- Ромка на фронте. Замолчал что-то.
- Климовы?
- Оба на фронте, и отец и сын, а младший еще в школу бегает.
- А я ненадолго - проездом. Завтра уезжаю... даже сегодня.
- Да как же так быстро-то?
- Да вот так, к сроку поспеть надо... Давай-ка ключ от сарая, дров нарублю.
- Да дрова-то не получены еще, Валюша. На рогожском складе дрова надо получить...
Я получил дрова, привез и потом до обеда колол их у нашего сарая, где теперь врыты были противотанковые ежи, сваренные из рельсов.
Ко мне подошел паренек в большой серой кепке.
- Валентин, здорово!
- Ты кто?
- Я Серега...
- Серега! Я тебя не узнал.
Это был Сережка Поликарпов с нашего двора. Дом, где он жил, выходил на Библиотечную улицу. Там росли клены, и мы когда-то, лет пять назад, еще собирали кленовые вертушки и пускали их в полет с пожарной лестницы. Теперь он стоял передо мной худой, в длинных широких брюках, сильно выросший. Серые прищуренные глаза его смотрели совсем по-взрослому, хотя он был моложе меня на три или четыре года.
- Закурить хочешь? - спросил он.
- Откуда у тебя?
- Да я работаю... зарабатываю.
- Ну давай!
Мы закурили. Полдень давно миновал, и над кирпичной стеной, отделявшей наш двор от склада, с тонким, едва уловимым свистом проносились стрижи, их черные острые крылья резали синь неба свободно и уверенно: два-три движения, совсем легких, даже небрежных, - и стриж взмывал над нами и проносился, наверное, уже над Крестьянкой или над Таганкой.
- Где работаешь, Серега?
- Да там... - Он замялся, и глаза его как будто раскрылись шире, и в них было что-то от сознания собственной вины, я это угадал, меня не проведешь.
- Ну, так?.. - спросил я снова.
- На базе... - Он сплюнул. Помолчал и добавил: - А ты как на фронт попал?
- Да очень просто. Пошел куда надо и потребовал.
- Меня вот не взяли... - Он затянулся, потом неумело выпустил дым и закашлялся. - По возрасту. Ты в отпуск?
Я рассказал.
- Здорово! - воскликнул он, когда я заговорил о партизанах, о капитане, о друзьях. - Ты теперь туда? - спросил он восхищенно. - На фронт?
- Да, получил назначение.
- А я твоей бабке дрова здесь колоть помогал, в прошлом году. Спрашивал о тебе. Она сказала, давно не писал, я уж подумал, что... А может, мне?.. - Он остановился, потом взглянул на меня, но я не сразу понял значение этого взгляда.
- А чего! - сказал я. - Давай в военкомат!
- Ладно. - Он сплюнул и отвернулся. Заломив кепку, смотрел на вылетевших чиграшей: на соседнем дворе была хорошая голубятня, и было странно видеть в небе совсем мирных, медлительных птиц. - Давай помогу, сказал Серега.
Он вырвал у меня топор и довольно ловко расколол полено, потом еще несколько.
- Я стрелять умею.
- Да ну?
- Валь, сколько еще война продлится, скажи?
- Теперь уж недолго ждать.
- Недолго, все так говорят. Ты скажи, в каком году: в этом или в следующем?
- Думаю, в следующем. Должно быть, в следующем, Серега.
- Нужно, чтобы в этом закончилась, - сказал Серега. - Так?
- Так-то оно так... Повоюем - увидим.
- Валь!..
- Что?
- Да нет, ничего... Поезжай.
- Чудак ты, а куда ж мне деваться?
...Я взял узелок с полотенцем, мылом, чистой майкой и пошел в баню к Рогожскому валу, а когда вернулся, то увидел накрытый стол, и на льняной скатерти бабкин сервиз, и блюдечко с вареньем из рябины, блины из тертой картошки. И сухари, и настоящий чай... Бабка не уставала выведывать у меня про мое житье-бытье, про мои приключения и называла меня мытарем. А я сказал, что мытарь - это сборщик податей.
Я сел с книгами, и она смотрела на меня, и мне стало неловко. Жалела она меня, что ли?.. Снова перечитал знакомые стихи и теперь, пожалуй, запомнил наизусть так много, что мне хватило бы этого запаса надолго: вспоминай и слушай, как звучат ясные рифмы Блока и Тютчева.
Поехал к Татьяне с биофака. Она жила с матерью у Крестьянской заставы, и на первом курсе мы иногда ездили с ней вместе на занятия. Я долго стучал в дверь. Открыла ее мать, Надежда Кирилловна, и долго всматривалась в мое лицо.
- Не узнаете? Это я, Валентин.
- Валентин... узнаю. А Таня скоро придет. На дежурстве она.