Прибытия в Полоцк я ждал с повышенным нетерпением, ибо слишком многое в моей жизни отныне связывалось с этим событием. Перво-наперво, я жутко мечтал обнаружить здесь живого и невредимого, благополучно вернувшегося от куршей доброго своего корешка Мишаню Рваного. Там топать самое большое две недели. За то время, что мы тщательно состригали с земиголов дань и ползли сюда со скоростью воловьей повозки, можно было четырежды вернуться. Думаю и сам боярин Овдей не прочь со мной обняться, тоже, небось переживал насчет моего здоровьишка.
Волновало меня и начало регулярной службы. За без пары дней два месяца проведенных бок о бок с Вендаром и несколькими дружинниками из их рассказов я уяснил, что легкой жизни новобранцам ждать в Полоцке не стоит. Помимо ежедневных физических тренировок и занятий с оружием нам вменят обязанности по поддержанию порядка в городе и обеспечения безопасности его жителей. Не больше, не меньше. При таком насыщенном распорядке мне, скорее всего, будет сложно заниматься поисками средств нашего с Мишей возвращения в будущее. Придется как-то выкраивать время, брать отгулы и частенько хаживать на больничный. Не мечтал я снова в армию да жизнь повернула по-своему…
Пообтерся и пообвык я здесь, базара ноль! Какого-то сверхмерного дискомфорта ни в быту, ни в общении не испытываю. Если исключить блага и достижения цивилизации накопленные за тысячу лет, то не многим лучше жили мы с Мишей в своем времени. Точно так же приходилось изворачиваться и хитрить, вырывать свой кусок пропитания в ежедневной борьбе на выживание ибо продажная кодла бездарных экономистов и невнятных министров довела-таки страну и народ до ручки… Миша, вон, даже возвращаться не желает, смысла не видит. Не спорю, в бандиты можно было и не ходить, но на тот момент другого выхода для себя я не видел. Может потому и чувствую себя здесь не совсем уж белой вороной, привычку к экстриму кое какую имею. Кругом суровые мужики каждую секунду готовые драться за себя, за семью, за князя, за добро будь оно свое или чужое, купцы, разбойники, бояре, работяги, все как у нас… Но вот парадокс: чем больше я обтирался и привыкал, тем сильнее тянуло меня домой. Все чаще колючим спазмом ностальгии перехватывает горло. В такие моменты перед глазами вереницей проносятся милые сердцу зыбкие образы, всплывают, казалось бы, давно забытые картинки из прошлого, аж слезу давит. К тому же никак не проходит уверенность в том, что портал, забросивший нас с Мишей в дохристианскую Русь, фурычит в обратную сторону так же исправно, остается его найти и заставить сработать как положено.
Найду, никаких денег не пожалею, надо будет всю Русь переверну!
По мере приближения обоза к Полоцку становилось все прохладнее. Где-то на середине пути на четыре дня воцарилась дождливая, ветреная погода, приблизившая приход осени. В лесу сразу стало сыро и неуютно, из-за размякшей почвы тяжелые колеса возов ворочались медленнее, протяженность дневных переходов значительно сократилась. После отшумевших дождей заметно похолодало, а две последние ночи на землю опускались довольно сильные заморозки с толстым слоем инея. От студеного ночного дыхания вытвердились в белесое зеркало лужи, намешанные на дорогах грязи окостенели, заставлив колеса возов при езде издавать звуки дробящегося камня. Чтобы не мерзнуть, пришлось запустить лапы в обоз и взять напрокат меховые полсти, ночевать, завернувшись в шкуры, укладывались под телеги.
Поначалу полоцкий замок изнутри кажется мне тесноватым лабиринтом из заборов, бревенчатых башен, тесанных крыш, крытых переходов, теремов, резных ворот и прочих потемневших от времени построек. Ширина некоторых улочек с трудом позволяет двум встречным телегам разъехаться не соприкоснувшись бортами. Однако, ближе к центру стали появляться небольшие площади, проходы между домами делаются шире и короче. Укрепленную высокими стенами территорию вокруг княжеского терема, что называется "детинцем", опоясывает ничем не застроенная полоса земли в полста метров. Получилась эдакая крепость в крепости, последний оплот защиты на случай штурма или осады. С инженерной точки зрения устроено все весьма грамотно и по эту сторону городской стены производит еще более сильное впечатление, нежели снаружи.
Встречают нас радушно, но без оркестра и хлеба-соли. Князь, покинувший земигольский Кумс водным путем на последнем уцелевшем насаде, вторую неделю вместе с Ольдаром пребывает в гостях у брата в Турове, кайфует, значит, на полном пансионе у родственника. В его отсутствии нас принимает средний княжич Ингорь — хмурый, крепко сбитый, кудрявый как пудель парниша лет двадцати двух, немедленно приказавший увести двадцать набитых оброком возов на задние дворы детинца для пересчета и разгрузки
— Вот это я понимаю — хоромы! — восхищаюсь я при виде богатого трехэтажного домины с несколькими толстостенными пристроями. — Видали, братцы, как князья живут? Из серии "Вам и не снилось"!
Хлопаю удачно подвернувшегося под руку Жилу по плечу. В ответ он с готовностью мычит нечто одобрительное и в свою очередь жалует задумавшемуся быку затрещину ладонью по толстой шее. Голец на мой возглас реагирует протяжным носовым шмыганьем, а долговязый Невул с задумчивым видом принимается тщательнейшим образом перевязывать пояс. Остальные обозники из тех, что подобно мне впервые попали в самое сердце столицы княжества, также пораженно оттопыривают челюсти, несмотря на мужественные попытки скрыть свое изумление. Что они в своих лесах видели? Для них вировский терем непостижимый шедевр, а тут целая тайга мастерами в крепость и красоту уложена, музей под открытым небом и только!
Кому как, а моей усталой, хоть и задубевшей в пути, но все же нежной натуре здорово портит впечатление о приходе в Полоцк лоснящаяся физиономия боярина Миная в числе встречающих официальных лиц.
Чуть я про тебя не забыл, сердечный! В рот тебе потные ноги…
Старый знакомец изменился. Жирные щечки подкоптились на солнышке как манные биточки на сковородке, некогда косматая головушка аккуратно острижена "под горшок", мочалки неприлично длинных усов также здорово укорочены. В походке и гордой осанке чувствуется обретенная значимость и сила.
Поболтав немного с дружинными из обоза, поступью уверенного в себе льва старина Минай хиляет прямиком до меня и начинает молча пялиться как мы освобожденные от возов стоим телятами без дела, ждем когда чего-нибудь прикажут. Я изо всех сил изображаю мою к нему безразличность и даже не гляжу в его сторону.
— Живой, значит? — не выдерживает пытки презрительным невниманием боярин. — Ну ничего, это ненадолго, племяннички пропали и ты сгинешь.
Меня как из ведра окатили. Как это — пропали? Чего ты несешь, волчина?!
— Ты… — шиплю я и буквально подпрыгиваю вплотную к тучному боярину. — Знаешь что-то? Почему — пропали? Есть от них какие-то вести?
— Нет вестей и уже не будет, — нагло усмехается мне в лицо бывший вировский бездельник. Как видно он меня совсем не боится, а, кажется, даже наоборот, провоцирует на нехорошие вещи. — Куршский князь давным-давно выпроводил их, были бы живы — вернулись.
В глазах темнеет как от пропущенного сильного удара. Тварь же ты дикая! Делаю глубокий вдох, чтобы погасить острое желание удавить этого гнусного типа. Не исключено, что это он надоумил Рогволда послать неопытных Мишу с Буром в посольство к непредсказуемым прибалтам. Станется с этого иуды.
Я подрываюсь и быстрым шагом настигаю столь кстати проходящего поодаль Дрозда.
— Здоров был, Дрозд!
Полоцкий "особист" оборачивается и втыкает в меня свой костистый клюв, серые его зенки смотрят с плохо скрываемым удивлением. Неужели сразу не срисовал мою персону как только мы зашли с обозом в детинец? Не верю…
— Правда, что Овдей до сих пор не вернулся!? — спрашиваю в лоб, загораживая ему дорогу.
— Охолонись, дружинник, — после секундного замешательства, поправив на плече серый шерстяной плащ, с мягким нажимом советует Дрозд. — Не вопи как баба.
Шумно выдыхаю через ноздри не меньше четверти куба воздуха. Как баба?! Действительно, чего это я разорался? Подумаешь, пропал друг, единственная ниточка, связывающая меня со своим временем оборвалась, чего тут такого, радуйся, что сам живой, а мог бы…
— Перед отъездом в Туров князь послал на их поиски лучших следопытов, до снега должны вернуться с вестями, — спокойный голос Дрозда обволакивает словно паутина. Нет, в нем определенно есть нечто гипнотическое! — Что-то еще?
Пришибленный, но слегка обнадеженный я отваливаю от боярина Дрозда. Этому врать незачем.
Своим исчезновением Рваный путает мне все карты. Нашел где пропасть! Вот случись так, что я все же отыщу этот чертов портал, смогу ли переправиться как морально, так и физически один, без Миши? Очень большой не факт!
Ишь, так и стоит гад! Нарочно меня травит, козел! Как же хочется выписать ему доброго пинка, да, боюсь, гридни не так поймут — защищать боярина кинутся. Вон, четверка лопоухих с квадратными мордами за углом топчется, думают — не вижу. Да насквозь я вас тут всех вижу, ребята…
Но попробовать все же стоит!
От угрозы унижения Миная спасает зычный окрик Вендара.
— За мной!
По указке Ингоря всех новобранцев размещают в одном из приделов княжеского терема — большой рубленой гриднице на два десятка "койко-мест". Покидав пожитки возле низеньких дощатых лежаков, мы оседаем на лавки за длиннющим столом в этой же гриднице и впервые за долгие дни по-человечески обедаем горяченьким да кваском хмельным заливаем ибо заслужили.
После короткого отдыха нас выводят на экскурсию по детинцу. В роли гида выступает широкогрудый, лобастый десятник по имени Сологуб. Вендар велит нам слушаться его как отца родного, а я тут же мысленно прозываю Сологуба "сержантом". Помимо абсолютно голой башки с замысловатой вязью татуировок прямо на загорелом темени он обладает еще одной удивительной чертой — большим, горбатым шнобелем в виде повернутого острием вниз плотницкого топора. Короче, рожа еще та зверская. Полтора часа он кружит шестнадцать рекрутских душ по княжескому подворью, в каждую щель заглянуть заставляет, за каждый угол как голодный кобель заворачивает и нам приказывает. Подробно рассказывает и показывает что здесь к чему и каким местом куда нужно прикладываться.
— В тереме всем заведуют ключники. Князь в хозяйство нос не сует, но шкуру спустить, если что не по нем, запросто может. Ключник — птица важная, с ним хорошо дружить, тогда и корм для коня и справу себе будешь иметь не последним. Ключник и на поварне и в шерстобитной и на конюшнях главный. Челядью, оружием, съестными припасами тоже ключники заведуют, за всем глаз держат, следят, чтоб все на подворье вертелось быстро и тихо как хорошо смазанное тележное колесо. Вреднее ключника может быть только ключница. А хуже ключницы — сама хозяйка. Но у нас, слава Роду, хозяйка — золото. Княгиня с ключниц строго спрашивает, сама по клетям не шарит, запасы не проверяет, но предыдущую главную ключницу прогнала с позором, когда в праздник на княжьем столе брусничного взвару не достало. Шуму было на весь Полоцк.
Голос у Сологуба простуженно-хриплый, гундосый. Время от времени он выстегивает на землю сгустки зеленой слизи из широких ноздрей своего ужасного носа и коротко покашливает.
У кузни наш "сержант" прерывает свой ликбез и просит помочь отремонтировать порушенную кем-то коновязь, после чего мы дружной гурьбой возвращаемся в гридницу.
— Говорят, ты побил Дудилу, — говорит он мне при ближайшем знакомстве. — Будешь моим помощником, а я за твоей спиной пригляжу — Дудила битым не останется.
Обрадовал. Помнится, Вендар об этом же толковал, я его тогда отшил, посмеялся. Зря, похоже. Кому как не этим ребятам знать повадки Змеебоевских головорезов.
В общем, несмотря на свою чисто гоблинскую внешность, Сологуб оказался сущим душкой. Через час он уже запросто болтал с нами о своей житухе и поведал, что никто из новобранцев надолго тут не остается. Все, кому не охота тянуть жизнь в общей гриднице, стараются потеплее подселиться в городе либо его ближайших окрестностях. А вот он, Сологуб так и обитает здесь с самого первого своего появления в детинце, нравится ему, видишь ли. Да и мне нравится. Уютная казарма. Своды низкие, бревна толстенные, не меньше шестидесяти сантиметров в поперечнике, темные, гладкие, словно полированные. Висят на стенах щиты боевые раскрашенные, шкуры волчьи, кабаньи да медвежья одна. Крюки какие-то вбиты, кованые держатели для факелов, цепи с потолка свисают, парочка копий приторочена. В стенах шесть узких вертикальных окошек, подходящих для стрельбы из лука. К каждому топчану в качестве солдатской тумбочки прилагается средних размеров сундук для хранения личных вещей, куда я, используя личное время жалованное нам до утра, и переселяю скарб из своего наплечного мешка. Кольчуга бандитского главаря Тихаря, кожаная сумка из лагеря, золотой перстень со знаком когтистой лапы из схрона на берегу озера, запасная рубаха, коричневые порты, два метательных живопыра и второй меч Харана составляют все мое богатство на данный момент. У других ребят дела обстоят не многим лучше, в основном за счет трофейной одежды, снятой со жмуриков.
В труху растоптанное негодником Минаем настроение никак не желает восстанавливаться. Сидя на своем топчане под прибитой к стене огромной медвежьей шкурой, наблюдаю за вялыми шевелениями сослуживцев на поприще обустраивания быта, и понимаю, что у них с настроем тоже беда. С такой бедой борьба, как известно любому русскому, одна. Иду в дальний угол к "блатному" сержантскому лежбищу за занавеской, отрываю его хозяина от разглядывания каблука, грозящего отвалиться от правого сапога.
— Слышь, Сологуб, а медку крепенького мы тут не раздобудем? Отметить знакомство, стало быть… закрепить, углубить и все такое…
На самом деле мне жутко хочется дернуть спиртного, чтобы ослабить хватку внезапно вцепившейся в горло когтястой бабки-тоски, а совсем не для укрепления дружбы в коллективе, в котором благодаря совместному путешествию все и так закадыки.
— Схожу, — по-пионерски быстро соглашается Сологуб. — Если монетку найдете. Голуб за "так" только по губе может треснуть.
Я моментально грустнею и вовсе не от того, что понятия не имею кто такой Голуб, а потому что своей налички у меня давным давно не водится. Собственно, с моей стороны было глупо расчитывать на бешеный альтруизм обитателей детинца, вряд ли здесь в ходу долговая тетрадка. На благо вовремя подсуетившийся Голец сует в руку Сологуба два потертых дирхема.
— И мясца неплохо бы.
Сологуб с удивлением оглядывает неказистую фигуру Гольца, видимо недоумевает как такой тщедушный недомерок в дружину попасть исхитрился. Подбрасывает перед собой и ловко ловит в кулак выданные монеты, хитро заламывает рыжую бровь.
— Э-м-м, — гудит с сомнением. — Маловато будет на всех ежели с мясцом. У тебя, быстроглазый, видать, вся польза в корень идет, недавно ведь снедали, а ты уже мяса требуешь. Ежели на всех, то тут много нужно, как хотите…
Голец возмущенно рдеет лицом, а я думаю, что ценник в столице княжества, похоже, несколько отличается от периферии, чтоб гульнуть нужно нехило раскошелиться, здесь вам не там…
— Эй, братва! Проводится сбор взносов в пользу жаркого с хмельной запивкой, подходи, не скупись, кто чем может — поделись!
Первым подходит Ясень, смуглый хлопец, что первым вызвался биться со мной на кулаках пред светлыми княжескими очами во время отбора в дружину. Сует в раскрытую ладонь Сологуба один серебряк, подмигнув мне, отходит. Нормальным парнем оказался, кстати. Троих земиголов завалил, у него трофеев чуть ли не больше всех, в мою сторону больше не шипит, что ему же на пользу.
Примеру Ясеня последовали другие. За пять минут совместными усилиями на пивчик с хавчиком набрали более чем достаточно. Засунув подмышку пустой мешок, Сологуб просит помощника, чтобы в одно лицо не тащить снедь и выпивку.
— Иди с ним, — подталкиваю в бок Гольца. — Поглядишь куда ходит, пригодится.
Памятуя о нашей безудержной гулянке в Вирове, уговариваю рассудительного и спокойного Невула хмельного сегодня не употреблять и быть на стреме во избежание пьяных дебошей и возможных провокаций со стороны наших недоброжелателей.
Посидели совершенно без кайфа. Разговоры не клеились, песни орать не хотелось. Практически в полной тишине за полчаса разобрались со всем, что принесли Сологуб с Гольцом и разбрелись по койкам. Я почему-то не мог отделаться от ощущения, что впереди у меня такие тяжкие испытания, что с гаком хватило бы на всех присутствующих до конца их горемычных жизней.
Неспроста, как потом оказалось…