Тишина. Темнота. Горелым попахивает. Еще бы не попахивать, жахнуло будь здоров!
Встаю на карачки, прислушиваюсь. Глухо как внутри рулона с ватой.
Становится мне жутковато, аж живот резкой болью сводит, будто в него "розочку" бутылочную воткнули. Нет, раны нету, потягивает пузо, скорее всего, от той дряни, что Живень меня пичкал.
Где он, кстати?
— Живень… Слышь, Живень, ты живой там? — шепчу в тугое пространство.
Молчит волхв. Как камень могильный молчит, чтоб его…
— Живень… Живень… — я повышаю голос, но ответом мне все та же тяжелая тишина.
Начинаю шарить руками по усеянному бытовой утварью полу, разбитым полкам, разваленной посуде, осторожно продвигаюсь вперед. Все перевернуто, будто в маленькой келье бушевало самое настоящее торнадо. Натыкаюсь коленом на что-то острое, насилу удерживаю в зобу матерный выкрик. Через полметра нащупываю лежащее на боку тело Живня, трясу за плечо.
— Эй, ты живой?
Хрен там живой… Не дышит совсем. Под щекой лужа липкой жидкости. Изо рта натекло, похоже… Бородища вся мокрая. Кровь, не рвота же. Мертвые не блюют.
Ничего себе поколдовали…
М-даа, вонючий случай. Легко убеждаю себя, что неплохо бы сделать отсюда ноги пока не застукали над трупом, доказывай потом отсутствие верблюжьих корней.
Меч свой заберу — не пригодился. Проверяю все на себе, не выронил ли чего в передряге. Вроде на месте все.
Наступаю на что-то продолговатое и твердое. Черт, копье чуть не забыл! Ходу отсюда!
Мне снова повезло, вышел из терема также как и вошел — незаметно. Правда, в воротах наткнулся на двоих стражей. Один спал стоя, мешковато привалившись бочком к столбу, другой спал сидя задницей в рыхлом сугробе. Эх, мать вашу разтак, расслабились паразиты! Был бы я десятником, огрел бы копьем по кумполу обоих, чтоб на работе не дрыхли. Но повышение в чинах ожидается, вроде бы, только завтра, а сегодня я еще такой же гридень как и они, на стену спешу, покой укрепленного города сторожить. Спите, парни, я вам нынче не судья, даже Вендару не стукану.
На ходу снимаю с шеи веревку с узлами, зашвыриваю в дальний сугроб. Вот бы знать который сейчас час? Непонятно как долго я валялся на полу рядом с остывающим Живнем. Интуитивно определять время как местные я еще не научился, худо будет, если опоздаю на смену. Подгоняемый этой мыслью, ускоряюсь и остаток пути проделываю как мастер спорта по спортивной ходьбе. Нос к носу сталкиваюсь на стене с сотником. Он как-то хмуро взглянул на меня, кивнул и молча пошагал дальше.
К полуночи сильно подморозило. Сменившись, в гридницу я вернулся с изрядно озябшим носом и убитым в хлам настроением. Плюхаюсь на топчан и не могу уснуть до самого утра — таращусь в невидимый потолок, ободряемый сонным сопеньем и храпом сослуживцев.
Слава всем богам вместе взятым — жив Мишаня! Пусть далеко где-то, но жив.
Это если принимать на веру слова почившего волхва. Жить оно ведь по-разному можно. Не всякая жизнь лучше смерти, в тяжелой неволе, например. Сердце гонит кровь по венам, а душа давно мертва как у конченого наркомана. Масса вариантов…
Виноват я, конечно, что так вышло, но кто ж знал, что старикана посреди русской зимы, в закрытом помещении разразит гром совместно с молнией. Вировский волхв благоразумно не брался мне ворожить, а этот кулаком себя в грудь стучал. Бедолага…
Интересно, почему меня не задело? Может веревка с узлами помогла? Скорее всего, посох был наивысшей точкой в комнате и притянул разряд как корабельная мачта. Другое дело откуда в крошечной комнате вообще было молнии той взяться? Сам себе погибель наколдовал или вмешались силы настолько могущественные, что даже соваться не моги?
Во время ночного дежурства на вверенном участке стены мной полностью завладела идея во что бы то ни стало отыскать Рваного. У куршей ли у данов все едино. Был мощный порыв души бросить все и немедленно выдвинуться в путь. Остановил меня лишь долг дождаться смены, а к концу четырехчасового срока под воздействием охлажденного рассудка желание нестись в неизвестность благополучно иссякло. Напряжением мозговой мышцы я дошел до осознания факта, что Мишины поиски в одиночку могут стоить мне жизни. Не знаю я ни дорог, ни явок с паролями, языками тоже не владею. Тащить с собой пацанов, срывать их с халявной прикормки? Тухлый вариант. Зачем им это? Пойдут, никуда не денутся, но мне такая ответственность ни к чему, а им Овдей сам по себе до одного места.
Как-то поднажать на Рогволда, чтобы шел войной на вероломных куршей и уже там на месте заняться Мишиным поиском? Можно попробовать, но князю нужно время на сборы войска. Поговаривают, весной продолжится набор в дружину, также будут обучать воев из городского ополчения. Хозяину Полоцка казну попусту изводить резона никакого, ясно, что готовится военный поход, только вот на кого?
Пищи для бессонницы я себе нажевал предостаточно, знай проглатывай.
С раннего утра начинается кипиш. Болтают, кто-то замочил волхва прямо в княжеском тереме. Сам князь с княгинею мечут икру, мелкая Рогнедка ревет в тереме — на улице слышно, Дрозд носится как настеганный в поисках коварного убивца. Запираемые на ночь ворота крепостной части Полоцка по приказу Рогволда с рассветом не открывают в надежде найти чужого, либо вычислить преступника из своих. У надвратной башни со стороны подола скапливается недоумевающий народ.
Что ж, мысль сузить круг подозреваемых вполне здравая, но с точки зрения алиби я чист как капля березового сока. Следов в волховской келье не оставлял, замечен возле терема не был. Дактилоскопии у них нет, собак-нюхачей тоже. Не придерешься. Пусть ищут, я каяться не пойду, мне еще пожить охота.
Версия насильственной смерти придворного волхва являлась единственной, ибо кровь, погром и все такое. Дежурившим на воротах княжеского подворья парням здорово влетело от самого Рогволда. Они клялись, что никого не видели-не слышали и это естественно, пребывая во сне не замечаешь происходящее вокруг как ни старайся.
Полдня княжья гридь и боярские дружинники прочесывали город. Заглядывали в каждый дом, клеть, закут, шерстили землянки челяди, сенные сараи, шарили баграми в колодцах. Я принимал живейшее участие в поисках подозрительных лиц со следами злого умысла в глазах или свежей крови на одеждах. Под конец облавы к порубу приволокли четверых не вызвавших доверия граждан. За троих тут же вписались родственники, у которых они, загулявшись, ночевали и их после недолгих расспросов отпустили. Четвертого горемыку никто не отмазывал, его поместили в темницу до выяснения, где он, обуреваемый страшными предчувствиями, спустя четверть часа благополучно испустил дух. И эту душу я могу записать на свой счет. Блок на убийство легко снимается в "горячей точке". Там твои личные переживания никому не интересны: вот автомат, вот живая мишень — стреляй метко, дыши ровно. Нож в нож, топор на топор, меч против меча, сила на силу. Все четко и понятно до абсурда. К косвенной вине в чужой смерти подготовиться сложнее. Сначала Живень, теперь вот этот мужик, пришедший к кому-то скоротать ночку. Блудняк какой-то, короче. Чувствовал я себя препогано.
Хоть и объявили, что преступник найден и скоропостижно наказан, на лице Дрозда обосновалась гримаса недовольства. Опытный начальник службы безопасности в совпадения не верил и, чуя подвох, жутко горевал, что с некстати почившего арестанта не удалось выдернуть ни слова.
Удрученный гибелью Живня Рогволд отменил назначенный на вечер пир в честь долгожданной победы в кулачной схватке. Уже за полдень князь заявился в гридницу вместе с Ингорем и Вендаром. На осунувшемся, хмуром лице полоцкого владетеля кисляк кривее некуда да и мешков с обещанными братве подарками что-то не видать.
Разодетая по случаю нагрянувшего после оттепели мороза в тяжелое меховье троица располагается на лавках у стола. Занятые кто чем гридни отрываются от дел, собираются внимать княжескому слову. Надышавшись теплого казарменного воздуха Рогволд краснеет щеками и начинает свою речь словами благодарности за проявленный героизм в потасовке со сборной Змеебоя и помощи в поимке лиходея, порешившего уважаемого волхва.
Пока отец говорит, Ингорь скидывает верхнюю одежду, проходит к Сильвестру, несколько раз лупит мешок вертикальной "кружкой" в "печень", потом проводит неплохой крюк в верхнюю часть предполагаемого туловища. На каждый удар Сильвестр отзывается сочным шмяком.
— Угомонись, княжич! — недовольно произносит Рогволд. — Негоже.
— Почему? — с улыбкой удивляется отпрыск. — Если б не эта штука, нам ни за что не победить воеводу. И если бы не Стяр…
— Знаю, что Стяр! — резко обрывает сына князь. — Потому и пришел дать ему десяток. Хочу держать на подоле постоянную сторожу. Лихие дела творятся, за всем нужен пригляд, ни глаз ни рук не хватает. Еще хочу ставить в Заполотье корабельный двор. Стеной окружить, вежу возвести. По весне начнем работы. Сейчас нужно размечать места, готовить лес. Сологуб, сам отберешь себе людей. Тебе, Стяр, Вендар подскажет кого взять. Думаю два десятка будет вполне довольно, чтобы моих мастеров и работный люд никто не обижал. Коль найдете где жить, в гриднице можете больше не появляться. Над вами поставлю Ольдара, полно ему в тереме сиживать, пущай привыкает.
Ингорь хмыкнул и озадаченно наморщил лоб, показывая, что это назначение для него как минимум неожиданно. В глазах Вендара следы легкого шока, именно ему придется ежедневно да не по разу топтать ногами расстояние от города до посада, проверяя наши порядки и подтирать задницу младшему Рогволдовичу.
Не дождавшись возражений и конструктивных комментариев, Рогволд выпивает холодного квасу из общаковой полуведерной братины и спешит свернуть визит.
Напоследок сотник добавляет от себя, что со сторожи по городу нас снимает, отправиться на подол мы должны через день и пора бы нам начать собирать манатки. Пообещав скоро вернуться для распределения людей по десяткам, Вендар двинулся догонять князя.
Вот так да! Выгоняют как старого беззубого пса из будки. Да ладно бы пес, целую свору на улицу вышвыривают. Нормально так отблагодарил Рогволд свою молодую гридь, по-княжески. Причиной тому могут служить различные факторы, нам сирым знать всего не положено — не бояре, но, думается мне, есть у кого-то большие виды на нашу жилплощадь. Квартирный, так сказать, назрел вопрос.
Больше всех недовольным решением князя оказался Сологуб. Незыблемое положение дружинного "дядьки" безвозвратно попрано недвусмысленным намеком освободить гридницу. Ему, как и доброй половине недавних новобранцев приткнуться в подоле совершенно некуда. Кто попронырливей, тот успел пристроиться у зазноб, родственников или друзей еще до холодов, а теперь зима на дворе, под телегой не поночуешь. Пришлось мне на правах равного в воинском звании носатого утешать.
— Слышь, Сологуб, что мы не служивые? Приказы не обсуждают. Не на убой же посылают, притулимся куда-нибудь, не в пустыне.
Мудрым решением сотника десяток мой для солидности и увеличения боевой мощи разбавился опытными гриднями. Помимо Жилы, Невула, Мороза, смуглолицего Ясеня (все таки есть в нем что-то мулатское), Шеста и поправившегося Праста, Вендар отрядил к нам Врана и еще троих дружинников. Если упитанного Волю и угрюмого Неждана я знал сравнительно давно, то третьего гридня видел в первый раз. Точнее — второй. Позже я вспомнил его удивленное лицо на пиру, после моей расправы со злопамятным родственником Харана. Парня звали Стеген, был он урманом по крови и являлся одним из двух скандинавов в княжеской дружине. Всю растительность на своем лице Стеген безжалостно удалял, оставляя на бритой голове только длинный, произрастающий из самой макушки хвост сивых волос. Это хозяйство урман увязывал в подобие пучка, что в купе с решительным подбородком и сверкающими кристаллами ледяных глаз придавало ему весьма колоритный облик.
Вечером за ужином в гриднице собрались оба десятка. В обществе юного Ольдара чинно-благородно посидели, пообщались. Пацану все интересно, заметно, что еле терпит отправиться руководить порядком на ответственном объекте. До этого Вендар шепнул нам с Сологубом, чтоб глаз с парня не спускали и не давали ему особо расправлять крылья. Жить он будет на крохотном подворье своей бабки по материнской линии, при нем неотлучно должны находиться двое гридней.
Жаль, что только двое. С другой стороны при барчуке принеси-подай тоже не сладко. Парень, по ходу, капризный.
Следующим утром, едва рассеялась ночная хмарь в гридницу заваливается Голец. С красными от недосыпа глазами и синюшне набрякшими веками, точно вокзальный ханыга мучимый сильнейшим бодуном. Вместо правой брови спелой сливой налилась огромная гематома. Я приподнял голову с подушки и оглядел приятеля придирчивым взором.
— Забухал что ли? Кто это тебя так?
— Пустяки. Упал.
— Упал? Золотой дам еще раз так упадешь?
— Нет у тебя золотого.
Голец деловито прошелся между лежаками, проверил, кто кроме меня еще есть в гриднице, затем подошел ко мне вплотную и сверху вниз вполголоса заявил:
— Хватит щеки плющить, поднимайся, я тебе дело подыскал.
— Какое еще дело, что за гон? Не порть выходной я тебя прошу.
— В городской корчме. Пьянь взашей вышвыривать, с забывчивых плату вытряхивать, словом, порядок блюсти, хозяину помогать. Парень ты здоровый, кулачищи вон с детскую голову.
— Ты предлагаешь мне работать вышибалой? — меня искренне удивляет не столько возможность заиметь не слишком престижную профессию, сколько само ее здесь существование. Древняя Русь продолжает преподносить сюрпризы. — А ничего, что я уже служу князю?
— Одно другому не помеха. Днем служба, вечером и ночью — работа. Заодно угол свой заимеешь. Тебе же нужен угол?
— А то ты не знаешь, — усмехаюсь. — Нам всем теперь придется угол искать.
— Ну не всем, а только половине, — уточняет Голец. — У причалов, рядом с местом, где князь собирается лодии строить, есть заброшенная землянка. Крышу поправить, дверь сколотить и можно жить, печка там целая.
— С таким распорядком копыта протянешь, — говорю, критически оценивая перспективу вкалывать круглые сутки.
— Ты молод, здоровья хватит, серебра накопишь, справу путную купишь. Хозяин сказал, что не поскупиться на доброго нового работника. Комнату выделит, вещи сложишь.
— А старый работник где?
— Убили. Зарезали какие-то залетные. Ножом прямо в сердце. Тоже, говорят, кулаками ворочал на загляденье.
Голец цапнул из общей корзины сухарь, придирчиво выглядел плесневые места и смачно захрустел. Правый глаз его почти полностью закрылся под давлением мягкого яйца вместо брови. Похоже, ночной драчун был левшой, больно удачно приложился.
— Ну, чего замер? — спрашивает нетерпеливо.
— Думаю.
— Дурак думками богатеет. Ты не думай много, оторви задницу от лежака и пошли, тебя хозяин ждет.
Сковырнув себя с топчана, с гримасой недовольства принимаюсь вяло одеваться. Что-то слишком много хозяев развелось. Один хозяин, другой хозяин хозяина и так далее, надоедать начинает, к черту послать некого. Глянуть, однако, стоит. Чего мне терять? Княжьи охоты да пиры все равно мимо, Рогволд предпочитает обходиться услугами бывалых гридней. Городскую стену эту обрыдлую? Скучать я по ней точно не стану. Старинная поговорка провозглашает необходимость солдатику держаться подальше от начальства, поближе к кухне. Да и угол в теплой корчме как-то милее выстуженной, полусгнившей землянки. Жалование, опять-таки…
Владельцем небольшой корчмы возле заполоцкого торжища, оказался довольно пожилой, но деятельный джентльмен с круглым, оттопыренным пузом. Мелко потрясая большой, плешивой головой (у дядьки, видимо, прогрессировала болезнь Паркинсона), заслуженный работник общепита в двух словах ознакомил меня с обязанностями и попросил не теряя времени приступить к их исполнению.
Голец, едва успев свести меня с новым работодателем, испарился, я же, прежде чем, примерить почетную должность вышибалы, решил осмотреться как внутри, так и снаружи заведения. Нашел, что с улицы постройка практически ничем не отличается от корчмы на причалах. Такой же крепкий сруб, такая же крыша, две двери: передняя с крылечком без ступеней и вторая на заднем дворе как прямой выход из кухарни. В стенах по одному маленькому оконцу с деревянными задвижками. Ограды вокруг двора никакой, так как стоит корчма на перекрестье проходящих через весть подол дорог и является своеобразной частью здешнего рынка, который раза в три больше вировского. Столица полоцкого княжества помимо всего прочего живет торговлей с многочисленными землями далекими и близкими, а за проход по связывающим эти земли водной и сухопутной артериям берет налог — мыто. Не бедный город, не чета занюханному Вирову. Народу на торге летом и зимой немерено в независимости от проведения ярмарок. Отсюда и завидная популярность заведения, к полудню навалило страждущих перекусить, что в фабричную столовку в обеденный перерыв.
За несколько пробных минут в корчме я усвоил — здесь придется потрудиться. В отсутствии стоящего хозяйского помощника посетители обнаглели, почуяли безнаказанность, по словам хозяина редко когда обходится без драк и поножовщины. В помещении царит беспрестанный гул возни, нетрезвый хохот. Нахлебавшись хмельных браг, орут хором песни, а потом молотятся всем, что попадает под руку, кровь льется рекой похлеще пива с квасами. Колизей какой-то, а не корчма.
Я прошу у Дикаря, так звали корчмаря, таймаут на подумать и отправляюсь в обратный путь до гридницы.
Чего тут, собственно, думать? Навести порядок железной рукой, комнатушки два на два мне за глаза, питание бесплатное, до корабельного двора не так уж и далеко, а не покатит — всегда можно отказаться.
В гриднице под верхнюю рубаху я напяливаю кольчужку от дурного ножа, цепляю на пояс меч, да так и появляюсь к вечеру в бурлящем страстями зале. Уж как обрадовался корчмарь, увидев меня при исполнении, не описать, ему ведь тоже частенько тумаков перепадает. Только что не прыгал, восхищенный, тем, что у него будет нести службу настоящий дружинник. Для начала я посидел за небольшим столиком в уголке перед копченым карасем и жбаном сбитня, дабы привыкнуть к обстановке. На пятом глотке ко мне подваливает нетрезвая троица, как я успел понять — заводилы всех нехороших начинаний в многострадальном кружале. Попросили угостить. Угостил, куда деваться. Одного сломанной челюстью, двум его дружкам свернул на щеку носы. Провожая до дверей пинками, прошу добро пожаловать в любое время. Затем выхожу на середину зала и громко обращаюсь к примолкшему честному народу, популярно объясняю, что с сегодняшнего дня настают в корчме суровые будни, бить никого больше не стану, а вот рубить, пожалуй, начну. Кому охота подраться милости прошу на свежий воздух, там хоть поубивайтесь все, но в корчме отныне запрещено. А кто захочет пошалить в мое отсутствие, того обязательно отыщу и накажу.
Под моим гневным оком остаток вечера протекает относительно спокойно, удовлетворенный своей деятельностью, я спешу попасть в крепость до закрытия ворот.
Утром в гриднице собираются оба десятка. Сологуба и мой. Вещмешки снаряжены, оружие в порядке, личные сундуки-скрыни опустошены. Готовы выдвигаться на новое место службы. Не сундуки с вещами, а мы готовы, двадцать два человека. Сила не малая, трепещи подол!
Поболтали, поржали по-доброму, обсуждая кому где ночевать сегодня придется. Вендара с Ольдаром пока что нет, наверное придут уже на место. Я уговариваю братву присесть на дорожку. Усаживаемся на устланные шкурами крупно рогатого скота топчаны. Отсидели полминуты, думая каждый о своем. На лицах парней в основном позитив. Один Сологуб вытаращил свой шнопак дальше обычного, тяжко ему, страдальцу, покидать ставшим родным гнездо.
— Ну, хорош, — говорю. — Потопали.
Все поднимаются, утяжеляются поклажей. Скрипит входная дверь, осекая всеобщий подъем. Один за другим входят семеро незнакомых. В перетянутых ремнями меховинах поверх теплых зимних одежд, за спинами объемные мешки и узлы. Всем сильно за двадцать, на угрюмых, уркаганских лицах отметки суровых испытаний в виде шрамов и глубоких морщин, у одного не хватает левого уха. Различной лохматости парни да и бороды не у каждого, но все они поразительно похожи друг на друга как гномы из старинной сказки, только заметно переросшие оригинал. Просроченные, наверное…
За семерыми в гридницу втягиваются еще двое.
С железным бряканьем бухаются на пол заплечные мешки. Владельцы приземленного багажа стоят, молча оглядывают внутренности помещения и его жильцов.
Притихла гридница. Проведенных в нынешних реалиях ряда беспокойных месяцев мне вполне хватило, чтобы научиться моментально определять эту братию. Нагловатую и опасную.
Первый из вошедших — плечистый блондин с лоснящейся, давно нечесаной гривой произнес нечто, видимо, очень смешное, так как все его дружки захохотали абсолютно не стесняясь распахивать калитки зубастых ртов.
— Что он сказал, Стеген? — спрашиваю подчиненного мне северянина.
— Сказал, что здесь воняет как под хвостом у старой кобылы, — с мрачным видом отвечает тот.
Так я и думал. Ждать от диких урманов элементов вежливости не приходится.
— Ладно, не будем мешать любителям кобыльих задниц располагаться. Пошли, ребята!
Каждое слово я произношу отчетливо и достаточно громко. Ухмылки с урманских рож мгновенно стаяли, в глазах появляется недобрый отблеск. Предводимые мной два десятка гридней направляются к выходу. Пришлые расступаются, позволяя нашему косяку втянуться в разрыв их отары. Оборачиваюсь посмотреть все ли идут за мной и получаю чувствительный толчок в левое плечо. Ближайший ко мне урман в потрепанной лисьей полсти вокруг шеи, глядит в упор, опустив подбородок, ждет моих действий.
Вот даже как? Преднамеренный толчок нужно возвращать ударом в зубы. Так уж я обучен. Не толчок, а именно удар. Мы тут не в очереди за сосисками, места вдоволь…
— Не надо, Стяр… — Рука Стегена цепко хватает мое предплечье, готовое развернуться в нокаутирующем посыле. — Брось, потом…
Кто-то виснет на мне сзади. Стеген начинает быстро говорить с вопросительной интонацией в голосе. Ему тут же отвечают, как мне кажется, с вызовом. Что вообще происходит? Нас ведь больше, зачем лезть в бутылку? Оружие у них в мешках на полу, мы друг друга впервые видим…
Выдохнув негатив, пинаю ногой дверь, выхожу в мороз и в трех метрах от входа в гридницу натыкаюсь на Миная в компании четверки вооруженных мордоворотов.
— Уже уходите? — спрашивает боярин, растопыривая усы в язвительной усмешке.
— Мы еще вернемся, обещаю, — говорю и состряпав надменную мину, топаю мимо.
У ворот детинца я резко разворачиваюсь.
— Кто эти люди, Стеген? И почему с ними Минай?
— Хирдманы херсира Старлуга, — отвечает, сплевывая на снег.
— Старлуга?
— Да. Старлугссона.
— Ммм, спасибо, приятель, ты мне здорово помог и многое объяснил.
— Боярин Минай набирает дружину. Рогволд позволил им временно занять гридницу, пока Минай не достроит свою, — объясняет подошедший Вран.
У меня пауза. Вот оно в чем дело. Князь жалует урманам "зеленый свет". Минаю дай волю, он сюда половину Норвегии притащит. Старые связи делают свое дело.
— Чего раньше молчал?
— Никто не спрашивал.
Пригласительным жестом собираю вокруг свой десяток.
— Слушайте сюда, бойцы! Все, что касается этого боярина немедленно сообщать мне. Увидите или услышите чего с ним связанное — сразу ко мне. Это ясно?
— Зачем? — вопрошает медленный Неждан.
— За шкафом, — говорю. — Надо так.