- Какое, к чертовой матери, "спасибо"? Какую работу тебе дали? Ты во что опять вляпалась, Лиза?!
- Без комментариев! - пригрозил мне скучным голосом Чичерюкин. - А ты, Клецов, мне еще объяснительную должен... Что вы там с напарником таскали, сколько вылакали и чем закусывали.
- Ты один за Гришкой смотришь? - перебила я его.
- Да нет... Сидела тут тетка. Я ее спать отправил...
- Вот что, Петь! - задумалась я. - Я его тут ни на каких теток не оставлю. Давай-ка утречком собирай все бебехи и вези его к Гаше! Прямо в Плетениху... Там у нее внучат - целый конвейер, где четверо - там и пятый. Вот ей я доверяюсь...
- Хорошо, Лиз... Пусть так... - кивнул Петро.
- Ничего хорошего, - твердо сказал охранник. - И ничего "так" не будет! И этот шкет останется здесь, на территории, при Глашке Мухиной. А вот тебя лично я не держу. У тебя же отгулы? Вот и отдыхай! А тут найдется кому понянчить...
- Ничего себе шуточки! Это что же вы, ребенка в заложники оставляете? Для гарантии, что ли? Чтобы я не взбрыкнула? - начала соображать я.
- Разговорчики, мадам! - тускло глянул Чичерюкин. - Разъясни ей, Клецов, - тут у нас не возражают!
- Вы что опять заплели? Во что ее впутываете? - окаменел лицом Петро.
- Она сама знает, - ухмыльнулся Чичерюкин. - А вот ты - не суйся... У каждого свое корыто, что наливают, то и хлебай! Пока наливают!
- Лизавета... Не смей... Понимаешь?!
- Такая жизнь, Петя! Надо... - Я похлопала его по плечу и рванула с "вахты", только бы не объясняться, да еще при этом барбосе.
Даже до меня дошло - Гришуньку они и впрямь придерживают с умыслом, чтобы его вырвать у них, я на все пойду.
И за всей этой плетенкой стала возникать точная и почти примитивная продуманность, жесткая и в общем жестокая беспощадность каждого шага любезного моему сердцу "Симона", истинного хозяина всего этого имущества и даже людей, господина Туманского...
Наконец из ночи высыпали пригоршни огней, цепочки уличных фонарей вдоль крыш какого-то поселка, потом сплошное сияние встало над плоскими крышами цехов, заводских труб и строений, вертолет прошел над квадратным черным прудом и сел возле древней, черной от копоти и сажи кирпичной водокачки.
Все стихло, и мы вылезли на травяной пятачок неподалеку от сквозных заводских ворот. Трава была мокрая - здесь тоже недавно шел дождь. Нас никто не встречал, только рыжая дворняга подошла и издали начала нас рассматривать.
Потом из ворот выбежал толстый дядька в белой каске и светлом комбинезоне, на раскормленной физии сияла улыбка, и даже усы торчком, рыжие, с сединкой, тоже приветственно улыбались.
В руках у него был зонт, и хотя с неба уже ничего не капало, он разлетелся именно ко мне, услужливо раскрыл зонт, укрывая меня под ним, зачастил ласково:
- Заждались... Заждались! Но, в общем, все готово... Все на месте! Прошу... Прошу...
Я протянула ему величественно руку в коричневой лайковой перчатке, он чуть ли не лизнул ее, но тут же странно заморгал, приглядываясь. Вадим не дал ему сказать ни слова, тут же оттеснил в сторонку и что-то зашептал в ухо.
- Ага... - закивал тот. - Это я понимаю... Угу! А вот это не понимаю! Ага... Именно он требует? Ага...
А я и недопонял...
Мне это надоело, и я капризно фыркнула:
- Ну, что же вы стоите? Ведите! Куда там надо?
- За мной! За мной! - Пересиливая оторопь, толстячок побежал впереди нас.
Гурвич семенил рядом со мной, поддерживая под локоток, а я плыла, как королевская каравелла под всеми парусами и стягами, развевая полы широченного шелестящего шелком плащ-пальто, щурясь сквозь желтоватые притемненные очки в массивной оправе, скрывавшие истинный цвет моих глаз, покачивая полями огромной летней шляпы, которую я нахлобучила сверху парика в последний момент, придерживая на ремне сумку-сундучок, в которой ничего не было, кроме пудреницы и носового платка - вся такая величественная, значительная и недосягаемая для простолюдинов.
- Вы как? Через цеха идем? Или как? - с долей растерянности оглянулся толстяк.
- Всенепременно, дружок! Всенепременно! - Я милостиво похлопала его по плечу, а Вадим захрюкал. Оказывается, он так смеялся.
Но технический директор этого заведения с трубами страдальчески покосился на него и вдруг, щелкнув каблуками и почтительно склонив голову, сказал:
- Только прошу поосторожнее, Нина Викентьевна! Печи, знаете ли... Огонь!
Это он так показывал, что нашу экспедицию не отвергает, а лично меня принимает за ту, которую он и был обязан встречать. Юрист одобрительно хмыкнул, Гурвич заткнулся, Чичерюкин обогнал всех и зашагал впереди, бдительно озираясь. Приступил, значит, к своим охранным обязанностям.
Мне никто ничего не объяснял, и это было понятно - считалось, что я, то есть она, здесь не впервой.
Так что до всего мне пришлось доходить своим умом. Я и доходила. Мы долго проходили какие-то цеха с бесконечным количеством тамбуров и ворот.
Шла ночная смена, и народу здесь было на удивление мало. Сначала мы попали в какой-то транспортный цех, где на рельсах стоял вагон, в который какие-то работяги грузили большие картонные ящики с чем-то, на нас они внимания не обращали. Потом открылась дверь в огромное помещение, заставленное корытами с жидкой глиной, рядами непонятных станков и верстаков, на которых блестели обрезки стеклянных грязных труб и еще что-то тускло-стеклянное, но здесь из работающих вообще никого не было.
Затем все смешалось - рвануло гулом газового пламени, которое бушевало за сетчатой решеткой, огораживающей плоскую и длинную ленту металлического конвейера. На ленте лежало бесчисленное количество стаканов, бокалов, фужеров, кувшинов, графинов и еще каких-то поделок из стекла, которые омывало это пламя. Чуть позже я узнала, что весь этот лязгающий и гудящий гардероб называется "дера" и здесь закаливают стекло.
А потом пошло уж совсем чудовищное: я увидела чавкающий, чмокающий, брызжущий искрами, фыркающий языками пламени агрегат высотой в трехэтажный дом, где-то внутри которого вертелась плоская карусель с чашечками, и в эти чашечки падали и падали откуда-то комки алого раскаленного теста, что-то пукало, поддувалось, а на полу близ этого бронтозавра лежала гора обыкновенных бракованных мятых бутылок.
В соседнем цеху я увидела то, что как-то видела по телику, и узнала наконец: на круглом помосте, накрытом вытяжками, сидели два мужика и две женщины обыкновенного вида, сонные, они ели хлеб, запивая казенным молоком, в стойках стояли металлические трубки с резиновыми клизмами на концах, повсюду валялись оплывы и комки застывшего цветного стекла рубиново-алого, темно-синего, малахитового, а какой-то парень, раздетый по пояс, уже, видно, закусил, потому что жонглировал и делал выпады своей трубкой, как шпагой, внимательно разглядывая, как начинает раздуваться на конце трубки капля раскаленной и вязкой стекломассы.
- Это все что - тоже мое? - наконец спросила я у Вадима.
- Что? А, да... Ее... То есть ваше...
- Ну, и что все это значит? Весь этот бардачок?
С трубами? Как он называется?
- Когда-то это называлось "Стеклозавод имени ДПК..." То есть Дня Парижской коммуны... - сказал он. - Поселок при нем. Газовое топливо гонят с Ямала, поташ импортный, песок марки "О" высшей чистоты, годный для хрусталя и оптики, когда-то возили из Гуся, теперь - тоже валютный, из Румынии...
Но хрусталь, посудное стекло - не главное. Еще есть закрытый цех. там приличные автоматы, когда-то вкалывали на оборонку, гнали волоконную оптику, то есть оптическое волокно. Теперь - стоит...
- Ну, и что я со всем этим делаю? С ДПК?
- Продаете.
Вадим смотрел на меня перепуганно.
- Мамочка моя! - зашептал он. - Я же вам почти час вдалбливал! Вы что, совсем "ку-ку"?
- Не боись, служивый, не подведу... - поправила я ему галстучек. - А ночь - это вы специально выбрали? Чтобы меня особенно и разглядеть было некому?