Почему-то именно с этого дня я начинаю вести счет наиболее знаменательным событиям в моей неспокойной жизни в Древней Руси. Как будто само мое здесь появление, перевоплощение из рэкетирского бригадира в лесного разбойника, затем в княжеского дружинника и корчмаря — не в счет. Как показало дальнейшее развитие, действительно, все, что я успел пережить и испытать — только робкие цветочки в преддверии жирного урожая ягод.
Одна из таких вот воображаемых ягодок сорвалась с тяжелой ветки и упала в мое лукошко при встрече с Вованом и Юрком. История их не слишком оригинальна, но все же достаточно интересна для досужего слушателя.
Итак, жила-была в Киеве семья. Сам Вован с жинкой и трое деток, кроме старшенького Юрка еще две девки. Была четвертая да померла двух лет от роду. Глава семейства собственным батькой с юных лет был обучен скорняжить. Все же — ремесленник, ошибся я поначалу, поди их разбери, один в лохмотьях бродит, а руки золотые, такие вещи из лозы плетет — ахнешь, другой разоденется как боярин, спросишь — подмастерье красильщика тканей. Мог Вован смастерить любую обувку, пошить куртку или боевой кожух из нескольких слоев дубленой кожи, починял конские сбруи и бычьи упряжи, но особливо ладно получались у него воинские пояса и перевязи, типа той, что через Младу прислала мне Любослава. Мою он, кстати, оценил очень положительно.
Так вот и жили, мамка с дочками по хозяйству, папка кожи и меху сшивал, сына к ремеслу приучал. Ремеслишко не пыльное и не грязное. Вострый скорняжный ножик, набор шилец, заклепочный молоток, иголки, нитка посуровее, острый глаз да крепкие пальцы, вот и все, чем должен обладить мастер.
От нехватки заказов не страдали, народу в Киеве много, почитай каждый день кто-то да придет на поклон к искуснику. Не голодали и не бедствовали, обитали не в землянке сырой, а в рубленой хате с тесовыми полами и крышей. Даже когда к городу подступили жадные степняцкие стаи, Вован не прекратил работу. Чего не скажешь о Юрке. Сорванец целыми днями пропадал в объятом ужасом городе, по приказу княгини Ольги он вместе с такими же малолетними дружками толкался на крепостных стенах, дабы визуально увеличить число защитников. Печенегу ведь издалека не видно — пацанье это или настоящие вои в шлемах да с копьями. Обложили их тогда наглухо — птица не вылетит. Брать крепкие и высокие городские стены штурмом наивные степняки не умеют, а вот голодом заморить — это завсегда. Слишком кусок лакомый. И быть бы настоящей беде, кабы не тот же Юрок со своим корешками. Вернее, один из его друзей — смугловатый мальчонка печенежских кровей. Святослав привез его из похода еще совсем мелким да так и оставил при княжьем тереме. Поговаривали, что сын какого-то степного кагана да никто не проверял.
В общем, надумали пацаны печенежка этого за подмогой слать. Он переоделся погрязнее, взял в руки уздечку, выполз из осажденного Киева и пошел через вражеский стан, типа коня потерял, не видел ли кто? Коня не видели, а вот пинка дали, чтоб не канючил и не шлялся под стрелами, изредка летящими с высоких городских стен. За своего приняли, а как не принять, печенег же. Пацан у всех на виду дошел до Днепра, бултых в воду и на тот берег. Смекнули печенеги, что их обхитрили, сотню лучников согнали, и если б не плавал мальчуган как судак — пришлось бы Киеву очень худо. И ему тоже… А так, малец речку переплыл, подмогу привел, город спас. Святослав ему потом хотел орден вручить, да не придумали еще ни медалей, ни орденов. Перед дружиной князь снял с пояса нож и подарил смелому печенежку за заслуги перед отечеством. Юрку и остальным ничего не подарили — на словах посбасибкались.
С возвращением Святослава из Болгарии отбою от заказчиков не стало вовсе. Дружинному люду требовалась починка старой амуниции, переделка добытой в бою, изготовление новой и все это срочнее срочного. Завалился Вован работой по самые уши.
Однажды утром пришли два варяга. Важные такие, в одеждах добрых. Приволокли целый тюк ремней с мертвых печенегов снятых, во вторсырье, значит, а для себя просили широкие пояса сварганить с сумками, подробно рассказали какие хотят. Вован их честно предупредил — не быстро, дескать. Спорить не стали, сделаешь как сделаешь и ушли. Через шесть дней приперся наглого виду, шустрый холопчик и стал требовать готовые пояса своих хозяев. Вован ему вежливо объяснил: не закончил, мол, так тот начал угрожать. Тогда скорняк взял назойливого гостя за шкирку и вышвырнул с подворья. Вечером тот вернулся с двумя дружками, в руках — дубинки. Дубинки дубинками, так и Вован не из утиного дерьма слеплен — копьецо достал. Обращаться с копьем он умел, сказались трудное детство и лихая юность. Короче, пришпилил Вован у себя на дворе тех резвых ребят. Одного, так уж вышло — наглушняк, другому мясо попортил. А что же третий? Третьего завалил Юрок — топорик в шею вогнал. Не смотреть же молодому со стороны как родного отца трое метелят.
Потом был суд. Варяги те оказались уважаемыми людьми из старшей дружины боярина-воеводы Свенельда. Своего холопа один из них прислал всего лишь поинтересоваться как долго еще будет Вован тачать пояса. Видимо, важность хозяина передалась и рабу. Перегнул палку паршивец…
По причине чрезвычайной занятости Святослава, он как раз уехал договариваться с печенегами, суд правил тиун Великой княгини Ситень.
Холопу на свободного человека руку поднять, не говоря о дубине — до казни дойти может. Но, поскольку, зачинщик драки уже казнен ответчиком, то и взятки с него гладки. Чего не скажешь об убивце. Налицо превышение мер самообороны. Убил — плати. Холоп чужой, за него тоже плачено. Варяг еще тот знатный оскорбился, говорил, что сильно на тех рабов в свое время потратился, к тому же, третий, похоже, останется калекой. Врал, скорее всего, но Ситень ему поверил, слишком велик в Киеве авторитет воеводы Свенельда — присудил за троих виру серебром или эквивалентным товаром. Чтоб отдать сей штраф, Вовану придется трудиться не покладая рук около года, при этом не есть и не пить, что привело бы к неминуемой смерти всей его семьи. Дороговато обошлись скорняку чужие дурные холопы.
По окончании судилища пострадавший варяг предложил Вовану в счет уплаты виры забрать у него Юрка. Насовсем. Из мальчишки, топором укоротившего на голову взрослого мужика, пусть и холопа, будет толк. Вован отдавать, а попросту — продавать сына отказался наотрез. Варяг тот проживал в Изборске и собирался через неделю отъезжать в усадьбу. Предупредил Вована, что спустя шесть дней придет за долгом сам да не с дубиной, а с мечом. Ночью испуганный скорняк тайком отвел жену с дочерьми к дальней родственнице на другом конце Подола, а сам вместе с сыном тиканул из Киева…
Рассказчик из Вована неплохой, я аж заслушался и не заметил как осушил целый кувшин пива вприкуску с вареными раками. Собственно, притчу про мальчика с уздечкой, спасшего Киев, я знал с детства — то ли в книжке читал, то ли мультик смотрел, не помню. Вторая часть повествования меня заинтересовала больше и я спрашиваю нового знакомца — почему они прибежали в Полоцк. То, что парня нужно прятать — базара нету, но почему именно здесь?
— Сестра тут у меня. Была… — Вован с горечью встряхивает светлыми кудрями. — Сгорели вместе с домом два года тому. Не знал я.
Понятно теперь почему просит пацана пристроить. Деваться некуда… Что-то я не слышал про пожар в Полоцке. Хотя два года назад мной здесь еще не пахло.
Юрка спрашивает отца дозволения выйти на двор до параши. Ишь ты какой послушный… Ну иди, пописай, я пока батьку твоего еще поспрашаю…
— Сам в Киев вернешься?
— Бабье там у меня. Жаль, если сгинут. Пес с ним с домом, разорили уже, наверное, но девок жалко.
— А чего дом не продал?
— В счет виры-то? А жить где? Кабы мы втроем были…
— А Юрка ты спрашивал? Вдруг сын не прочь попасть к варягу?
— Да ты что! Если б он его в вои брал, я бы еще подумал, а в дворовый люд мой род не скатится. Свободные мы, понял?! Ему дело мое продолжать следует, а не в походы ходить.
Глядите, какой гордый! Надо было с посланником заказчика повежливее общаться, глядишь, лежал бы сейчас у себя в хате, в одеяло попердывал. Тут с папашкой все ясно, он и слышать не желает о том, чтоб отдать сына, ремесло передавать будет некому. Подход, несомненно, правильный, с моей колокольни не поспоришь. Отдавать родных детей в счет уплаты долга в этом мире не совсем чтобы принято, но случаи такие происходят регулярно, Голец рассказывал…
У стола появляется Младина. В другое время я бы с удовольствием полюбовался ладной фигуркой и симпатичной мордашкой, но больно уж мордашка встревоженная.
— Не вашего там убивают?
Мы с Вованом успеваем переглянуться, затем я подрываюсь как подпружиненный чертик из коробочки, оттолкнув в междустолье Яромира, чешу к дверям на выход. Вован за мной, по пути топорик из поясного кольца вынимает.
А во дворе перед корчмой представление. Вернее — бенефис одного актера.
— Погоди! — хватаю я за руку с топором наперевес дернувшего мимо меня Вована.
Понимаю — сына бьют, помочь хочется, но что-то мне подсказало — не сразу осилят четверо выгнанных мною из корчмы дебилов одного шустрого до нельзя подростка. Вот сучата, видать спецом поджидали, то ли деньги отнять, то ли еще чего похуже хотели сотворить.
Двор у корчмы немаленький, есть где разбежаться, чем Юрка и пользуется, с лихвой оправдывая свое имя. Юрк туда, юрк — сюда, финт на финте. Никак не могут подвыпившие парни ухватиться за пацана по-серьезному, носятся бестолково, падают, ругаются, друг дружке мешают. Я замечаю, что не одни мы с Вованом и любопытным Рыком наблюдаем за этим забавным действом, а еще добрый десяток потенциальных посетителей корчмы застыл у отворенной калитки корчмового тына. Юрке бы с подворья улизнуть да покинуть ограниченное пространство, но отца бросить не может, кроме того, города не знает, куда бежать толком не представляет. Вот и шныряет, один от четверых ускользает, как ушлая деревенская курица-молодка от недотепистых городских студентов. Двоих только что лбами на противоходе столкнул аж звон пошел. Собравшийся народ реагирует громкими выкриками — понравилось, еще хотят. Белокудрый Юрка сам по рожам не бьет и правильно делает, стоит завязаться с одним, другие тотчас подключатся.
Безрезультатная беготня длится уже минут пять. Юркины движения похожи на странный танец — плавные и резкие одновременно, ноги согнуты в полуприсяде, руки выше пояса. Похожие коленца выделывал Вендар на состязании в день Перуна, когда не хотел, чтобы в него попали кулаком или коленом.
Что интересно, на свидетелей развернутой ими бурной деятельности четверка наглецов ни капли внимания, словно, на самом деле курицу ловят или свинку, а не человека. Наконец парню с лошадиными зубами все это дело порядком надоедает, тянет он с пояса ножик.
— Иди сюда, червяк! — кричит, задыхаясь от бега и перехватывается для броска.
Я, как и Вован, не успеваю предотвратить трагедию, мы лишь обомлело наблюдаем за полетом большого ножа, с немалым искусством пущенного с десяти метров.
Впрочем, от летящего ножа Юрок уклоняется, а вот один из его ловителей нет — лезвие мягко входит в середину живота и остается чернеть рукояткой словно обломанный березовый сучок. Парень обхватывает продырявленное пузо руками и медленно валится наземь, непонимающе хлопая выпертыми болью зенками.
В следующий момент потерявшего на миг концентрацию Юрка сзади хватает один из недоброжелателей. Юрка налимом извивается в его объятиях, изворачивается к напастнику лицом, а так как малолетний киевлянин заметно уступает в росте всем своим недругам, то ему приходится подпрыгнуть, чтобы достать своим лбом подбородок сграбаставшего его хулигана. Хотя какие там хулиганы?! С оружием, вчетвером на одного — полновесная разбойничья статья… По здешним законам таких следует валить безо всякого суда и никакой вира за убийство не будет.
Зубастый вынимает нож из пробитого брюха своего приятеля и кидается к Юрку, которого держат теперь уже двое.
Народ заволновался за судьбу ловкого юнца. Взволновался и я, потому мухой преодолеваю разделяющие нас метры, сшибаю с ног сначала обладателя ножа, а потом пускаю в ход кулаки. Бью сразу наповал, чтоб не сбежали голубчики. Зубастого пакуют Вран с Морозом, очень удачно зашедшие хлебнуть на халяву пивка перед сном. Им же я поручаю передать ухарей в руки городской стражи, пущай там в детинце с ними разбираются как полагается разбираться в таких случаях.
Каких-то полчаса проходит и зал корчмы набивается под завязку. Человек десять уже подошли к нашему столу, похвалили Юрка за храбрость и ловкость. Оценили. Я тоже оценил.
— Кто драться учил? — спрашиваю сына ремесленника.
— Дядька Асмунд, — не без гордости отвечает пацан.
Опять это имя! Это ему я должен передать привет от Велга, когда буду в Киеве. Надо бы навести о нем побольше справок, а то мало ли чего…
— Асмунд — пестун Святослава, — охотно поясняет Вован. — Старый уже. В походы не ходит, все, на что его сейчас хватает — учить понемногу отроков воинскому делу. Святослав его ценит, к сыновьям приставил. Мой в ватажке у младшенького княжича Владимира бегал, вот и перепала щепотка воинской науки.
Понятно — пацанье. Надо же детишкам с кем-то дружить, несовершеннолетние князья тоже люди. Не думаю, что сыны свирепого Святослава сидят в тереме при мамках и дядьках, шныряют по городу как и все пацаны, с городскими лоботрясами дружбу водят, играют, купаются, с ними же и тренируются.
И такого парня засадить ремни шить?!
— Да я бы не прочь, — грустно отвечает Юрок на мой вопрос о том варяге. — Да отец и слышать не хочет, говорит — из холопов не возвращаются. Мне варяг не показался дурным человеком, понравился бы я ему, глядишь и освободил бы со временем…
— Много ты знаешь, — бурчит недовольно скорняк. — Не дурной человек… такой же как и все у Свенельда — убийца… как и сам он — пес кровавый!
— Не убийца, а воин! — пытается перечить Юрок.
— А ну цыть, щеня!!! — кулак кудрявого Вована с грохотом опускается на столешницу. — Он за свою жизнь чужой руды выпустил больше, чем ржавой воды выссал! Цыть, я сказал!
Эк у них все запутано! Пацану всего тринадцать, а он уже не по годам физически развит и к отцовским иглам и шильцам душа не лежит однозначно. В Полоцк шел неохотно, дорогой твердил родителю, что зря не согласились на предложение изборского варяга, за что по итогам своей болтовни схлопотал чувствительную затрещину — батя лучше знает, дело отрока слушаться и не нудить.
Вмешиваться в процесс семейной педагогики я не собираюсь. Гораздо мне интереснее узнать кто такой этот Свенельд и почему Вован назвал его кровавым псом?
Возвращаются Вран с Морозом, докладывают, что довели хулиганов до городских ворот, просили передать Дрозду свое намерение быть видоками на суде. На обратном пути в корчму они прихватили с собой Волю и Ясеня возжелавших слегка подкрепиться перед сном.
Я прошу Яромира принести за наш стол побольше пива. Отошедший от потрясения, вызванного совершенно необоснованным покушением на собственного сына, Вован охотно поведал нам пятерым некоторые факты биографии знатного киевского боярина, варяжского воеводы Свенельда.
Родился варяг давно, зим пятьдесят с лишним тому, а может и все шестьдесят. Нрав имеет вспыльчивый и грозный. Умен и очень опасен при столкновении. В Киеве пришел еще до свадьбы князя Игоря с Ольгой. Верой и правдой служил отцу Святослава, со своей личной дружиной примучивал, то есть — приводил в подчинение Киеву древлянские земли и каких-то неизвестных мне уличей. В бою яростен, беспощаден и хитер, его дружина отлично выучена и опытна, состоит, преимущественно, из взрослых, матерых мужей, вроде того, что хотел забрать Юрка. Почему кровавый? Потому что свирепее Свенельда и его дружины в войске Святослава нет. Святослав поручает старому варягу самое сложное и ни разу еще верный воевода не подводил своего князя. За то любим и уважаем Святославом. После гибели Игоря Свенельд оказывал поддержку Ольге, помогал осуществлять месть древлянам. Поговаривали, будто овдовевшая Великая княгиня и варяжский воевода тайком дружат организмами, но разговоры остались разговорами — на людях Ольга и Свенельд ведут себя подчеркнуто нейтрально.
Честно говоря, так я и не вкурил чего киевский скорняк имел против пожилого воина, заслуженного княжеского воеводы. Если и имел когда-то место конфликт с самим воеводой или его людьми, то Вован предпочел о нем скромно умолчать. Я так понимаю, в окружении Святослава не мало верных псов и ярых волков. И все кровавые. А иначе — никак. Игры, в которые играет киевский князь требуют слаженной работы всей команды.
Зато становится понятно почему Вован спрятал своих женщин и подался с сыном в бега. Человеку Свенельда ничего не стоит сделать так, чтобы о семье простого скорняка никто в Киеве не вспомнил. Тому немало способов: сгорели в собственном доме, грабители напали да всех вырезали, отравились до поноса смертельного и далее по списку насколько фантазия позволяет.
— Я как чуял, что в Полоцке не все ладно — баб не взял, — мрачно хвалит себя за проявленную прозорливость Вован. — Знать бы, в Чернигов ушли, брат у меня там, калека, ему и без нас тяжко… Сколько раз к себе в Киев звал, жалел свой надел бросить. Прожили б как нибудь…
Выпитые литры пива не лучшим образом сказываются на дикции киевлянина. В глазах блестят стоялые слезы. Разомлел батяня…
М-да, наваляли делов папаня с сынком. Пристроить Юрка — пристрою, не вопрос, а вот как помочь и что посоветовать Вовану ума не приложу. Денег на виру дать? Так он мне не брат и не родной дядя по маминой линии. Я первый раз его вижу, мне даже толстожопый Воля ближе и дороже. Я не жадный, дать страждущему копеечку, поощрить старательного, взбодрить ленивого умею и умением этим часто пользуюсь. Но тут дело кардинально иное. Тут меня жаба душит, как это не прискорбно. Видать, не дорос еще до меценатства или как Фрол не настолько погряз в грехах, чтоб на общаковое бабло содержать церковный приход и прикармливать насквозь пропитых бомжей.
Вован не бомж, не священник и не юродивый художник, которых, как известно, может обидеть каждый. Сынка может оставить, определим в лучшем виде, а проблемы свои пущай решает самостоятельно, я в этом деле ему не помощник. Весточку пришлет или сам придет — получит пацана обратно в целости и сохранности.
На том мы по рукам и ударили. Вован косноязыко благодарил, пацан крепился, чтобы не заплакать, мои парни хлопали нас всех по спинам, одобряя принятое решение.
Засидевшиеся за полночь последние посетители корчмы покидают гостеприимное заведение и я разрешаю четверке моих дружинников, чтобы не тащиться по темному городу до лодейного двора, переночевать прямо в зале, на лавках у никогда не простывающих углей очага. Хоть и лето еще, а ночки какие-то не слишком теплые, похоже, будет в этом году ранняя осень. Мороз пытается меня уверить, что когда он при мече да в такой теплой компании, то ему абсолютно пофигу день на дворе или ночь, впрочем, как и троим его сослуживцам. Воля и Ясень вяло ему поддакивают, им самим не очень-то в кайф ночной вояж. Вран как самый трезвый из нас помогает мне убедить остальных остаться в корчме вместе с Вованом и Юркой.
…Мне снится гроб. Пузатый, черный и блестящий, похожий на огромного жука. Левая сторона днища гроба покоится на моем плече и плывет. Плывет вниз по лестнице между третьим и вторым этажом моего подъезда. Желтую дверную обивку бабки Шабанихи я ни с чьей другой не спутаю. Перед глазами темное пятно Валеркиного затылка. Он тоже несет гроб. Справа от меня по другую сторону гроба идут Серега Квалрат и Буба. Я знаю, что впереди первым несет отец. Я не вижу ничьих лиц, не слышу слов и звуков, но твердо уверен: внутри полированного ящика — мама. Холодная и неживая.
Разрывая горло, из меня выплескивается крик. Как же тяжело плечу!!! Я не хочу больше нести! Как же так, мама?! Валерка! Батя…
Сердце ухает ниже пупка, мне становится невыносимо душно, хочется рвануть ворот, разьять руками грудину, чтобы страшный крик шел напрямую из души…
— Стяр! Стяр! Очнись! Что случилось?!
Меня мелко и тревожно трясут за плечо. Дышат в лицо. Прохладная женская ладонь гладит мою щеку.
— Это я — Млада… Что с тобой, Стярушка? Трясет тебя всего…
Нет подьезда, нет Валерки и тяжелого гроба нет. Только темнота и въевшийся в стены запах корчмы. Но я понимаю, что сон — это явь, только без меня…
— Мама умерла… — говорю я и зажмуриваюсь от режущей глаза черноты.