— Все это вы просто так говорите… — уныло сказал я. — А по природе вы человек очень добрый. Вы такого цвета!..
— Ну а это уже неправда. Ошибаетесь: я недобрая. Я злая!
Я повернулся и пошел обратно, в ту сторону, куда она мне показала.
— Прощайте! — сердито и громко сказала она. — И если не хотите еще раз меня разозлить и обидеть, пожалуйста, не попадайтесь мне больше на глаза. Я вас очень прошу!..
Я ее не понимал. Она была немного странная. Но и какой-то приятной была эта ее странность: насмешливо крикнула «прощайте» и тут же эти слова «Я вас очень прошу!..» — чтоб я постарался больше не попадаться ей на глаза. Я молча брел среди людей, которых почти не видел. Через минуту оглянулся.
Она по-прежнему светилась золотисто-лимонным пламенем. Минуя прохожих, неторопливо уходила по тротуару к далеким, большим деревьям.
Мало что соображая, я побежал к ней. Мне было ясно: все должно разрешиться или сегодня, или никогда. А из-под моих ног и тень надежды уже уплывала. Она спокойно — безразлично! — уходила.
— Знаете что!.. — сказал я, догнав ее.
— А, это опять вы! — удивилась она и высокомерно подняла брови. — Я же вас просила… Ну хорошо, говорите, но только побыстрей. Ради бога!.. Вы какой-то совсем странный!
— Это неправда… Я должен был сказать, что мне идти… Что я…
— Значит, так: я вам нравлюсь, потому что я красивая. Вы это хотели сказать? Ну вот что, молодой человек. Выслушайте меня очень внимательно.
Своей прямотой, манерой говорить — будто она не от себя, не свои слова говорит, а читает с книжки — она меня сбивала с толку.
— Неправда, что мне идти в другую сторону, — сказал я.
— Так вы, оказывается, лжец?!
— Мне идти в ту сторону, куда и вам!.. — решительно проговорил я.
— Ах, вот еще что!.. Так что ж вы пошли в другую? — с удивлением подняла она брови и округлила глаза. — У вас что, туман в голове?
— Я сегодня уезжаю в Москву, — уныло сказал я.
— Ах, какая жалость, какая печаль! То-то вы с чемоданом и ходите по улицам.
— Он еще пустой, — сказал я. — Пока пустой.
— Правда? Очень жаль, что еще пустой!
— И неправда, что вы недобрая. А доброта выше всего… — говорил я и все больше удивлялся: как некстати говорю я эти банальности, такие пустые, никчемные слова. — Вы как ребенок, а думаете, что все считают вас взрослой. Вы в каком классе учитесь?
— Может быть, вам и школу заодно назвать? Прощайте! И больше не преследуйте меня. Счастливого пути!
Мы шли молча. Минуты через три я сказал:
— Только не думайте, что я иду следом.
— Вы пешком идете в Москву? Кстати, мне думать нечего, потому что я вас совершенно не знаю. Вы для меня такой же прохожий, как и все остальные. Вы даже не представляете себе, как вы мне безразличны!
Она вдруг спохватилась, что говорит слишком много, и умолкла.
Ах, как она была красива! Как она мне нравилась!
Мне казалось, что она по чьей-то доброй воле идет по улице только для того, чтобы ее увидели люди. Но я не переставал удивляться этому странному безразличию прохожих. Лишь кое-кто мельком бросал на нее взгляд. Не чаще даже, чем на меня! Нет, я не возмущался прохожими, в глубине души я смеялся над их слепотой: равнодушно пройти мимо!.. «Эх ты, парень!» — готов был я оглянуться и крикнуть вослед пижонистому фигляру, горделиво прошествовавшему мимо нас, который даже не посмотрел на нее, а лишь меня смерил высокомерным взглядом. Безразличие прохожих к моей спутнице изумляло меня и где-то в глубине души успокаивало: мне легче и реже придется ее оберегать от других. А такие пижоны — вон как тот! — пока осмыслят, что они прохлопали, мы с ней будем уже далеко-далеко.
Она была так стройна! Белые туфельки на ее ногах выглядели очень мило. Правда, носки их были изрядно побиты, хотя они были и новые. Ничего, ничего… Конечно, это мини-платье в цветочках, хотя она пока что и была школьницей, можно было бы сменить на более длинное.
Мы шли, молчали около минуты.
Грубовато, совсем нелюбезно, я вдруг спросил ее:
— Как вы знакомы с Ниготковым?
— Ах, это вы?? Вы все еще не ушли? — удивилась она.
— Что вы о нем знаете?
— Все.
Итак, сейчас я спрошу, и покров таинственности с розовато-фиолетовой персоны спадет.
— Что все? — опросил я.
— Абсолютно все!
— Что он сделал?.. Скажите!
— Это семейная тайна.
— Говорите! — вскричал я. — Немедленно!
— Пожалуйста… — очень тихо сказала она, — никогда не кричите на меня при всех… Я этого не заслужила.
— А где же?.. — задохнулся я. — Дома можно кричать?
Она вздохнула и сказала:
— Дом — это не улица…
— Что Ниготков сделал? — допытывался я. — Кто он? И что за семейная тайна?
— Такая… И почему это, интересно, я встречным и поперечным прохожим должна все рассказывать?
Я промолчал.
— Ну хорошо, — вздохнув, проговорила она через минуту. — Могу сказать… Он упорно настаивает на разводе.