— Ты не пожалеешь об этом… Клянусь, я все сделаю, чтобы ты об этом не пожалела! — заявил Дункан. — А пока мы должны просто смотреть на это как на жертву во благо тех, кого мы любим. Но как только подходящее время настанет… Как только все слегка успокоятся и мы будем знать, что не вызовем гнева родителей, сказав им правду… Все будет в порядке… Мы получим и трубачей; и нарядных гостей… Все, о чем мы мечтали…
Его кажущаяся уверенность в себе оказалась заразительной. Поднимаясь по лестнице, Мариса уже улыбалась и, задержавшись наверху, кончиками пальцев послала возлюбленному воздушный поцелуй. Она так и не увидела, как Дункан привалился к стене у подножия лестницы и с тяжелым вздохом зажмурил глаза в тщетной попытке обрести хоть подобие спокойствия в этом обезумевшем мире.
Совершенно невозможно было предсказать, какую бурю может вызвать впоследствии их сегодняшний решительный шаг.
Дункан лишь ощущал — и надеялся, что Мариса разделяет его чувства, — что в душе у них обоих бушевала настоящая буря, и любой бард мог бы сказать им то, что они прекрасно знали и без него: любовь — это далеко не всегда ласковый весенний дождик…
Колокола на звоннице собора святого Тейло как раз начали отбивать истинную полночь, когда Дункан скорее почувствовал, чем услышал приближение тихих шагов Марисы снаружи часовни. У него перехватило дыхание. Бросив последний испуганно-умоляющий взгляд на алтарь, он с трудом поднялся на ноги и поспешил к огромным, украшенным резьбой дверям. Да, это и вправду была Мариса, — благодаря острому чутью Дерини он определил это безошибочно, — и Дункан негромко окликнул ее по имени, приотворяя дверь.
В розовом платье она стояла на пороге, освещенная тусклым сиянием, исходившим из коридора. На шее у нее красовался кристалл ширала размером с орех, на тонком кожаном шнурке. Светлые серебристые волосы, убранные со лба, удерживал металлический обруч, украшенный крохотными переплетенными между собой цветами, и у каждого цветка в середине был маленький золотистый самоцвет того же оттенка, что и глаза Марисы. И сейчас эти глаза взирали на Дункана одновременно встревоженно и с вызовом. Взяв ее за руку, он ввел возлюбленную в полутемную часовню. Вдвоем они бесшумно затворили за собой дверь.
И тут же в мерцании лампады Дункан сжал Марису в объятиях, чтобы слегка приободрить ее, а затем, чуть отстранившись, испытующе взглянул девушке в лицо.
— Если ты как следует прислушаешься, то услышишь трубачей, — прошептал он. — Но даже такого усилия не нужно делать над собой, чтобы сообразить: мы единственные, кто ведет себя разумно в этой ужасной ситуации. Ты готова?
— Да, — отозвалась она со слабой улыбкой, полной затаенной надежды. — Давай подойдем к алтарю. Нам не следует заставлять нашего Свидетеля дожидаться.
С трудом сглотнув, Дункан кивнул, в душе молясь лишь о том, чтобы она не заметила, как сильно он взволнован… как боится, что, несмотря на все его старания, что-нибудь пойдет не так. Он подозревал, что и сама Мариса скрывает от него те же тревоги.
Сегодняшний день был исполнен горя и боли, вечер был отдан размышлениям о том, как внезапно завершилось их безоблачное лето, полное счастья и любви. Но теперь настала пора доказать, что любовь — это самый яркий огонь в сем бренном мире, — в точности как утверждали поэты. Больше не будет одиночества для двух юных сердец, и две семьи объединятся, — и более того, будет предотвращена угроза кровной мести и ужасающие последствия кровопролития. Дункан ощутил, как мир и покой возвращаются в его душу, и вновь потянулся, чтобы взять Марису за руку.
— Мы будем так счастливы с тобой, — промолвил он, устремляя взор на алтарь, над которым красовалось золотое распятие, осиянное алым свечением лампады, символизировавшей Божественное Присутствие. — Разлука будет совсем недолгой, просто чтобы дать родным успокоиться… И наконец мы исполним все наши мечты и будем вместе до конца своих дней.
— Наши мечты, — повторила она и кивнула. — Мир, любовь и дети… Да, мы будем очень, очень счастливы.
Она стиснула руку Дункана. Торжественным шагом они вместе прошли к алтарю. Толстый келдишский ковер поглощал звук шагов. У алтаря они преклонили колени и опустили головы для молитвы.
Моления Дункана не отняли много времени. За тот час, что он провел здесь в ожидании Марисы, юноша успел прийти к согласию с Господом и с самим собой.
Сейчас он молился только о том, чтобы Бог поддержал их и дал знак, что они и впрямь поступают правильно, — а затем широко перекрестился и стал ждать, пока Мариса тоже будет готова. Он не сводил напряженного взора с лампады, свет которой сейчас казался ему ослепительным. Это был решительный час, — начало мечты, первый шаг к воцарению мира.
«Пусть все споры угаснут и преобразятся в горниле нашей любви, — думал он. — Да будет на все воля Божья».
Он расстегнул брошь, скреплявшую плед на плече. На ладони она казалась одновременно невесомой и наделенной огромной значимостью, так что Дункан подумал невольно: «Такова же и Господня защита. Она ничего не весит, но дает все…»
С торжественным видом он обернулся к возлюбленной, чтобы произнести слова вечной клятвы.
Единая плоть навсегда, под защитой самого Бога, — они могли с уверенностью смотреть в будущее. Разумеется, никто не мог знать, что уготовано им впереди, но сейчас ни один из них не думал об этом. Все было в руках судьбы и в воле Господней.
«Deo volente», — подумал Дункан и взял за руку женщину, которую обещал любить вечно.
1116 год
Как это часто случается, автора данного рассказа подвиг на его написание незначительный эпизод, мельком упомянутый мною в одном из романов. Это было детское воспоминание Дугала Мак-Ардри, близкого друга юного короля Келсона. Впрочем, сейчас нам лучше предоставить слово самому автору, она куда красноречивее меня сможет рассказать о том, как появился на свет этот небольшой шедевр:
«Я вернулась домой из колледжа на День Благодарения в 1984 году, когда внезапно в местной книжной лавке обнаружила на полке роман «Сын епископа». Я была в восторге, что вышла новая книга о Дерини, немедленно купила ее и прочитала за один вечер. Дугал отныне стал моим любимым персонажем, и я нарадоваться не могла, что рядом с Келсоном появился другой герой его возраста, в дополнение к более взрослым персонажам, действовавшим в первой трилогии о Келсоне.
Та сцена, что подхлестнула мое воображение и послужила поводом к написанию этого рассказа, произошла в королевской усыпальнице, когда Дугал вспоминает о том, что король Брион был добр к нему, после того как мальчик уронил полное блюдо с фазанами, в первый раз, когда прислуживал за пиршественным столом. Мне тут же захотелось побольше узнать об этом происшествии: чтобы маленькому мальчику доверили тащить огромный тяжелый поднос с едой, — это ведь означает буквально напрашиваться на неприятности! Так кто мог поручить Дугалу такую ношу? Произошло ли это по недосмотру, в кухонной суете и суматохе, или тут было что-то посложнее?
«Здесь явно что-то кроется», — подумалось мне. Вопросы и предположения теснились в голове, и в конце концов я написала летом 1985 года исходную версию рассказа «Дугал при дворе». В ту пору я еще не бывала ни на одной конференции по фантастике, в глаза не видела журнала «Архивы Дерини» и понятия не имела о том, что другие поклонники также пишут свои рассказы о Дерини. Надежды когда-нибудь лично познакомиться с Кэтрин у меня было столько же, как получить аудиенцию у Папы Римского. Все время, пока я писала этот рассказ, я не переставала виновато спрашивать себя: «Правильно ли я поступаю? Имею ли я право делать это и не нарушаю ли каких-то законов? Вдруг появится полиция, охраняющая авторские права, и наденет на меня наручники?» Но эти мысли скоро улетучились из головы, потому что я получала огромное удовольствие от самого процесса написания этой истории.
В 1997 году по Интернету в группе новостей alt.books.deryni я узнала, что отныне изданием журнала «Архивы Дерини» занимается Джулиана Туми. В предыдущие годы я несколько раз посещала занятия по писательскому мастерству в Футхиллском колледже, где обучалась у прекрасной наставницы, Лауры Шиф, которой, к несчастью, больше нет с нами. Я подумала, что, возможно, журналу подошел бы мой старый рассказ «Дугал при дворе» и вытащила его на свет божий. Даже спустя десять лет он показался мне вполне пристойным и, благодаря писательской технике, почерпнутой из уроков Лауры, я постаралась улучшить его стилистически. Я переписывала и исправляла его несколько раз, пока не сделала таким, каким вы можете прочесть его сегодня, — но изначальный замысел остался прежним. Собаки в решающей сцене появились сами по себе, клянусь, что я их не высвистывала… Но как только они возникли, то сразу стало ясно, что это — именно то, что надо. Ни одна уважающая себя собака не станет благовоспитанно лежать под столом, когда по полу рассыпались дюжины запеченных фазанов…»
Лорд камерарий Ремутского замка ударил в пол своим тяжелым посохом.
— Милорды! Миледи! Их величества король Брион и королева Джехана и его королевское высочество принц Келсон!
В толпе, в самом дальнем конце парадного зала вместе с отцом и старшим братом Дугал Мак-Ардри тотчас преклонил колени, однако вскоре осторожно поднял веснушчатое лицо, чтобы понаблюдать за происходящим. Король с королевой своим величием затмевали всех, кто появился в зале прежде них. В своих алых, расшитых золотом и серебром одеждах, с изукрашенными самоцветами коронами, они являли собой воплощение царственности и величия.
Однако больше всего внимание Дугала привлек принц Келсон. В мире Дугала все важные и значительные персоны были взрослыми, и потому он решил, что наследный принц Гвиннеда также должен быть мужчиной зрелых лет, но оказалось, что принц — всего лишь мальчик, на год или два старше самого Дугала. Невольно выпрямившись, Дугал вывернул шею, чтобы получше разглядеть проходящего принца. Он любовался пурпурной шелковой туникой Келсона и серебряной короной у того на голове, покуда кто-то не дернул его за запястье, вновь принуждая склониться в поклоне. Отец взирал на него с непривычной суровостью, и даже Майкл, любимый старший брат, нахмурил брови. Дугал быстро смекнул, что не будь вокруг столько благородных господ, его бы точно ждала хорошая оплеуха.
Он стыдливо повесил голову. И в самом деле — надо же было уставиться на принца, словно у него мозгов не больше, чем у Уота, деревенского пастуха-простофили…
«Никогда из меня не выйдет хорошего пажа», — горестно подумал Дугал.
Ему, в общем-то, совсем не улыбалось становиться пажом при дворе короля Бриона, но никто и не спрашивал, хочет он этого или нет. Сыновьям Каулая Мак-Ардри, главы клана Мак-Ардри, графа Транши, положено безропотно исполнять свой долг.
Он останется пажом до одиннадцати или двенадцати лет, когда наконец станет оруженосцем. После этого его назначат в услужение к кому-то из рыцарей, вплоть до восемнадцати лет, когда он пройдет посвящение. Но оба этих повышения еще предстоит заслужить: задаром ему никто ничего не предложит. И не приведи Господь Дугалу оступиться, иначе он сильно огорчит всех домашних, начиная от отца и заканчивая кухарками и мальчишками на конюшне. Для сына главы клана опозориться просто немыслимо. Он должен завоевывать уважение к себе.
«Десять лет», — подумал Дугал и не удержался от тяжкого вздоха. Десять лет служения простирались перед ним бесконечной чередой унылых дней, подобно тюремному приговору, а ведь на самом деле пройдет даже больше десяти лет, ведь ему лишь после Нового года исполнится восемь…
Рождественский придворный прием казался Дугалу бесконечным. Он не видел и не слышал ничего, что происходило в парадном зале, ибо все самое интересное было сосредоточено на другом его конце. К тому же взрослые притиснули мальчугана к одной из огромных колонн, что поддерживали высокий потолок.
— Эй, парень, проснись! — шепнул Каулай, встряхивая сына за плечо. — Сейчас придет черед пажей. Поторопись, а то опоздаешь, и они уйдут без тебя!
Озираясь среди толпы, Дугал наконец протолкался на открытое пространство и встал последним в сдвоенной колонне новоявленных пажей, которые тотчас двинулись вперед. Теперь парадный зал предстал его взору во всем своем великолепии, и мальчик в изумлении завертел головой по сторонам. Зал вдвое превосходил в высоту и в длину тот, что был в замке Транши, — и к тому же был куда шире. Красный ковер, бесконечный, как тканая дорога, простирался прямиком до самого королевского помоста, к двум тронам, увенчанным балдахинами. Они казались невероятно далекими…
По обе стороны от прохода толпились богато одетые мужчины и женщины, а стены у них за спиной были украшены гобеленами, еловыми гирляндами, и повсюду горели факелы. Высоко над головой он увидел свисавшие с деревянных балок геральдические знамена. Особенно Дугалу запомнился зеленый грифон с золотым ореолом на черном шелке. Интересно, кому может принадлежать этот герб?
— Эй, малыш! — послышался тревожный женский шепот. Нарядная дама взмахнула рукой, унизанной кольцами, указывая на середину зала. — Если не поторопишься, то остальные пажи принесут клятву без тебя.
Пробудившись от мечтаний, Дугал заметил, что остался совсем один, и стремглав бросился догонять прочих мальчиков, выстроившихся перед ступенями помоста. Самым недостойным образом запыхавшись, он вновь занял свое место, но хотя бы на сей раз не забыл поклониться.
Мальчик выпрямился, гадая, заметил ли кто-нибудь его очередную оплошность, и тут же наткнулся на суровый взгляд серых глаз принца Нигеля. Все остальные пажи по-прежнему склонялись в поклоне, и он оказался единственным, кто стоял прямо.
Словно переломившись пополам, Дугал вновь согнулся, не смея больше поднять глаз. Он был уверен, что принц вот-вот прикажет арестовать его и на глазах у всех выведет из зала в цепях.
Перед лицом такого позора всему клану, любой другой проступок казался бы совершенным пустяком…
— Преклоните колени, — велел принц Нигель.
Вместе со всеми остальными мальчиками Дугал опустился на пол, а затем осторожно поднял голову. Впервые за все время он осмелился бросить взгляд на короля. Его величество оглядывал выстроившихся перед ним пажей, задумчиво поглаживая черную бороду и усы. Дугал вновь опустил голову. Он не был уверен в этом наверняка, но почему-то ему показалось, что король ладонью прикрывал улыбку.
Все они хором прочитали клятву пажей, и Дугал вместе с остальными мальчиками получил свою алую пажескую ливрею, после чего смог вдосталь полюбоваться королевским семейством на помосте. Король с королевой восседали на одинаковых тронах, и то взирали на принца Нигеля, то время от времени наклонялись друг к другу и негромко о чем-то переговаривались. Супруга принца Нигеля со своими двумя сыновьями сидела по левую руку от трона королевы.
Дугал поспешил отвернуться, поймав на себе насмешливо-презрительный взгляд старшего из мальчиков. Вместо этого он устремил взор на принца Келсона, сидевшего на резной деревянной скамеечке справа от отцовского трона.