Закрываемся немногим за полночь. Наконец-то этот день закончился и можно облегченно выдохнуть. Башка гудит от хлопот, шумит от выпитого. Сил хватает только на раздеться и плюхнуться в устланное шкурами гнездо. Заснуть получается не сразу. У меня так бывает после трудного и бес-покойного дня — взбудораженное тело и мозг успокаиваются далеко не сразу. Слышно как за стенкой бубнит старый гусляр, предъявляет что-то ушастому Лбу, тот парирует горячей скороговоркой. Их сдавленная шепотом перебранка уволакивает меня в сонную муть, всплывающие в усталом сознании картинки плавно меняются как кадры в диапроекторе. Осторожные шаги возле ложа заставляют меня вздрогнуть и вытаращиться во тьму. Серое пятно длинной нательной рубахи на расстоянии вытянутой руки и тихий Младин голос: — Любиться хочу, соскучилась! С шорохом стекает на пол одежда и прежде, чем я успеваю воспротивиться, прохладное девичье тело юркает под мое покрывало и крепко прижимается во весь рост. Желание возмутиться беспардонностью быстро сменяется желанием совершенно иного свойства. Я не железный бесчувст-венный дровосек, а здоровый, молодой мужик, таю на раз-два, на ласку отвечаю еще большей лас-кой, руки скользят по бархату податливых изгибов женского тела. Длительное воздержание — удел монахов, а служителем господа я не собирался становиться ни при каких раскладах. В этом, можно сказать, Младине здорово повезло…Любимся мы до утра с небольшими перерывами на сон. Что удивительно, поднявшись, разбитым и уставшим я себя не ощущаю, даже наоборот, испытываю подъем физических и душевных сил, будто с санаторного отдыха вернулся. Однако, труба на службу зовет, Ольдар способен и прогул влепить, невзирая на нашу с ним почти что дружбу. А может отпуск взять на недельку? Стоит обдумать этот вариант… Глотнув парного молока из поднесенной Младой глиняной бадейки, принимаю из ее рук собранный в мешок сухой паек. Княжеские охотники ежедневно доставляют на верфи свежатину, которую мы либо жарим на вертеле, либо варим в большом котле. Не голодаем, короче. Но иногда охота перекусить, погрызть чего-нибудь, особенно сильно за полдень. Младина об этом, видимо, знает, вот и приготовила снеди. Давненько я не чувствовал такой заботы, наверное, с той поры как мать оборачивала газетой бутерброды в школу. Милое личико светится таким неподдельным счастьем, что я, не сдерживая нахлынувших чувств, заключаю тонкую талию в крепкий захват и отрываю смеющуюся чаровницу от пола. — Поставь на место, — сдавленно мурлычет мне в ушную раковину. — Помнешь… — Прости, — говорю, — не удержался. — Вечером жди подарка, — говорит и довольно сильно прикусывает мочку моего уха. Блеснув крупными, белоснежными зубами в озорной улыбке, Младина упархивает в поварню, где призывно гремит посудой Роса. Я озадаченно тру укушенную часть тела, чувствуя как мочка наливается жаром. Ну вот, теперь минут двадцать буду как дурак ходить с пунцовым ухом… Покончив с не свойственными мне нежностями, собираюсь выдвинуться на лодейный двор. Попрошу там у Ольдара разрешения истопить баньку, что Глыба со своими успел наскоро скатать из негодных для строительства кораблей бревен. Позарез нужно смыть усталость и пот последних дней, да и отросшие до плеч волосы засалились, висят сосульками. Бужу заспавшихся Кокована и Лба — пора открываться, уже вовсю гудит разноголосое торжище. Ночевавшие под навесом у коновязи Яромир с Рыком с кем-то перекрикиваются снаружи, ржут как кони, брякают чем-то. Скорешились парни и это неплохо, внутри любого коллектива важна по-ложительная атмосфера. Воспользовавшись отпертой Росой задней дверью, в корчме появляется Голец. Мы буквально сталкиваемся с ним в проходе. — Кого я вижу! — восклицаю удивленно-радостно. — Кофейку с круассанами зашли испить? Так кофе еще не подвезли, а булки не успели испечь. Есть молоко и вчерашний бублик. — Здрав будь, Стяр! — говорит гость, не обращая внимания на мои придуривания, потому как давно привык. — Я уже в детинце поел. Вот пришел узнать сколько выручки за первый день принесла тебе корчма? Вот это я понимаю деловой подход, не то, что у некоторых… Каюсь, прошляпил. Вопрос Гольца пробуждает во мне запоздалое, но дикое желание узнать насколько хорошо мы вчера отработали, даже на службу резко расхотелось. Не в убыток отработали это точно. Люди едва ли не в оче-реди стояли, чтобы попасть внутрь корчмы, совсем как у входа в модный ночной клуб густонаселенного мегаполиса. Будь у них руки пусты, никто б их задарма кормить и поить не стал, у нас не заба-луешь. — Да я и сам не знаю, — признаюсь, смущенно шкрябая пальцем в бороде. — Яромир в короб складывал, потом убрал в кладовую. Пошли глянем. Светильник только захвати со стола. На складе среди кулей и корзин с провизией я с трудом нахожу берестяной короб с лямками для заплечной переноски и тесемками на крючочках в качестве замка. В него вчера прятали плату, принятую от посетителей корчмы. Помню сам скинул в глубокое прямоугольное горло горсть сереб-ра и несколько беличьих шкурок. Я присаживаюсь на перевернутое деревянное ведро с жировым светильником в руке, со сдержанным любопытством наблюдаю, как Голец, опустившись на корточки, вскрывает кубышку. — Прилично здесь, — Голец уважительно качает головой и начинает перебирать ценности, коих без четверти полна коробочка. На поверку, окромя честного серебра в количестве пятидесяти пяти целых потертых кругля-шей, десятка резаных и одного золотого с корявым ликом византийского императора, денежных средств в копилке катастрофически не оказалось. Зато полным полно всякой всячины, имеющей свою цену на здешних торжищах, как то: рухлядь беличья и кунья, железки какие-то, типа пряжек и заколок из меди, костяные гребни для волос, цветные стекляшки с аккуратными сквозными дыроч-ками и даже увесистый восковой шарик размеров с гандбольный мяч. Чего-то подобного я, в сущности, и ожидал, потому расстроился не сильно. Все это добро при желании легко сбывается на рынке и превращается в полновесные деньги, а если припрет, то используется в хозяйстве или выменивается на другой товар. — Это что — жемчуг? — спрашиваю, заметив на ладони товарища молочно-белые ядрышки вели-чиной с мелкую горошину. — Ага, речной, двинский. Дешевле морского, но тоже красивый. Тут его на запястный браслетец хватит. А это, гляди, какой-то умелец оставил… — Голец подносит ближе ко мне раскрытую ла-донь с торчащей на ней искусно вырезанной фигуркой рогатого лося. — Косторез постарался. Тонкая работа и стоит немало. Он даже не представляет сколько бы стоила эта вещица в любом из антикварных салонов лет эдак через тысячу. Да не в серебре и злате, а в бумажных долларах… — Ты ручонки-то прибери, — говорю, когда мне становится понятен примерный объем вырученного в первый день. — Я часть вечером Диканю снесу, ему жинку врачевать да и самого себя поправлять надо. Реабилитация штука дорогая. — Снеси, — милостиво разрешает Голец. Бросает костяного лося обратно в короб поверх других сокровищ и зачем-то трет ладони, будто стряхивает что-то. На простоватом лице появляется тень сомнения, вижу как прячет, готовый выплеснуться насущный вопрос. — Не беспокойся, каждый, кто помогал, получит свою долю через четыре седмицы, когда месяц отработаем. Не раньше. Голец согласно кивает. А что ему еще делать как не согласиться? Понимает, что на полученную ежедневную выручку требуется закупать товары на следующие дни и так до бесконечности. Чистого навара будет оседать в разы меньше регулярного прибытка, но бизнес есть бизнес… — Неужели ты доверяешь ему? — неожиданно спрашивает Голец, придирчиво наблюдая как я закрываю хлипенький короб на веревочный "замок". — Кому? — Яромиру этому… Думаешь, он так и будет подносить плошки всякому сброду? Ведь он тать, душегуб! В нем волчья суть… — Да и мы с тобой не свинопасы, брат Голец. Или забыл как по лесам шастал? У нас с тобой суть какая? Прямого взгляда Голец не выдерживает, смущенно отворачивается. — Тебя на лихой промысел голод с нуждой подтолкнули, а его безнадега и утерянный смысл жизни. Это не оправдание, это — горькая явь, братан… Доверяю, он богами поклялся. — Ну раз богами, тогда да… — кивает. — А с Младой у тебя как? — Просто замечательно. А что? — За себя брать станешь? — Не знаю пока… не собирался вроде… посмотрим… Я реально не знаю. Положение гражданского мужа меня ни разу не смущает, но вот что удивительно — совесть гложет. Ни разу со мной не было, чтоб себя из за бабы виноватым чувствовал. В моем мире мне от женщин было нужно совсем не многое, а им от меня еще меньше к нашему обо-юдному удовлетворению… — Значит, как надоест, дай знать, я ее в княжий терем пристрою, а тебе другую девку приведу не хуже… — без тени ехидства заявляет Голец, истолковав мою нерешительность по своему разумению. Чему тут удивляться? Верный пацан хочет угодить старшему товарищу, как лучше хочет, наивно полагая, что я сладострастный охотник до беспорядочных половых связей. Жизнь подле бояр-ских теремов наложила свой низменный отпечаток на неокрепшую психику вихрастого отрока, на-гляделся там непотребства… — Не надо, братан, — решительно отвергаю неожиданное предложение. — Я тебе не озабоченный папик, а Млада не дворовая давалка, к тому же, по ходу, она меня любит. — А ты ее? — Говорил же уже — не знаю я. Мне с ней хорошо, вот и вся басня. В обиду ее не дам, это уж точно. Я жалую приятелю самый строгий взгляд, на какой был способен. — Понял… батька, — уважительно произносит Голец, вдруг вспомнив субординацию. — Ладно, проехали, — говорю. — Ты сам-то как с Вешней? Когда свадьбу наметил? — По весне, — не очень-то весело отвечает Голец. — С корчмарем вроде сговорились. Собираю свадебные дары, да боюсь — надорвусь. Понятное дело. Владелец корчмы у причалов, судя по бывалой роже, за просто так дочурку никому не отдаст, но и со своей стороны приданого не зажмет. — Что, много просит? — интересуюсь, взглянув на Гольцову грустную физиономию. — Много, — вздыхает влюбленный отрок. Я вызываюсь перетереть с "коллегой по цеху", чтоб не слишком лютовал и не требовал с же-ниха лишнего, но Голец наотрез отказывается от такого рода помощи. Говорит, что сам разберется. Я больше не лезу, но внутри себя делаю памятную зарубку слегка увеличить долю паренька с доходов корчмы. Полезный паренек, преданный, вдруг и вправду не осилит сбор свадебной дани, глупостей наделает… — Вот и чудно, — произношу нарочито жизнерадостно, — Погуляем, значит! Если в поход уйти не успеем, — добавляю задумчиво. — Не успеешь, — уверенно обрубает шустрый подручный боярина Дрозда. — Князь Тур обещал Рогволду поддержку войском и лодиями. Глыбе поручено за зиму построить еще столько же, а боярам собирать все годные лодии по полоцким весям и городам. Дрозд считает, что пойдут поздней весной, когда соберут четыре десятка полных лодий. Я произвожу губами мелодичный, короткий высвист. Ай да Рогволд! Не знает он… дуру загнал, вече приплел… Видимо, дивно опохмелились с братцем опосля моего пира, решили весь мир захватить что ли? Сорок кораблей с десантом не шутки. Это почти четверть той армии, что вел к Царьграду Великий князь киевский Игорь Рюрикович. Бедным куршам мало точно не покажется. — Откуда ж князь возьмет столько воинов? Помнится, в Вирове дружину набирали абы из кого… — Уже послали гонцов кинуть клич у варягов и вендов, Рогволд с Ингорем, как встанут реки, отправятся в полюдье, будут звать мужей и отроков в войско. Голец добавляет, будто князь также надеется, что с приходом весны вернется из Киева Рагдай с четырьмя сотнями дружины закаленной в боях с болгарами, а это уже реальная и очень грозная си-ла… Беспощадная машина по изъятию у чужеземного населения изрядной части нажитого непосиль-ным трудом добра. Я прошу Гольца проводить меня до лодейного двора, он охотно соглашается и мы вдвоем то-паем через посад по залитым бархатным августовским солнышком пыльным дорогам. — Дрозд просил узнать когда начнешь собирать метатель огненного зелья? — Как только, так сразу, — отвечаю уклончиво, так как даже понятия не имею с чего начать. Но начинать, видимо, все же придется, настырный Рогволд не позволит себе упустить шанс обзавестись "сверхоружием" на горе всем врагам. — Думаю, Дербень согласится тебе помочь. — Не знаю такого. — Зато я знаю. Живет за торгом, по соседству с Варшем-ковалем. Лучше всех в Полоцке варит горючий жир для светильников, умеет смешивать смолы. Полагаю, будет полезен, но решать тебе. Я хлопаю товарища по плечу, выражая тем самым свою благодарность. — Это весьма кстати, друг мой! Мне бы еще путного бондаря и кузнеца смекалистого, чтоб понял, чего я от него хочу. — Бондарь в Полоцке один — Пяташ, когда Виров под боком, нет нужды делать бочки всем поголовно. Пяташ сам вировский, так что справится. Кузнецы здесь все хорошие, к Варшу обратись, когда до Дербеня пойдешь, не откажет. Не откажет, как пить дать, ведь у меня княжеская индульгенция на привлечение к обществен-но полезному труду любого здешнего умельца. За Рогволдов счет, разумеется… — Надо бы к зиме жилой пристрой к корчме сварганить да клеть попросторнее для припасов, — делюсь с моим попутчиком прикидками на ближайшее будущее. — Расширяться, стало быть, намере-ваюсь. — Дело хорошее, только Глыбу постарайся не привлекать, князь не поймет. — Я и не собирался, сами сляпаем, — беспечно машу лапой, словно всю жизнь занимался одним строительством. — Яму вырыл, четыре венца накатил, крышу настелил, вот тебе и жилье. Дешево и сердито, мы не бояре. Самим жить или постояльцем сдавать сгодится вполне. А из похода вернусь, можно и об усадьбе подумать, тут пустырек один есть… Однако разболтался… Уйти в поход еще не значит вернуться. Мне бы Мишу отыскать под шумок, если живой он еще, а не о собственном тереме мечтать… Я затыкаюсь и кошусь на спутника, но Голец моей осечки не замечает, вместе со мной проходит в ворота лодейного двора отгороженного от любопытствующих граждан защитной стеной и сразу же умудряется пропасть из виду, затерявшись среди гриди и мастеровых. Надо сказать, работают Глыбины мастера с опережением графика месяца на два, не меньше, ибо яростно впахивают как многократные победители социалистических соревнований, а два приданных для охраны труда дружинных десятка им посильно подсобляют. Шесть из восьми лодий, практически, готовы к спуску на воду. У двух последних не хватает лишь мачт и все восемь нуждаются в оснащении такелажем, но это вопрос одной недели. Тюки со свертками грубой ткани для парусов и палубных тентов сложены под навесом рядом с бухтами просмоленных канатов и веревья различной толщины. Там же стоят четыре огромные бочки со смолой для финальной обработки ко-рабельных корпусов. В общем, осталась сущая ерунда. Выкрашенные черным рогатые турьи головы украшают носы боевых лодок и этот вид нравится мне гораздо больше, чем прежние, с зубастыми лебедиными клювами. Весь набор весел, незначительно различающихся по длине, готов и сложен у подножия угловой башенки, ждет своего часа. Красота да и только! У меня рождается законный вопрос, вернее — два: куда Рогволд станет прятать снятые со ста-пелей корабли? Ведь он так не хотел, чтобы про их строительство знали все кому не лень, ажно крепостицу вокруг верфи воздвиг. И где Глыба возьмет лес пригодный для строительства дополнительных лодий? Вопросы как родились, так и зачахли. Не мое это дело за князя проблемы решать, у него голова на плечах не только, чтоб в нее пиво заливать, вот пущай и думает. Советники, опять же, подскажут, если спросить пожелает, их у него как у дурака махорки. За старшего на верфях сегодня Сологуб. Молодой княжич отсутствует по уважительной причине — провожает родного дядю в обратный путь до Турова. Не машет вослед заплаканным платочком, а по-серьезному сопровождает до половины дневного перехода, чтобы к сумеркам успеть вернуться. Ольдар хоть уже и воин, а все же еще пацан зеленый, поэтому отец его одного не отпустил — с ним поехал и Ингоря прихватил. И сотню гриди. Косточки поразмять да накопленный жирок в седле подрастрясти. Вечером добрую треть вчерашней выручки отношу Диканю. Посидели с ним на крылечке, медку жиденького хряпнули. Я рассказал ему как прошел пир, поделился планами, а заодно испросил дозволения у законного владельца недвижимости на строительство жилого и хозяйственного приделов. Кроме разрешения на перепланировку, получаю добрый совет по возможности придерживать серебро, чтобы иметь накопления "на всякий случай". Собственно, именно так я и подумывал поступить. С купцами без звонкой монеты вряд ли получится, а вот с рыбаками, охотниками, пиво-варами и прочими "натуралами" сгодится расчет стеклянными бусами, медными побрякушками и мехами. Мы с Диканем сердечно друг друга благодарим, прощаемся как близкие родственники. Я воз-вращаюсь в корчму, где один за другим случаются два достойных упоминания события. Сначала, по просьбе Младины отгородившись от галдящего трапезного зала дверью нашей "спальни", я принимаю подарок. Это светло-коричневой свиной кожи перевязь-портупея шириной в три пальца, с креплениями к боевому поясу в виде плоских колец. На перевязи присутствуют четыре отделения для метательных ножей спереди и еще одно сзади. Ножички тоже в наличии. Пять отлично сделанных обоюдоострых, узких клинков без рукоятки длиной с ладонь и выемкой-крючком в тыльной части, чтобы легче вытаскивались из кармашка, а также из поверженного тела. Дар речи у меня исчезает напрочь. Эта снаряга стоит весьма приличных денег, особенно ножики, уж больно ладные, уверен, швыряются они так же как выглядят. На возникший в моих глазах безмолвный вопрос Младина объясняет, мол, подарок этот не столько от нее, сколько от боярыни вировской Любославы за добрую службу. Саму перевязь доделать не успели, ее доводил до ума местный мастер, потому и задержалась с вручением. Не откладывая примерку, тут же снимаю с себя пояс с мечом и ножом, прилаживаю на него портупею. Пробую по очереди вытаскивать метательные ножи, расположенные в тесных чехольчиках на ремне под сильным углом пяткой вниз для удобства быстрого извлечения. Что сказать? Быст-ро и удобно, то, что надо, короче… Увешенный оружием вываливаюсь в зал покрасоваться. Перевязь при движении слегка поскрипывает, но дискомфорта это у меня не вызывает ровно никакого — со временем кожа притрется и станет мягче. А вот шумное поведение четверки нетрезвых типов за столом у левой стены действительно напрягает. На моих глазах обросшие давно нечесаной волосней парни докапываются до Яромира, в грубой форме требуют принести пива в долг, обещают вырвать длинные ноги, если откажет. Рослый лютич десятка не хлипкого, спокойным голосом посылает их к хозяину, ко мне, то бишь… Внимание парней тут же переключается на занимающего противоположный конец стола мужичка лет пятидесяти, сидящему в компании белобрысого недоросля перед обильным ужином. Возбужденная компания орет в четыре горла и разобрать конкретику невозможно. Дядька им не отвечает, медленно опускает руку под стол. Интересно, нож у него там или топор? Определенно назревает конфликт. Этим, судя по всему, уже нечем оплатить приятное времяпрепровождение, так что самая пора проверить ножички в деле. Метательный нож плавно выходит из гнезда как яичко из куриной гузки, я подбрасываю его на ладони и с силой всаживаю в бревенчатую стену трапезного зала корчмы. Совершив незаметный глазу полет до ближайшего препятствия, короткий клинок на треть своей длины вонзается вдоль волокон застарелой древесины как шило сапожника в кожаный каблук. Аккурат у правой щеки самого горластого хулигана. Внезапно выросшая в непосредственной близости от драгоценной части тела острая железяка заставляет бузатера перейти к поискам посмевшего ее кинуть. Я и не думаю скрываться от праведного гнева. С трудом сдерживая довольную ухмылку (ножик в деле оказался просто отличным) я прошу прощения за проделку у невольных свидетелей в лице двух десятков вечерних посетителей и отправляюсь вытаскивать из стены свое имущество. При виде перетянутого боевыми ремнями, вооруженного мечом незнакомца с нехорошим взором, парни напружиниваются. Ничего опасного в них я не вижу, обычная рыночная шпана, но рожи не примелькавшиеся, чужие. Заводила с торчащими вперед как у мерина верхними зубами довольно в грубой форме начинает выяснять какого-такого я здесь ножами расшвырялся. Я спокойно предлагаю им расплатиться и дуть на свежий воздух, пока я каждого из них не утяжелил вот на такую штуку и делаю красноречивый взмах подаренным ножом перед собой. — А ты кто такой? — с наглым вызовом вопрошает Зубастик, выпрямляясь во весь отнюдь не гигантский рост. — Я — князь корчмы, а это моя дружина, — я указываю пяткой ножа на приблизившихся Лба и Яромира. — Ты присядь, разрешаю отвечать с места. — Мы за все платили вперед и ничего тебе не должны! — уже не так борзо заявляет горлопан, плюхнувшись на задницу. — Так ли это, Яромир? — Не успели задолжать, — дает оправдательные показания мой новый помощник. — Ну тогда пошли вон отсюда, еще раз заявитесь — надену на вертел, поджарю хорошенько и подам к столу с яблоком во рту. Не верите? Поверили. Ни единого меча у них при себе нет, а у нас на троих целых два. Лоб еще и копье прихватил. Осталось без лишних вопросов ретироваться, что задиристая компания без особой спешки и делает. Я еще раз напоминаю своим о сугубо мирном статусе нашей корчмы. Хочется пошуметь и побалагурить — пожалуйста, а вот любителей позадирать других сразу в шею без всяких соплей. Пар-ни расходятся по делам, мне лежит путь на двор — хочется испытать весь метательный боезапас в ме-нее людной обстановке. — Неплохой бросок! — доносится одобрительное замечание с дальнего края стола от несостоявшихся терпил залетных дебоширов. — Самому понравилось, — отвечаю без преувеличения и внимательно приглядываюсь к автору фразы. Мужичок не похож ни на ремесленника, ни на торговца, пацан тем более. Оба кучерявые как породистые пудели, лица круглые, глаза светлые, не в смысле цвета, цвет у них — голубой, а в смысле таимого внутри головной кости интеллекта. Одежка проще некуда, зато добротная, удобная для дальнего путешествия. Штаны и обувка выпачкана пылью дорог, кое где буреет пятнами засохшей грязи. Возле ног пожилого лежит тощий вещмешок на полуистлевшей лямке. Интересные субъекты. Что-то толкает меня исполнить долг перед Дроздом и подсесть на сво-бодное место к любопытной парочке — вдруг чего полезного поведают? — Издалека пожаловали, любезный? — закидываю удочку, взмахом руки подзывая Яромира с просьбой принести чего-нибудь пожевать и смочить горло. — С Киева, — отвечает старшой, подкрепляя слова прямым, открытым взглядом. Хм, вот так удача, пока мне определенно везет. Теперь надо аккуратно постараться их разговорить. — Не очень близкий путь, — замечаю участливо. — А в Полоцк надолго? Синие очи мужичка прищуриваются, выражая немой вопрос — а тебе что за дело? Однако вслух он ничего не произносит, подносит к дырке в бороде кубок с пивом и начинает неспешно хлебать. — Я почему спрашиваю — хочется узнать как часто столь покладистые гости смогут посещать мою корчму, — произношу с обезоруживающей улыбкой. — Как ты, должно быть, уже слышал, я в от-вете за этот скромный причал для голодных и жаждущих. Кормить, поить и защищать — моя прямая обязанность. В Полоцке меня называют Стяром, в следующий раз скажете, что от меня и Яромир много не возьмет. Мужик от своей посуды так и не отрывается. Пацанчик тоже какой-то грустный… — Не буду мешать, — подвожу я неутешительный итог своим потугам зацепиться языками с не-многословными посетителями. — Все, что принес Яромир — за мой счет, угощайтесь. Я поднимаюсь с намерением все же попасть на воздух за пределами душной корчмы. Надо бы окошек побольше в стенах прорубить да слюдой затянуть, да чтоб открывались… — Погоди, Стяр! — слышу поспешный оклик. — Вижу, человек ты в Полоцке уважаемый. Помоги Юрку пристроить, век признателен буду. Меня как кипятком — Юрку? Юру, Юрия, значит? В кои-то веки нормальное греческое имя, как большинство в моем времени. Сотни мыслей одна другой фантастичнее сталкиваются в мозгу. На греков не тянут, базарят по-нашему без акцента. Христианской веры ребята? Тоже нет — у старшего на шее и рукавах обереги явно языческого толка, у молодого на шее шнурок с какой-то фигуркой вместо крестика. Лазутчики? Вряд ли, только что сами себя выдали. Такие же как я перемещенные из более позднего времени? С тщательно скрываемым возбуждением, снова опускаюсь на лавку. — Куда нужно пристроить Юрия? — спрашиваю, глядя на зардевшегося юнца. — Не Юрий он. Юрок. Юркий, значит. Юрка. Сын он мне. А сам я — Вован. Свое имя он произносит с ударением на первый слог. Жаль, хороший бы вышел дуэт — Вован и Юрка…