- Так что я там должна исполнить? - сухо сказала я, нагличая, потому что больше всего боялась расплакаться. - Давайте! Давайте! Что вы все кольца вьете вокруг да около?
Он посмотрел на меня удивленно, пожал плечами, склонился к клавиатуре компьютера, пробежал пальцами и сказал:
- Информация к размышлению. Взгляните-ка, Басаргина!
Я заглянула. Экран монитора стал белым, и на нем четко выстроились черные колонки каких-то цифр, перемежаемых латинскими литерами, непонятными словечками на английском, немецком, итальянском и, кажется, даже испанском.
- Это пароли, шифры и номера счетов, а также суммы вкладов, размещенных в ряде банков, не российских, конечно, которыми владеет или имеет право распоряжаться Нина Викентьевна Туманская.
- Владела?
- Нет. Владеет. И распоряжается, - твердо сказал он. - И будет распоряжаться и владеть до тех пор, пока не просочится информация - а это произойдет неизбежно, - что ее больше нет...
- Ага... - сказала я. - Вот теперь понятно! Значит, это я - как бы она! И должна выковырять для вас эту денежку, пока никто не дотумкал?
- О, господи! - фыркнул он. - Вам бы это не удалось, даже если бы вы появились в каком-нибудь Цюрихе или на Багамах в сопровождении батальона десантников! Вы просто не имеете представления о том, что такое система банковской безопасности и защиты вкладов, даже безымянных... Нет, это дела далеко не ближнего будущего, связанные с правами наследования, совместного владения и прочей юриспруденцией. Я просто хочу, чтобы вы представили масштаб сумм и дел, которые были ей поручены... В общем, чем она рулила...
- Это в валюте, что ли? Доллары? Вот это что? Тыщи? - ткнула я наугад.
- Это не доллары, это дойчмарки... Шестьдесят девять миллионов, кажется... - пригляделся он.
- Ого! Значит, вы такой богатенький?
- Не я, - покачал он головой. - То есть не совсем я... Понимаете, Лизавета Юрьевна, есть такое понятие, как коммерческая тайна... И не только коммерческая. Формально я нищ и гол. Ну, не совсем гол и нищ на уровне юного балбеса из "новых русских", который торгует какими-нибудь контрабандными консервами, пережившими срок годности, и считает, что он в порядке, если обзавелся "мерсом" и квартирой на двух уровнях... Но в общем-то это мелочевка. Не то, чем можно по-настоящему оперировать. Видите ли, Лиза, дело в том, что несколько лет назад я замкнул основные дела на Нине! Большинство персон и фирм, с которыми она имела дела, даже не подозревают, что за всем этим маячу именно я... Ну, не один, конечно! Есть очень крупные и весьма ответственные лица, с которыми я, скажем, дружен еще со времен павловской денежной реформы, фальшивых авизо и совершенно идиотских казенных кредитов, которые никогда не возвращаются в казну. Это вам понятно?
- Да вы не виляйте! - ухмыльнулась я. - Мы об таких, как вы, в зоне все языки обмозолили! Сказано же - свистнешь блок сигарет или бутыльмент из коммерческого киоска - закон на страже: "малым агитатором" из ментовской резины по почкам, статья, срок и на нары! Упрешь миллиард под какие-нибудь чеки "Урожай" или народный автомобильчик - и даешь в депутаты! А то и круче! И это только то, что на виду, а то, что там за спинами творится, и кто за всем этим в действительности стоит, кто узнает? Туман... Вы же тоже засветиться боитесь;.. А с чего? Тоже, если что - за шкирку и в Лефортово, да? Сколько вы лично уперли-то? А тут вот - я с дедом... Домушечка наш... И она, как вы! Все мое - мое и твое - тоже мое! Да?!
Я уже орала.
- О, боже! Какой примитив... - угрюмо пожал он плечами. - Я считал вы умнее...
- Ладно... Что там у вас? Валяйте... - Я сорвалась до поросячьего визга и понимала - в чем-то он прав: что есть, то есть, и чем больше вопишь, тем смешнее и наивнее выглядишь. Кто я такая для таких, как он? Что-то там дергается, придавленное казенным сапогом, скулит и пытается выжить...
- У нас контракт. В общем, сделка... Которая готовилась почти полгода. Специалистами, конечно. Юристы, эксперты, директорат... Нина Викентьевна в детали не очень входила и в подготовке акции почти не участвовала, черновую работу она всегда оставляла спецам, за собой оставляла только контроль и заключительную фазу. Но эта фаза, то есть подписание итоговых документов, только ее прерогатива. Только она имеет право на подпись. И все это она должна была сделать завтра, не позднее шестнадцати ноль-ноль... В общем, если это не произойдет, я действительно буду и нищ и гол... Без преувеличения. Меня разденут до нитки. В лучшем случае. Думаю, что этим дело не ограничится. Я уже сижу в приличной долговой яме, и, если не гарантирую возврат кредитов, мне придется все бросать и уносить, ноги. Впрочем, вряд ли мне это дадут сделать. Есть ряд популярных вариантов, от пули в подъезде до элементарного ДТП... Или еще что-нибудь из разряда трагических случайностей... Так что все теперь зависит от вас!
- Ну и как это будет выглядеть?
- Во всяком случае, изображать Штирлица в кругу врагов вам не придется. Все просчитано, продумано и подготовлено. Круг людей, которые знают Нину, сужен до предела. На главном заключительном этапе примут участие четверо, кроме вас. Трое из них никогда ее не видели Четвертый знал ее почти так же прекрасно, как и я, но он будет молчать. Сделка, в общем, почти конспиративная, оглашению не подлежит, так что те меры, которые приняты, ни у кого удивления де вызовут...
- Я не знаю, как она подписывается...
- Да бросьте вы! - Он зафыркал, сдерживая смех. - Поставите какую-нибудь закорюку. Ее удостоверят. Есть кому...
- Это же... криминал...
- Конечно, - согласился он.
- А что со мной будет? Потом? Тоже - подъезд или в автомобильчике кокнете? Вы же у меня на крючке будете... Такое не прощается!
- Поменьше читайте детективы, Лиза... - устало сказал он. - Люди редко понимают друг друга, когда им хорошо. На беде сходятся гораздо надежнее. Вам - худо, мне - еще горше... Я думаю, мы поладим!
- Но вы будете рядом? Если что? Там? Поможете? Подскажете? Если что не так пойдет...
- Нет, - покачал он головой. - Меня рядом не будет. Меня никогда в таких делах рядом с нею не было. Все знают, что она и близко не подпускала меня к делам. Для всех я бездельник, которого просто содержит красивая и многоимущая дама. Бабник, поддавала, игрок, пропадающий на ипподроме, - в общем, нечто беспутное, трепло, постельная фигура, которую умная женщина содержит только для того, чтобы было кому подавать ей шубку и маячить где-то рядом на светских тусовках или концертах "Виртуозов Москвы"... Все знают, что я когда-то начинал какой-то свой бизнес, но бездарно все профукал, разорился и, если бы не она, окончил свой путь в бомжах... Так удобнее, Лиза! Во всяком случае, надежнее. Вы думаете, я один на Москве такой... декоративный? Видите, я с вами совершенно откровенен...
Он печально и ласково рокотал, будто обволакивал меня своими горестями, и мне его становилось по-настоящему жалко, и я почти гордилась тем, что теперь только от меня зависит, преодолеет ли он пропасть, открывшуюся перед ним, или рухнет в нее, чтобы никогда больше не подняться. И это конечно же было еще одно его преображение, и он снова текуче менялся, как очень талантливый, опытный актер, который точно знает, что делать для того, чтобы вызвать слезу сочувствия и ощущение соучастия, приязнь и понимание публики в зрительном зале. И вся разница была в том, что сценой на этот раз был кабинет его такой же разнесчастный супруги, а единственным зрителем, которого он неумолимо затягивал в свою игру, была я.
Вошла наконец Элга, злобно-напряженная. Она несла на вешалке отглаженный жакет почти мужского кроя из темнокоричневой материи и такие же брюки, которые они удлинила, отвернув обшлага, снизу.
Туманский деликатно ушел к столу, а я переоделась, поглядывая на Элгу, которая расчесывала гребнем паричок из коллекции Туманской, похожий на шапочку из темного меха с более светлыми, похожими на перышки, прядями. Потом она вскрыла большой чемодан на колесиках и начала выбрасывать прямо на паркет неряшливо, видно второпях, затолканные вещи: какие-то шарфики, блузки, белье. И в этих вещах, небрежно бросаемых на пол, было что-то беспощадное и стыдное, потому что владелица их никогда бы не позволила рыться в них вот так еще кому-то.
Брюки немного жали в шагу, но жакетка села как влитая. Костюм был совершенно новый, и только по слабому запаху духов было понятно, что его надевали пару раз. Я пыталась примерить паричок - он морщинил на макушке и беззвучно ругалась, когда появился тощий лощеный парень с деловым портфелем в руках и кожаной папкой под мышкой, похожий на породистую английскую лошадь, с удлиненным бледным лицом, выбритым до лоска, в безукоризненном темном костюме, с шелковым галстуком в тон и платочком в нагрудном кармашке. Распроборенная головка его блестела от бриолина, и в общем в нем было что-то от манекена в витрине модного бутика.
Он испуганно уставился на меня, забыв поздороваться, а Туманский сказал:
- Знакомьтесь, Лиза... Это господин Гурвич, первый помощник Нины Викентьевны. Он вас введет в подробности процедур и нюансы протокола!
- Вы сошли с ума... - смятенно пробормотал он.
- Да бросьте вы, Вадим! - брезгливо фыркнул Туманский. - Нина загнала нас за Можай... И вы это лучше меня знаете! Так что приступайте... Наша спасительница - человек неглупый. Но не усложняйте! Попроще, попроще...
- Мне очень горестно, Симон... - вдруг яростно вскинулась Элга. - Вы не имеете уважения даже к смерти! Я просто не в состоянии больше заниматься этой особой...
- Вы будете заниматься тем, что вам скажут, Карловна! - тихо сказал он. - Я вам не Нина! Я вас просто вышибу! И вы отправитесь отсюда ко всем чертям! Прислуживать очередной московской корове! И делать из нее трепетную лань...
- Вы невоспитанны... - побелев, сообщила она. - Я никогда вам этого не говорила. Из большого уважения к ее чувствам. Вы же бандит, Симон!
- Есть немного... - согласился он и вышел.
ВЗЛЕТНАЯ ПОЛОСА
Розовая капсулка и убойной мощи пойло, намешанное по рецепту Элги, сработало безупречно - сна ни в одном глазу, я чувствовала себя так, словно готова отмахать марафонскую дистанцию. Я впервые летела в вертолете, и это было похоже на то, словно тебя сунули в бетономешалку. Все тряслось, ревели турбины, и говорить не было никакой возможности - только кричать. Вадим и пытался мне что-то растолковывать насчет каких-то векселей, личных "авалей" и банковских гарантий, но понял, что кричать мне в ухо бессмысленно, и отвалился.
В салоне бывшего армейского МИ-18, переделанного под личную колесницу Н. В. Туманской, было шесть кресел, привинченный между ними столик, в отдельном отсеке помещалась подвесная койка, накрытая шкурой белого медведя. Там же была стойка для охотничьих ружей, а на переборке висела фотография хозяйки в унтах, красном стеганом комбинезоне, с карабином в руках. У ног ее распластался тот самый медведь, шкура которого и была представлена на койке. Оказывается, Н. В. Туманская умела и такое...
В иллюминатор почти ничего не было видно, его заливали косые струйки дождя, сверху было черное небо, снизу - черный беспросветный лес, и было и без слов понятно, что мы летим не в Москву, а куда-то на север, в настоящую Тмутаракань, во всяком случае, не собираемся заруливать в цивилизованную Тверь и оставляем далеко на западе северную столицу.
Четыре кресла из шести были заняты, рядом со мной сидел Гурвич, впереди светил розовой лысиной расхристанный толстячок в перхоти, которого мне представили как главу юридической службы и который уже нагло, не моргнув глазом именовал меня "Нина Викентьевна", а рядом с ним кивал башкой главный охранник, тот самый, окорокообразный. Все дремали, и только он то и дело вздергивался и выворачивал шею, каждый раз убеждаясь, что я на месте. У него была смешная фамилия - Чичерюкин, но больше ничего смешного в нем не было. Он прилип ко мне, как пластырь, следил настороженно за каждым движением и пережевывал в мозгах каждое мое слово.
Сопровождал он меня и за несколько минут до отлета, когда я уже полностью прибарахлилась, навела полный марафет, вертолет грел двигатели, но я потребовала, чтобы мне показали Гришуню. Мол, как он там, и без свидания с ним - ничего делать не стану.
Мой мальчишечка спал на одной из коек на "вахте" как убитый, уткнувшись мордашкой в подушку, только розовая попка торчала из-под одеяла. А на второй койке сидел и читал книгу Клецов в трусах и тельняшке. Он сделал из газеты колпак на лампочку, чтобы свет не попадал на ребенка, горшок был наготове, а Гришкины ползуны сушились на веревочке.
Клецов поднялся, недоуменно разглядывая меня, и это было смешно. Но все-таки узнал и сказал очумело:
- Это ты, что ли? Чего вырядилась?