- Я решил.
- Жертва выше моего понимания.
Северянин вздохнул и заговорил снова.
- Мне жаль, Учитель. Я пытаюсь донести до вас мою любовь к вашей прекрасной стране, которую сейчас держат под ярмом, и к её бойцам, которых бросают умирать от боли и стыда, моё страстное желание всё изменить... и... вы старше, Учитель, я говорю вам, как старшему. Я хочу получить Анну - и я хочу, чтобы он был счастлив: умно ли любящему делать любимого несчастным? Я хочу, чтобы у нас были общие дети. Я хочу, чтобы у нас было право касаться друг друга без стыда. Вдобавок я осознаю, что желаю боевого командира и будущего Льва. Я вижу один-единственный способ всё это получить: я должен проиграть поединок - и я его, конечно, проиграю. Оступлюсь. Поскользнусь. Сделаю ошибку. Анну, в конце концов, физически сильнее и имеет боевой опыт, а я всего лишь придворный франтик с претензиями, как сказал однажды Брат моей Государыни...
Бэру смотрел на маленького северянина и поражался силе духа и силе страсти - мирской страсти, помноженной на жертвенную чистоту синих стражей. Это - не лянчинское, да. И если предположить, что это - кшинасское... Бэру смотрел на него и чувствовал странное сожаление, то, которому нет места в душе синего стража - тоску о немыслимом в подлунном мире человеческом идеале, парадоксальным образом воплотившемся в словах язычника.
- Анну возьмёт, а я отдам всё, что возможно, - продолжал Ча искренним тоном ребёнка на исповеди. - Он должен быть свободен. Ради себя, ради нас, ради Лянчина и ради мира. Ваши люди, Учитель, рассказали вам о наших боевых подругах, о сёстрах Анну? Так вот, лично я намерен сражаться ещё и за то, чтобы никто не смел унижать мать воинов. Мать производит дитя на свет, кормит его молоком, учит стоять на ногах и держать щепку, как потом он будет держать меч. На этом мир стоит, но если об этом попытаются говорить мужчины, трясущиеся за собственный статус в глазах женщины, люди, вроде воспитанных здешней давней тиранией, могут поднять их на смех.
- А к женщине прислушаются? - спросил Бэру, отмечая, как каменеет его собственное лицо.
- Прислушаются к послу, который выбрал роль подруги Льва. Сам. Добровольно. Я верю Анну, я верю, что он не предаст меня, как и я не могу предать его. Мы вернём в Лянчин любовь без страха и стыда, завещанную людям Творцом, Учитель. По-вашему, это достойно? - спросил Ча, заглядывая Наимудрейшему в глаза.
Бэру слушал, чувствуя незнакомую боль в душе. Как, по-моему, это достойно? О чём вообще говорит этот нелепый ребёнок - с бесплотным?! О плоти, о женщине, о родах, о младенцах... о том, что бойцы, священники и владыки вырастают из младенцев, а младенцы - плод женского тела. О том зле, обиходно называемом добром, которое сожгло наши души и наше детство. Вот что мудрый Когу имел против этого мальчика с чистыми глазами - он заставляет сомневаться! Своей болтовнёй мальчишка заставил усомниться в себе Синего Дракона! Это же больно, бездна адова! Больно сомневаться! Синие стражи не знают сомнений - и оттого непобедимы и неуязвимы, слово Завета заставляет замолчать могучих мужей - и вот маленький бледный мышонок...
Когу прав. И Лев Львов прав. Анну и Ча - нарушители всего, что только мыслимо нарушить. Упаси Творец, власть окажется в этих тонких пальчиках - всё Мироздание поползёт по швам... Анну - смутьян, которого не устраивает существующий порядок вещей, Анну со своими сомнениями и кодексом чести не ко двору в Прайде, а этот мальчик - кусок его души, оазис в пустыне жизни, колодец, священная вода для него. Его языческий фетиш - хоть и носит знаки правоверных.
По сути безбожник. Без страха перед Творцом. И без страха перед сильными. И даже больше - без страха перед потерей статуса, без последнего страха, который должен быть сильнее страха смерти. Вот что Когу имел в виду. Им нельзя управлять. И Анну будет невозможно управлять - если этот мальчик останется с ним, как щит у его сердца и разума.
Есть очень лёгкий способ покончить с ересью Анну, подумал Бэру, содрогаясь от отвращения к себе. Кожа этого бледного мальчика, завёрнутая в штандарт Анну и отосланная ему с синим братом. Возможно, ярость и жажда мести придаст Анну сил для последней битвы с Львом Львов, но больше никаких перемен не будет. Анну убьёт Льва и станет Львом - а Мироздание останется на месте. Лянчин соберётся с силами, Анну наступит на горло любому недовольному - о, у него будет много ненависти и возможностей! - а потом, возможно, придёт время для вымечтанной нынешним Львом войны с севером. Если не Анну, то его дети сотрут Тай-Е в щебень. И порядок вещей останется прежним - Анну только вычистит его.
Вместе с маленьким Ча я убью Льва и убью сомнения, думал Бэру. Я убью вместе с ним ересь Анну. Я сделаю благое дело.
Я убью варварскую свободу севера. Северную искренность, вызывающую вспышки острой боли. Готовность к жертве не ради священного искуса, а ради плотской любви. Жертвенность - свойство любви духовной, не мирской. Жертвенность останется там, где ей быть надлежит - в Синей Цитадели. А мир останется там, где ему быть надлежит.
В повиновении, порядке и... ну да, в рабстве. Свободны были волки Линору-Завоевателя - до тех пор, пока их не поработила ими же и созданная империя; теперь и Лев - раб своих рабов. А свобода Кши-На - дело времени. Мы распространим рабство, повиновение и порядок вместе с Истиной. И как же это просто! Мешает лишь мышонок, которого можно раздавить в кулаке - он не успеет ни пискнуть, ни укусить... Этим мы спасём и Синюю Цитадель тоже - от сомнений, которые режут, как закалённое стальное лезвие...
- А кстати... - Бэру уже принял решение, от которого ледяная игла застряла под лопаткой, но решение вовсе не обязательно было осуществлять сию же минуту. Надо было выяснить ещё один вопрос, последний. - Рэнку, Соня - он с вами?
Рэнку надо забрать оттуда. Рэнку будет наш, мой, подумал Бэру. Теперь, когда Лев не помешает это сделать, я заберу мальчика, который станет моим воспитанником и преемником. Рэнку должен ненавидеть и презирать и Прайд, и Львят-смутьянов, и всю эту северную свободу, причиняющую страдания...
- Рэнку пребывает в Обители Цветов и Молний, - сказал Ча, и его глаза влажно блеснули. - Он оставил мир по доброй воле, с помощью женщины, которой доверял, как сестре... потому что ему было невыносимо вернуться домой. Мы развеяли его пепел в расцветающем саду - и Анну поклялся, что никогда не позволит так унижать человека, наделённого высокой душой, а Львята Льва плакали и жгли бумажные цветы. Мне жаль, Учитель - но Лянчин причинил Рэнку столько боли, что он предпочёл навеки остаться в Кши-На.
- Рэнку хотел быть синим стражем, - вырвалось у Бэру. - Почему же...
- Он выбрал, - сказал Ча. - Не стоит обсуждать или осуждать выбор того, кто страдал больше, чем заслужил, Учитель. Я даже не скажу, что вы должны были помочь ему - потому что и я не в праве осуждать. Вы ведь не принадлежите себе?
Бэру скрипнул зубами. Я заикнулся - и замолчал, как только мне приказали молчать, подумал он. Повиновение и порядок, будь оно проклято! Забавно, забавно: считать себя воплощением благородства, Чистым Клинком, благо это прозвище дал, так сказать, народ - и ощутить себя трусом, подлецом и предателем одновременно перед чистыми глазами языческого мальчишки, который ради своих прекрасных иллюзий оставил свой дом и отправился на смерть... Чудесно, нечего сказать.
- Ты умрёшь сегодня, - бросил Бэру, щурясь. Как оплеуху. Что теперь скажешь?
- Жаль, - тихо сказал язычник, опуская голову. - Как жаль...
- Что сразиться с Анну не выйдет? - Бэру с удивлением услышал в собственном голосе отвратительное злорадство - и его снова замутило.
- Анну говорил мне, что вы - благословенный клинок, который сам выбирает себе руку, - сказал Ча, разглядывая букашку, ползущую по половице. - Он не сомневался, что вы выберете руку Творца, Учитель, а вы, мне кажется, готовы выбрать руку мёртвого Льва, - Ча поднял глаза, полные слёз, и Бэру вдруг с ужасом подумал, что эти слёзы вызваны не страхом, а жалостью или, точнее, действительно, сожалением. О жизни - и о нём. Творец мой оплот, разочарованием, тяжёлым разочарованием! - Быть оружием мертвеца против живых - разве это достойная участь, Учитель?
- Ты понимаешь, что с каждым словом приближаешь смерть? - спросил Бэру.
- Да. Я вижу, вам тяжело меня слушать, Учитель. Я тоже исходил из неправильных посылок - мне казалось, что вы не станете убивать говорящего правду. Простите, - закончил Ча кротко.
Бэру прокусил губу насквозь, ощутив солёность собственной крови.
- Ты хоть представляешь себе, что чувствует человек с содранной кожей? - спросил он наотмашь.
- Смутно. У нас в Кши-На так не казнят даже убийц... но догадываюсь, конечно... А вы хотите причинить боль мне или Анну, Учитель? - вдруг спросил Ча тоном спокойного понимания. - Неужели они все настолько ошибаются в вас, а вы можете делать правильные политические подлости в духе мёртвого Льва? Или... это месть лично мне?
- Шису! - рявкнул Бэру, поворачиваясь на каблуках.
На террасу вошёл брат из караула и склонил голову, ожидая приказаний. Ча вморгнул слёзы и посмотрел вопросительно.
- Шису, - приказал Бэру, чувствуя, как потихоньку отлегает от сердца, - отведи северянина наверх, в свободную келью. Пусть ему дадут поесть - и присматривай, чтобы он не шлялся по Цитадели!
- Благодарю, Учитель, - сказал Ча, и Бэру снова послышалась тень насмешливой улыбки в его голосе. Вот же дрянь, подумал Бэру с какой-то даже нежностью, а Ча продолжал. - Простите, я не выбрал момента сказать, как меня восхищает сад Цитадели. Столь прекрасных мальв я не видал никогда.
Он отдал поклон и вышел за Шису походкой рассеянного ребёнка, а Бэру, слизывая кровь с губы, остался думать.
***
Запись N148-03; Нги-Унг-Лян, Лянчин, Чангран.
Чангран горит. Чёрный чадный дым заволок горизонт, встаёт над городской стеной грибовидной атомной тенью. Синяя Цитадель ощетинилась ракетным комплексом - и я отчётливо вижу, как ракеты наводят в сторону нашего походного госпиталя, нескольких стандартных палаток из брезента цвета хаки, с красными крестами. Меня трясёт от ужаса и беспомощности. Анну смотрит в бинокль в сторону Дворца, откуда, пыля, идёт колонна БТРов. Юу говорит: "Не прикидывайся, Ник. Ты прекрасно знаешь, что нам нужны молнии, которыми вы, полубоги, располагаете. Трусишь, да? В тылу отсидеться хочешь?" Ар-Нель, неожиданно роскошный, в расшитом кафтане по щиколотку, с длинными серьгами в ушах, увешанный ожерельями и браслетами, как дома, крутит в пальцах веточку цветущего миндаля и говорит, презрительно воздев глаза и обращаясь к потемневшим небесам: "Ах, драгоценный Л-Та, вы же знаете, что Кодекс Этнографического Общества предписывает милейшему Вассалу Нику позицию полного невмешательства ни во что! Какие молнии, оэ! Нет у землян молний. Спутники с ядерными зарядами на орбите, вероятно, есть, но бластеров у них тут нет, я вас уверяю..."
Кто-то гладит меня по щеке - и я словно с высоты падаю.
Небо начинает светлеть - прозрачный предрассветный полумрак. Прохладно. Отчаянно несёт гарью. Тело ломит, особенно шея - я, оказывается, лежу на полупустом мешке с зёрнами "кукурузы", ласково обнимая обломки ящика. Рядом со мной - Марина и Ри-Ё, в одежде, перемазанной копотью, с осунувшимися усталыми лицами.
- Я что, спал, что ли? - глупо спрашиваю я, ощущая прилив бесконечного счастья.
Марина улыбается, кивает. Ри-Ё говорит, протягивая расписную глинянную чашку с надбитым краем:
- Учитель, хотите сяшми? Надо просыпаться, простите меня. Господин Анну говорит - скоро будет бой.
Только сяшми мне сейчас не хватало... Я тру глаза, Ри-Ё отставляет чашку, придвигает миску и берёт кувшин с водой. Я умываюсь и постепенно начинаю соображать.
Почти все мои пациенты спят. Раненых больше, чем мне казалось; когда мы успели всем помочь - не постигаю... Волки притащили сюда, к базарному трактиру, тюфяки из тюфячной лавки и какое-то тряпьё разной степени ценности - госпиталь выглядит, как лагерь беженцев. Кирри по третьему кругу замораживает ожоги и колет обезболивающее нашим обгоревшим; среди них - и тот самый дворцовый волчара, с которым мы сцепились ночью. Он притих, устал от боли и больше не отказывается от помощи. Соотечественники Кирри спят в куче, как котята, сложив друг на друга руки-ноги. Подруга-трофей дремлет на коленях у Юу, сцепив руки у него на пояснице. На ней - чистая рубаха, её ноги прикрыты вышитой занавеской, Юу гладит её по плечу и смотрит с болезненной нежностью, которой, казалось бы, на войне совсем не место. Да этой парочке вообще здесь не место! И Элсу, спящему тяжёлым сном лихорадящего рядом со своей бессменной телохранительницей Кору - тоже! Интересно, здесь у нас тыл?
И надолго ли?
- А где Анну? - спрашиваю я.