешь кто?
— Не видел раньше, не наши…
От злости темнеет в глазах, слышу как скрипят собственные зубы. Суки, твари дикие, дышло вам в задницу! Со старичьем и девками геройствуют упыри недоразвитые!
Усмиряю гнев и волнение приемами из китайской дыхательной гимнастики. Полезная, кстати, штука. Вообще, правильно дышать должен уметь любой человек, не только спортсмен или неуравновешенный тип с горячим темпераментом.
— Вы хоть лечитесь чем? — возвращаюсь к волнующей теме.
— Роська настойки от знахаря приволокла да мази.
Хм, подорожник да мухоморы отбитый ливер ни разу не исцелят, тут более продуманная система требуется. Болеутоляющие, витамины, антибиотики и все такое…
— А Неждан что же?
— Утек твой Неждан. Как только началось, так и исчез.
— Может за помощью побежал? — делаю несмелое предположение.
— Может. Только не было никакой помощи. Ты прости, Стяр, немощно мне стоять, лягу пойду. Ты проходи, оставайся, Роська тебе постель приготовит.
— Да, конечно, иди отдыхай, я со всем разберусь, не переживай. Ключ от корчмы дашь? И кресало с лучиной.
Отомкнув ключом замок и проникнув в корчму с запаленной лучиной, я обомлел, так как совершенно не узнал уже ставшую привычной внутреннюю обстановку. Везде, где доставал свет огня, я видел обломки изрубленных столов и лавок, разбросанную по углам испорченную посуду, разбитые горшки. В поварне на верстаке смердит огромная куча дерьма (не лень было корячиться?), даже каменный очаг чем-то расковыряли. Сундук с моим личными вещами перевернут и пуст как головы орудовавших здесь гамадрилов.
Ущерб большой, но непоправимым его не назову. Хорошо не подпалили. С плотниками договорюсь, сварганят мебель лучше прежней, посудой на торге разживемся, очаг поправим. Делов на неделю максимум, переживать на счет этого я и не думал. Гораздо важнее озадачиться возмездием. Оставлять подобный беспредел безнаказанным — себя не уважать. Это же косвенный наезд на князя. Семья Диканя законопослушные граждане. Корчмарь исправно платит мзду, несет, так сказать, общественную нагрузку — потчует Рогволдову паству и гостей города.
Возникает вопрос: что это было? Спланированная акция против заведения Диканя или стая отмороженных дебилов от нечего делать порезвилась? Больше склоняюсь к первому варианту. Разгром чужой собственности в присутствии хозяев тянет на вооруженный налет, ограбление и изнасилование плюсом. Срок за такие "художества" от любого прокурора прилетит не хилый, а как по мне, так высшая мера социальной ответственности здесь будет наиболее уместной, тем более, что исправительных колоний и лагерей местной администрации не предусмотрено. Либо кол, либо вира, денежный штраф, то бишь. А я не за деньги, мне за справедливость обидно.
И головы на заборе развесить…
С этими кровожадными мыслями я и уснул с мечом в руке на приведенном в порядок топчане в своей каморке. Наутро голодный и злой двинул на лодейный двор, где без труда нашел Неждана.
Сидит себе на бревнышке, на солнышко щурится, из кринки млеко козье потягивает, хлебушком свежим закусывает. Разбирает меня такой псих, никакая дыхательная гимнастика не поможет. Чувствую как кровь к лицу приливает, заодно и к кулакам, аж чесаться начинают. Народу в рабочий час полно, слышу приветствия, но не отвечаю, быстрым шагом рублю утоптанный песок строительной площадки. Видимо, рожа у меня была еще та, остановить никто не рискнул. Узрев меня, Неждан вскочил на ноги и попытался улыбнуться.
— Здрав будь, десятник…
— Буду, — говорю и с ходу выкидываю в пухлые, дрожащие губы правую с подсадкой. Нежданчик для Неждана получился отменный. Копытами кверху он перелетает через бревно, по пути щедро окропляет себя молоком из кринки и заканчивает свое маленькое путешествие задницей на куче снятой с дуба коры.
Что дальше? В обычных условиях в мое время он не отделался бы одним мордобоем. Если сразу не закопают, то пинком под копчик из бригады, еще и на бабки поставят, невзирая на былые заслуги. Неждан местный, полоцкого разлива, дружинит лет пять уже, живет не в самом городе, неподалеку где-то. За заслуги перед князем не скажу, скорее всего их попросту нет, а вот залет у парня серьезный по-любому.
Уронить я его уронил, но не вырубил. Все еще находясь в неестественной для воина позе, широкой ладонью цапает с пояса нож. Я переступаю бревно, подхожу ближе.
— Ну ты чего окислился, братан? Давай, спытай здоровье, покажи, что дерешься не хуже, чем бегаешь.
Кладу руку на рукоять меча. Если дернется — зарублю, падлой буду и плевать на последствия.
— Что мне было на пятерых бросаться? — брызгая кровавой слюной кричит Неждан.
Он ко всему еще и туповатый. Вины не чует, отмазки глупые лепит внаглую. Я свирепею.
— Для чего тебе оружие дали, тварь!? Тут десять парней было, мог бы их свистнуть, коль про свой меч от страха забыл! Не доводи до греха, убирайся, чтоб я тебя больше не видел, мне ссыкуны в десятке не нужны.
— Это десяток князя Рогволда, — зло возражает Неждан.
— Вряд ли князю пригодится в дружине такой дристун. Вали по-хорошему, надоел ты мне, дешевка!
Собравшийся вокруг работный и дружинный люд озадаченно сопит, кто-то одобрительно хмыкает, кивает. Под гробовое молчание недавних сослуживцев Неждан медленно покидает лодейный двор. Не слишком красивый сюжет, но что характерно, номинально главный на строительстве Ольдар не промолвил и слова, пытливо заглянул мне в глаза и удалился по своим делам. Сологубу и остальным любопытным пришлось объяснять причину произошедших в судьбе Неждана кардинальных изменений. Как я и предполагал, в дружинной среде я нашел стопроцентное понимание. Извинился, что не предупредил о грядущей расправе заранее — некогда было рассказывать.
Я упросил парочку плотников смотаться в корчму, снять мерки и начать изготовление столов и лавок. Обещаю хорошо заплатить за сверхурочные.
Что ж первый акт трагедии сыгран. Нужно приступать ко второму, самому трудному.
Так и сказал Гольцу.
— Я этого так не оставлю. Ты понял, Голец? Найди этих уродов. Я сам с ними разберусь.
— Как разберешься?
— Как обещал. Я в корчме все объявил, кто не спрятался я не виноват. Плакатов вешать не собираюсь. Найди, понял меня? Людей поспрашай, наверняка кто-то что-то видел или слышал. Мне нужны все пятеро.
— А если они уже покинули город?
— Ты поищи, вдруг не покинули.
Вдвоем с Жилой навещаем бортника и сборщика даров Матушки Природы Жоха. Отпрашиваю у него ненадолго Рыка — дополнительные руки на восстановление корчмы требуются мне как воздух. Остаток недели чистим, скоблим, выносим мусор. Плотники сваяли два первых стола с лавками, починили очаг, вскладчину с парнями приобрели деревянной и берестяной посуды да два новых медных котла. Роса навела порядок на кухне, на выделенные Диканем средства начала закупать непортящиеся продукты.
Корчмарь со старухой оставались дома под присмотром лучшего на подоле знахаря. Они не могли видеть какую мы навели в заведении красотищу, лучше, чем было, зуб даю! Ничего, оклемаются — увидят, все, что мог по медицинской части я для них сделал.
Через три дня Голец нашел тех отморозков. Всех пятерых. Прибыли в город ранней весной, подвизаются в помощниках у одного торгаша с подола. Склады охраняют, обозы, группа поддержки, так сказать. На постоянной основе таскают при себе оружие и очень любят им пользоваться. Вчера за торгом у реки нашли изрубленные, обезображенные тела двух мужичков с вывернутыми поясными торбами. Голец склонен полагать — их это рук дело, уж больно борзые. Компания разношерстная: два дана, кривич, вятич и один варяг. Связывающие их узы для меня значения не имеют, как безразличны и движущие ими мотивы. Народ, способный избить стариков, взять силой девку, осквернить и порушить чужую собственность лечить разговорами бесполезно, это неискоренимо. Отлично помогает только палка с гвоздем на конце, в нашем случае — острый меч и копье.
Подворье барыги в дальнем конце Заполотья, после окончания дневной движухи на торге, все подручные хозяина имеют обыкновение собираться там на ужин. С собой я беру Стегена, Врана, Мороза и Праста. Пять на пять. Остальная дворня не при делах, ее трогать я не рассчитываю. Установка для парней — не миндальничать, действовать жестко и безжалостно.
Ворота усадьбы раскрыты настежь, средних размеров домишко в живописном окружении раскидистых вязов расположен метрах в ста от входа. Чуть ближе и левее за корявым столом под небольшим навесом с соломенной крышей сидят трое. Еще двое умываются в пяти шагах, помогают друг другу лить на голые торсы воду из большого ведра. С одного края к столу привалены два копья, на лавке лежат топор, меч, еще какое боевое железо.
Осторожные ребятки и рожи у них как на подбор уголовные. Головы бритые, загорелые, у одного из тех, что без рубах, с макушки по левому уху на плечо мокрой мочалкой свисает длинный сивый чуб. Не мудрено было бедняге Неждану расслабить сфинктер при встрече с этой, без сомнения, опасной кодлой. Бессердечно задавив в себе промелькнувшее чувство жалости к опальному дружиннику, запускаю процедуру мщения.
Глазами показываю Прасту, чтобы блокировал выход из дома и сек с низкого крылечка всю поляну. Близко к навесу мы не подходим, чтобы не лишать себя пространства для маневра.
— Вечер в хату, хулиганы!
— Чего надо? Вы кто такие? — настороженно вопрошает тот, что с чубом. Он отдает товарищу ведро и хватает с лавки топор.
Так, этот, похоже, у них самый здоровый и самый нездоровый на голову, сразу врубает бычку, подрывается, значит, не по-детски конфликтовать. Даром, что варяг.
— Сюда ходи, дефективный, базар есть.
— Кто такие, я спрашиваю?
С самого начала я не хочу ни на кого переводить стрелки. Эта разборка на девяносто процентов моя и только на одну десятую князева. Сам, так сам. Варяга я должен успокоить собственноручно и это не обсуждается.
Он приближается медленным, упругим шагом. Блестит мокрая, прокачанная грудь, вокруг пупка видна круговая вязь черных татуировок. С правой руки свисает топор на средней длины ручке.
— Ну? — цедит, вздыбив верхнюю губу и нагло щурясь. — Чего надо? Ты кто?
Видит мою правую ладонь на мече, напрягается, хмуря густые брови.
— Перед тобой десятник княжеской дружины, прости, удостоверение не захватил. Зато принесли вот это. Праст, подай.
Уроженец Вирова вытряхивает из кожаного свертка засохший кусок человеческого дерьма, пинает поближе к варягу.
— Кто из вас не добежал до ямы? — скалится тот.
— Поясняю для забывчивых — это из корчмы, которую вы разгромили, — говорю. — Сожрешь — отпущу всех. Слово десятника. Можешь с корешами поделиться, я не против. Только уговор — в Полоцке больше не появляйтесь, здесь и так полно вонючих пастей.
С удовлетворением отмечаю происходящие с лицом варяга метаморфозы: вытянувшись поначалу, собирается в кучу желваков и наливается пунцовым окрасом. Нет, кушать кал он не станет, однозначно, гордость бандитская не позволяет.
Мои ребятки грамотно расходятся в стороны веером, разбирая каждый своего оппонента. Кто-то из бритых пронзительно свистит, из-за дома и дальних углов подворья появляются новые персонажи в количестве четырех голов с копьями и шипастыми дубинами в трясущихся лапах. Все повылазили даже конюхи…
— Не суйтесь! — кричит им Стеген. — Не то всех покромсаю!
Боевой топор урмана описывает в воздухе свистящую "восьмерку". Работные в испуге пятятся.
Впиваюсь взглядом в обнаженные плечи варяга — жду первого движения рукой. Начнет он, начну я. Настал твой звездный час, Мишаня, сейчас я твою давнюю идейку испробую на деле. Раз ковбой, два ковбой…
Топор не меч, ему размах нужен. Мой клинок длиннее и легче, из ножен вылетает мгновенно, едва я просекаю напряжение мышц руки с топором. Вправо вверх до зенита и тут же по короткой нисходящей влево. Чубатый варяг демонстрирует неплохую реакцию, успевает податься назад, отворачиваясь от сверкнувшего перед глазами стального росчерка. Самую малость не дотянул. Меч Харана оставляет на шее варяга широкий красный лепесток.
— Хра-а! — ошалело всхрапывает чубатый и норовит ответить топором, но обезумевшие от боли и страха глаза уже не видят цели. Махнув в пустое пространство, варяг опускается на колени, обеими руками пытается зажать смертельную рану. Висящий на кистевой лямке топор царапает ему залитые кровью ляжки.
Варяг исторгает из разрубленного сонника остатки крови, а дружки его бросаются в отчаянную атаку. Похвально, но глупо. Кричу Стегену, чтобы оставил одного. Исполнительный урман виртуозно в момент удара ловит в захват руку противника с мечом, отбрасывает свой топор и дважды сует тяжелым кулаком в лицо. Слышен отчетлвый хруст в локтевом суставе, выпущенный из объятий мужик со стоном оседает у колен урмана и начинает выплевывать резкие, режущие слух слова.
— Дан… — пренебрежительно сплевывает Стеген после того, как досконально обшмонал жертву.
— Где ваш общак? — трясу обмякшего дана.
Трясет бритой башкой: или не понимает о чем я, или нарочно дуру гонит.
— Вещи где я спрашиваю?
Кто-то из дворни уже ведет Мороза показывать логово беспредельщиков. Делаю Стегену отмашку — не нужен, под треск разрубаемых шейных позвонков отвожу взгляд в сторону и фиксируюсь на новом действующем лице. Из хозяйского дома выперся двухметровый ломоть с непропорционально маленькой головой и глазами навыкате. Морда белая, взгляд растерянно шарит по трупам, в руках боевой лук с наложенной стрелой. Шмальнет в кого, считай труп…
Растяпа Праст помогал нам справиться с шайкой варяга и не соизволил вернуться на точку.
Мягко опускаю меч в заботливо смазанные накануне ножны. Выпячиваю перед собой правую ладонь в умиротворяющем жесте, сближаюсь с нерешительным стрелком.
— Все в порядке, командир, — говорю. — Княжья гридь вершит правосудие. Убирай лук, подходи, пошепчемся.
Обосновать рыночному торговцу случившуюся на его территории резню не составляет мне большого труда. До смерти напуганный барыга во избежание сурового наказания за крышевание организованной преступной группировки покорно изъявляет желание раз в седмицу подвозить в корчму кое-какие продукты. Безвозмездно, естественно. Мы расстаемся почти друзьями.
Полностью удовлетворенные свершениями, груженые трофейным железом и шмотом из выпотрошенного в качестве контрибуции бандитского схрона, где, к слову, обнаружились все мои вещи из корчмы и много всего по мелочи, мы покидаем обитель неразборчивого в связях торговца.
На следующее утро, когда я с докладом о проведенной работе являюсь в дом корчмаря, разыгрывается третий, заключительный акт представления — Дикань отказывается возвращаться в корму.
— Вот что, отрок, — говорит он мне, потрясая плешивым черепом со следами побоев. — Забирай-ка ты корчму под себя. Старый я стал, руки-ноги сами по себе в плясовой бьются, не работа это — маята сущая. Муторно мне, сил нет и уже не будет. Бабе грудину знатно отбили, кашляет, нет-нет да кровью харкнет, жалко старую, постоянный досмотр нужен. Ты отрок хваткий, отродясь у меня в мошне так не звенело как при тебе. Так что распоряжайся.
Я пытаюсь что-то вякнуть в возражение, но получаю суровую отповедь-угрозу.
— Не отказывайся и не перечь, выгоню как пса шелудивого, на заслуги не взгляну. Не предложил бы такого кому другому отродясь.
Сумрачно блеснув зеленоватыми глазами, Дикань снова добреет.
— Да ты не робей. Все ведь знаешь что да как. Купчишек нужных укажу и советом всегда подмогну, для поддержания штанов мне со старухой станешь приносить долю выручки. Роська с тобой будет, но еще кого-нибудь найди ей в помощь.
Вот так сбылась мечта идиота — стал я совладельцем и управляющим древнерусского ресторана. Жаль Миши рядом нет, порадовался бы за корешка.