К макушке здания через улицу прикоснулся розовый луч. Нежно окрашенный пальчик солнца указывал тем, кто хотел увидеть, на то, что на город скоро набросится изнурительная жара. От нее улетят и спрячутся птицы, куда? в неизвестные людям тени. Цветы от жары скоротечно состарятся, и многие состарятся до конца. А воздух так от жары пропотеет, провоняется всем, что может вонять, и так изваляется в пыли, что от него бы сбежать куда-нибудь, но только куда от воздуха спрячешься. И люди привычно продолжат все то, к чему приучили их столетия. Сядут живыми крикливыми пнями торговцы сладостями и специями, сандаловыми палочками и паном (во время жевания которого люди выглядят, как вампиры, рот наводняется красной слюной, частые обильные плевки обрызгивают стены и тротуары, и улицы выглядят, как декорации для съемок расстрела демонстрации). Сядут астрологи и хироманты, сядут бездельники и нищие, сядут собаки, козы и дети. Мимо, окатывая их пылью, с ревом помчатся грузовики, автобусы и легковушки. Едва касаясь горячей земли, покатят дребезжащие велосипеды и трехногие коляски с седоками в ослепительно белых одеждах. Протопает слон, пропижонит верблюд, протаранится бык, протащатся буйволы.
Веранду безрадостно оживил слуга с половой тряпкой. Герман плотнее закрыл окно, забрался в кровать и подумал о том, что под поверхностью его жизни, внешне нормальной и даже успешной, все взмучено тревогой и сомнениями, а в глубину и заглядывать страшно, - там давно уже поселилось безобразное существо, которое звали неудачей.
4 Брак с супругой считался успешным только количеством прожитых лет.
Прозрачное платьице, однако, не лучшая причина для женитьбы. Оно, хоть и было таким прозрачным, так занавесило душу девочки, что когда он начал в душе разбираться, у них родилась первая дочь. Выйдя из колледжей, его дочери обратились в прохладных пустых мещанок, нашли себе точно таких же самцов и вспоминали об отце только по праздникам и по нужде (то есть когда требовались деньги). Напрасно он сдался в свое время, не стал их воспитывать в той же строгости, в какой выращивали его, а отдал их на растерзание либералам, друзьям и телевидению. Профессию, международную торговлю, Герман выбрал не по душе, а по совету других людей и из финансовых соображений.
Любимое дело, - понял он поздно, - должно вовлекать уникальный талант, то есть врожденную способность делать что-то лучше, чем другие. Был ли он одарен талантом? Обладал ли способностью ощущать так, как другие не ощущали?
Ответить да он не осмеливался. На нет всегда было возражение: тогда отчего же иногда он умел отмечать моменты, когда неожиданно и загщочно все сочеталось таким образом, что он испытывал состояние, с каким возможно живут в раю? Если бы Германа попросили описать подобное состояние, он вряд ли нашел бы точные мысли, - он бы такое состояние, состояние все сошлось, стал иллюстрировать ситуациями, но без надежды, что его слушатель сумеет прочувствовать то же самое. В ситуациях этих часто присутствовали музыка и женская красота. Не та физическая красота, которую женщины нам навязывают, - в виду имеется красота мимолетная и загадочная: сумасшедший наклон головы; волна неземного происхождения, вдруг захлестнувшая лицо; дрожание локона на шее, которая тает белой свечой, и горячий ее стеарин обжигающе капает на сердце.
Возможно, все в мире сходилось и в детстве, но впервые подобное состояние Герман отчетливо отметил, когда папашей лет тридцати он сидел на школьном концерте . Оркестр, включавший его дочку, играл мелодию Моцарта, - мелодию красивую, но искаженную неслаженным исполнением (впрочем, родительский энтузиазм создавал атмосферу большого успеха). Скучая, он оглядывал музыкантов, и задержался взглядом на девочке, грациозно склонившейся к виолончели. Она была в черном шелковом платье, ее блестящие длинные волосы ритмично, как волны в океане, накатывались на инструмент. Она вся, казалось, трепетала, - то ли от музыки, то ли от юности, то ли от влюбленности в кого-то. Вот сидит девочка, - он подумал, и тут внешне обычная школьница вдруг расширилась до небес и придушила его своим будущим. Словно в ней вмиг, одновременно, со взрывоопасной концентрацией проступила бездна всех тех эмоций, которые к ней испытают влюбленные. Или: он стоял у светофора под музыку семнадцатого века, и вдруг в зеркальце заднего вида обнаружил смазливую мордашку. Стреляя глазками по сторонам, девушка подкрашивала ресницы, потом растворила нежные ~бы, желанные всем мужикам на свете, с помощью помады и карандашика сделала их еще желанней, потом убрала косметику в сумочку, посерьезнела мордашкой и задумалась. И - будто время остановилось, наткнувшись на звенящую преграду, и Герман понял, что все сошлось, - и старая классическая музыка, и милая задумчивая мордашка, и жирные белые облака, лениво развалившиеся над Парижем, и ее романтичное воспоминание, в которое он будто бы проник... Или: в хмурый и ветреный день он бродил по осеннему парку. Начался снег, колючий и мелкий, и зашуршал по сухим листьям. И звук тот оформился в ритм и мелодию, в которых какая-то высшая сила выражала тоску по той единственной, которую он так и не встретил. Парк помутнел от внезапных слез, которые были похожи на слезы окончательного прощания с мечтой пережить большую любовь. И не в силах двигаться дальше, он впал в горько~ладкое оцепенение...
Представим, он знал, в чем его талант, но как применить его практически, какое дело к нему приложить? Есть ведь таланты, в которых общество либо не испытывает нужды, либо их носители не догадались, как свой талант донести до общества, сделать его популярным товаром. Что за проклятие! - думал Герман.
- Почему он во всем выбирал дороги, которые оказывались ошибочными? Почему обнаружив свою ошибку , он тем не менее продолжал двигаться в ложном направлении? Почему у него не хватало решимости бросить все и пойти напролом сквозь неудобства бездорожья?
5 Он так и не понял, сумел ли заснуть, или просто легко забылся, но встал тем не менее по будильнику, на фирму приехал ровно в девять, как раз к началу переговоров, и дальше весь день глотал крепкий чай и держался поближе к кондиционеру, к его освежающей струе, брызжущей мелкими острыми каплями с запахом озона и аммиака. Закончив дела, заглянул к директору.
"Вам машину?" - спросила его миленькая секретарша. - "Вы немного не подождете ? Мистер Рао уехал в банк, но он вернется сию минуту. Не хотите чашечку чая?" Как забавно в ее юбках выговариваются слова, - типично индийское произношение перемешивается с оксфордским, - она, очевидно, училась в Англии. Не пригласить ли ее в бар? Однако, он знал, что последует дальше:
эта смазливая индианочка расширит оливковые глаза на пожилого игривого американца, и тем самым его унизит. Ни к чему ему лишний ожог.
"Спасибо, я обойдусь без машины".
Вышел на улицу, осмотрелся. Мимо катила пустая коляска.
"Эй, бабуджи!" Рикша подъехал.
"Садитесь, сааб. Вам куда, сааб?" "В какой-нибудь прохладный ресторан".
Рикша не понял, - такой заказ он услышал впервые в жизни, с его точки зрения все рестораны были намного прохладнее улицы, - но он уверенно закивал и покатил в ресторан подороже, - туда, где был шанс подзаработать на привозе клиента- иностранца . Вот и Герман вместе со всеми катит по пыльной и шумной улице. Он, за версту не похожий на всех, он, на которого все оборачиваются.
Спицы сверкают, пыль серебрится . Стены, одежды, дорога, - все белое.
В сумрачном и длинном ресторане, похожем на внутренность пинала, было, конечно, не прохладно, но в нем оказались фонтан и сквозняк, шевелящий одежды, волосы, скатерти. Герман уселся рядом с фонтаном. Несильные струйки вылетали по периметру круглой чаши, в центре над чашей они сталкивались и падали на золотистого божка. Распорядившись о пиве с едой, Герман задал такой вопрос: "Я слышал, в "Республике" что-то случилось..".
"Опять?" - воскликнул официант.
"Год назад", - пояснил Герман. "Что там случилось год назад?" "Там зарубили иностранца. Да, топором по голове".
Герман сидел в ресторане долго. Потом подумал, что надо встать, выйти на улицу и поехать. Нет, не в гостиницу. А куда? В этой стране либо ходят в кино, либо слоняются по городу. Вышел на улицу, жарко дышащую. Крикнул рикшу: "В кинотеатр ". Предыдущие две бессонные ночи, бутылки пива, еда в ресторане и покачивание коляски вогнали его в глубокий сон. Очнулся от криков. Толпа за забором. Вон, даже конная полиция. Крики, свист. Толпа из мужчин. Хоккей или регби. В такую жару? Нет, воистину дети солнца. Мужчины сидят на стадионе, а женщин на задних дворах домов насилуют солнечные лучи.
Поехали дальше. Плакат "ШОУ-ШОУ-ШОУ". Ниже плаката рисунок скелета, под ним мелкие буквы на хинди. Дальше еще такой же плакат, над входом в брезентовый шатер.
"Что там такое, бабуджи?" "Маджик, сэр".
"Стоп. Приехали".
"Сэр, а как же кинотеатр?" Нет, сегодня он обойдется без смазливой влюбленной пары, поющей и танцующей в цветах на фоне заснеженных Гималаев. Раз поцелуются - поют. Еще поцелуются
- поют. Да еще перед тем, как начнут целоваться, держатся за руки и поют.
Сегодня он попробует маджик.
6 Ряды деревянных скамеек без спинок и грубо сколоченная сцена. Центр ее загораживал занавес, сшитый из белых простыней, на них углем рисунок скелета. Брезент шатра свое отслужил, но с помощью заплат из подвернувшихся материй продолжал жизнь за пределами старости. Заплаты крепились и брезенту веревочками и были похожи на жирных лягушек, жадно греющихся на солнце. В незаштопанных дырах пылилось солнце. К нему подошел человек в форме, очень похожей на форму слуг, таскающих чай в госучреждениях, но отличался от тех презренных лентами серебряного цвета, окаймлявшими фуражку и рукава. Он козырнул, как постовой: "Ваше место в третьем ряду".
После недолгого ожидания на сцену забрался все тот же служащий. Зрители стихли. Приблизилась улица. Простыни занавеса раздвинулись, - на месте рисованно- го скелета стоял низкорослый, пучеглазый, мордастый, пузатый, с большими усами, во фраке, с красной бабочкой и с тростью. Он поводил глазами по зрителям, вскинул трость, указал на кого-то. Щупленький мальчик лет восьми пробрался к сцене, сел на нее, стал болтать босыми ногами. Фокусник крикнул: "Ах-ха!" - в руке у него оказалась картофелина. Он бросил картофелину мальчику, тот ее ловко подхватил и положил рядом на сцену.
Фокусник снова крикнул "Ах-ха!" - в руке у него выросла луковица, которую он тоже бросил мальчику. Дальше возникли огурец, стакан воды, люминес- центная лампа, палка с набалдашником, спички, топор. Мальчик поймал все эти предметы , расставил их в линию на сцене. Фокусник, телом похудев, стал тыкать в каждый предмет тростью и что-то подробно объяснять.
Глазея от скуки в разные стороны, Герман заметил в углу сцены что-то вроде большой трубы, отверстием направленной на зрителей. А не в трубе ли их скелет? Или, быть может, это пушка? Стреляющая скелетами? В этот момент заиграла музыка, мальчик поднял с полу картофелину, фокусник тронул ее палкой, и палка объялась коптящим пламенем. От луковицы - лампа загорелась, от огурца - вспыхнула спичка... Мальчик ежился, нервно смеялся, потирал коленку коленкой. Он сидел на железной пластинке, присоединенной к электричеству, на дру~ю пластинку вставал фокусник и, касаясь предметами мальчика, замыкал электрическую цепь. Герман почувствовал озноб, словно и он замкнул эту цепь, но этот озноб был не от мальчика, а от того, что его слишком долго обвевали холодные струи на фирме "Рао и Сыновья".
После небольшого перерыва занавес снова заволновался, из-за него на глаза зрителей вышла седая старая женщина в ярком, весенних цветов сари. Она повернулась , как манекенщица, зашла за трубу, фокусник крикнул, в трубе мелькнула-упала шторка, в отверстии все увидели женщину. Фигура ее медленно расплывалась, будто она погружалась в воду. Вот появился какой-то рисунок, что-то похожее на решетку..., в отверстии трубы возник скелет. Он подерил руками, ногами, подвигал челюстями, повертел черепом. Герман вспомнил свою каиеру, сфотографировал скелет и осознал, что в течении дня он почти в пугающей последовательности запечатлел на фотопленке ребенка, девочку, девушку, женщину, старуху и, наконец, скелет. Он углубился в размышления , что за этим могло стоять и как назвать такую подборку, но фокусник снова хлопнул в ладоши, кости растворились в набежавшей плоти, женщина вышла из-за трубы, склонилась в реверансе,удалилась.
Фокусник взял в руки топор, остановился напротив Германа и жестом предложил ему пройти на сцену. Герман, тоже жестом, отказался. Фокусник что-то проговорил, все зрители засмеялись.
"Он говорит", - склонился сосед, - "что после происшествия в "Республике" иностранцы боятся топоров. " Германа обиделся, но не очень. Опыт поездок в разные страны, особенно в страны слаборазвитые, его давно уже научил: натура людей и целых народов универсально одинакова, - богатых, сильных и иностранцев никто по-настоящему не любит. Герман реагировал на шутку, как реагируют все другие, по-доброму высмеянные комедиантами, он через силу засмеялся.
На этом представление закончилось. Герман вышел с толпой на улицу и растерянно остановился. Он не хотел ехать в гостиницу. Мимо него прошелестело весенних цветов яркое сари. Словно рядом прошелестело нечто похожее на спасение. Герман выпрыгнул из пустоты, догнал женщину, поравнялся.
"Простите, пожалуйста. Одну секунду".
Она обернулась, остановилась. На них оборачивалась вся улица.
"Я был на вашем представлении. Я хотел задать вам вопрос".
"Как я превращаюсь в скелет?" "Это я, кажется, сообразил. Что вы знаете о происшествии? Год назад. В гостинице "Республика".
Она отшатнулась и быстро пошла, взбивая ногами яркие краски, - как будто упорно и насильно погоняла перед собой все лучшее, случившееся в ее жизни.
"А вас поджидают", - сказал менеджер. - "Пожилой господин слева на диване".
Герман взглянул на диван слева. Пожилой господин читал газету.
"Что он хотел?" "Он сказал так: я бы хотел повидать человека, который снимает номер накрыше".
"Долго он ждет?" "Часа два".
Герман отер рукавом мокрый лоб.
"Ну и жарища у вас здесь. Почему вы не поставите кондиционер?" "Сэр, мы здесь часто замерзаем из-за близости Гималаев".
"Ну, я пожалуй пойду к себе".
"Сэр, вы забыли о господине".