Лехин лихорадочно прикинул: если он бросится удирать, псы сразу догонят его. Значит… Значит, надо бежать до угла, где рядом с забором тянется высокая труба, отделяющая проезжую часть от пешеходной дорожки, — труба, похожая на грубые перила. Добежать до трубы, одним прыжком на нее, потом на забор, с него на овощной павильон в углу рынка. На крыше его точно не достанут. Ну а последующее спасение — это, конечно, утро, когда появятся на улицах люди.
И какого черта этим лохматинам нужно?
Он собирался пятиться до тех пор, пока свора не захочет напасть. Таким образом, пятясь, он выиграет расстояние до железных перил. И прыгнет наверх без опаски, что кто-то из бродячих псов тяпнет за ногу, как произойдёт в случае, побеги он немедленно.
Шишик вылез на свет полностью и ловко вкатился наверх, на плечо, Лехин пришел в недоумение. Что это с ним? Но "помпошка" так откровенно пялилась назад, что и человек оглянулся.
От холодного воздуха, втянутого сквозь зубы, зубы же и замерзли.
Псов за спиной оказалось только трое. Но какие это были трое… Даже под легкомысленно-тусклым светом фонарей и луны псы демонстрировали рост и мощь беспощадных уличных бойцов. Так показалось Лехину. В собачьих породах он не разбирался, но почему-то зациклился сразу: "Это доберманы и все!"
Своего движения он не проследил и даже не вспомнил. Просто вдруг увидел в руках металлический предмет, выщелкивающий длинное лезвие. Меч. Он вытащил его настолько машинально, что сейчас обалдело наблюдал, как оружие приходит в состояние боевой готовности. "Это и есть боевые навыки, когда тело организует защиту, не обращая внимания на растерянного хозяина?" — с последним щелчком появилась первая здравая мысль. И, как открытие, откровение: "Вот что называется: глаза боятся — руки делают! А то придумал тоже — ноги, мозги!"
На собак оружие в руках человека особого впечатления не произвело. Некоторые снова сели, а некоторые, к легкой оторопи Лехина, вообще "заулыбались". Он и правда разглядел, что оскал пары-тройки псин не угрожающий, а ласковый и приветливый.
"Господи, что это с ними!"
Встать пришлось спиной к решеткам забора, чтобы уследить и за теми тремя у дороги, и за всей сворой. Минуты через две томительного выжидания Лехин постепенно проникся странной мыслью: бродячие псы не хотят драться, а скорее — ждут от него некоего действия, причем связанного с оружием. Еще через минуты беспомощного разглядывания он заметил, что собачьи "улыбки" увяли, а от своры потянуло мрачнейшей безнадегой.
Обозвав себя дураком и радуясь, что никто не увидит, в чем его дурость выражается, он обратился к собакам:
— Ребята, никак не врублюсь, в чем дело. Ну, объясните хоть как-нибудь, покажите, что ли, что я для вас могу сделать?
И свора резво рванула мимо, почтительно огибая место, где стоял Лехин. Рванула она к дороге — к границе.
Лехин все-таки был выше любой из собак. Когда он увидел, у него сердце оборвалось и заплакало: первые три, "доберманы", были ближе к дороге, и мчались они с умопомрачительней скоростью; там, где рыночная дорога вливалась в граничную, все и произошло; трое на скорости врезались в нечто невидимое, что со страшной силой отшвырнуло их на подбегавшую стаю; стая бросаться не стала: собаки бродили вдоль ровно обозначенной невидимым запретом линии, некоторые скребли это нечто лапой, кое-кто уже выл, одна псина даже встала на задние лапы, опираясь на стену-невидимку, — в общем, собаки показали Лехину наглядно, что перейти дорогу-границу они не могут.
В полнейшем недоумении, уже ничего не боясь (только сердце дрогнуло: троица валялась, не в силах подняться; ладно, хоть живы), Лехин прошел сквозь стаю и… перешагнул барьер. Оглянулся… Лохматая дворняжка юркнула было за ним, но завизжала от боли, врезавшись носом в стену-невидимку. Визг перешел в жалобное поскуливание, и Лехин сам едва не взвыл от злобы и жалости. Что делать?
И кто виноват? Он подозревал, что знает ответ на второй вопрос, но сейчас его волновало собственное неумение справиться с первым.
"Думай, башка, думай. Что у нас есть? У нас есть невидимая стена, которой я не замечаю и легко прохожу, а собачины — нет, она для них непроходимая. Зато они оживились при виде меча. Будто решили, что я мечом сейчас что-то сделаю. Что я должен сделать мечом? Понятия не имею. Начертать какай-то колдовской знак? Колдовству меня точно не учили. Помнил бы… Не то. В чем главная проблема? В том, что меня больше всего раздражает. И что это? Я не вижу. Я не вижу стены. Что там говорил Елисей? Я вижу призраков, поскольку приспособился к определенному видению. И не вижу остального, потому что мой взгляд и остальное — разные уровни…зрения".
Один из "доберманов" поднялся и, пошатываясь, приблизился к Лехину. Он еще выглядел ничего. Второй тяжело поматывал башкой, лапы всякий раз от движения разъезжались, и он еле успевал их снова выпрямить, чтобы не ткнуться мордой в асфальт. Над третьим тряслась давешняя шавка из болонок и слизывала (Лехин нагнулся рассмотреть) кровь с широкого влажного носа.
"Итак, разные уровни зрения… Интересно, что присоветует Шишик?"
"Помпошка" присоветовала всем своим видом: она тихонько сидела на плече и, время от времени взглядывая на Лехина, смотрит ли, изо всех сил старательно пялила выпученные глазенки на невидимую стену.
— Так. Я правильно тебя понял? Мне нужно ее увидеть?
Глазенки мгновенно исчезли под кожистыми веками, которые, в свою очередь, утянулись в косматую шерсть.
— А ты уверен, что у меня получится?
Желтые дуги блеснули из косм и пропали.
— Что, Шишик, натаращился, да? Глазки болят?
Лехин все еще медлил, сам не понимая чего, но боясь. Наконец он вздохнул и хмуро уставился в нечто, сфокусировав глаза на точке, чуть выше той, куда втиснул нос один из уличных бойцов — "доберманов". Лехин расслабил лицевые мышцы, отчего веки полуприкрыли глаза. Шея почему-то дернулась назад — и в следующий миг Лехин непроизвольно попятился (собаки брызнули из-под ног), уже сам задирая голову все больше и больше. Геометрические линии рябили и множились — и росла вширь и ввысь бесконечная стена из громадных кирпичей.
После минут потрясения пришел ужас. Лехин обнаружил, что тоже не может пройти сквозь стену. Он бросался на холодные и шершавые кирпичи и натыкался на жесткий отпор.
Бродячие псы, сначала с недоумением следившие за ним, тоскливо взвыли. Начала шавка с кудряшками. Она прижалась к ноге Лехина и повела кверху беспросветно унылую ноту. Ее плач подхватили остальные.
Под аккомпанемент "черного отпевания" Лехин дергано думал: "Здешний микрорайон похож на прямоугольник и зажат сверху и снизу основными трассами. Наша сторона — периферийная дорога, она соединяет эти трассы. Если труп, о котором говорил Савва, находится где-то в середине микрорайона, значит то существо здесь уже было? Собаки врать не могут. Раз они собрались тут, они инстинктивно чуют, что здесь самая слабая часть прямоугольника. И что? Почему теперь я-то пройти не могу? Ведь сначала получалось. Вспомнил. Говорили же мне: ты их, призраков, видишь и слышишь, потому что знаешь, что они есть. И чем более я с ними общаюсь, тем больше они для меня становятся материальными. Опять-таки — и что? Я, конечно, могу представить, что стены нет, — и она пропадет. Но ведь только для меня. Не для псин. А просто так бросить их я уже не могу. На меня, черт побери, опять надеются! Хотя… А если?.."
Он собрался с духом, отошел от шавки с кудряшками и с маху ударил по стене мечом. Одновременно он представил, что стена картонная, так, обои; что меч кончиком уходит внутрь, после чего лезвие едет внизу, с треском разрывая картон; потом надо сунуть меч в верхнюю дыру и провести еще одну линию — вроде как дверь получается.
Ну, вот, теперь подойти к неровным порезам… Лехин резко ударил ногой в середину "двери". Впечатление мягкой податливости под ногой… Глазам предстала дорога, кусты за нею, часть дома…
Собачья орава деловито, без суеты вливалась в "дверь" и пропадала в темноте. Последним проковылял "доберман", которого вылизывала шавка с кудряшками. Он не оборачивался. Лехин почему-то знал, что псу больно, но эта боль терялась в волне облегчения, которая и помогала стоять на лапах.
В проем сунулась лохматая башка шавки с кудряшками. Башка вопросительно тявкнула. Лехин отсалютовал псине мечом и развернулся идти дальше по дороге, вглубь темной улицы среди высотных домов.
I5.
"Попробуйте представить, какие бы чувства вами овладели, если б некто на полном серьезе предложил: сходи-ка, дружище, по этому адресу и полюбуйся на свеженький труп!"
Почему-то именно эта длиннющая фраза засела в мозгах Лехина и изо всех сил не желала оттуда вылезать. Он повторил начало: "Попробуйте представить…" и присел на корточки перед трупом. "А правда, что я сейчас чувствую? Любимый вопрос американских журналистов, в последнее время взятый на вооружение и некоторыми нашими беспардонными журналистами-борзописцами, — отстраненно размышлял Лехин, ведя луч фонарика по обмякшему телу. — В отечественных фильмах скоро прозвучит и коронный вопрос американцев; хочешь об этом поговорить? И обязательным атрибутом реплик наших героев кино станет всячески склоняемая крутыми американскими суперменами "задница".
— Шишик, хочешь со мной поговорить об этом?
"Помпошка" отвалила нижнюю челюсть в подобии чудовищного зевка. Лехин в воображении повторил впечатляющее движение Шишика и сопроводил его металлическим лязгом. Воображаемым.
— По-моему, ты ругаешься. Не возражаю. Только, пожалуйста, не употребляй в ругательствах слово "задница".
Шишик снова зевнул — что, мол, пристал? Откуда-то снизу у него вылезла худенькая, в тощей шерсти лапка и поскребла под нижней челюстью. Лехин вспомнил Савву: "Для нас Шишики все равно, что для людей кошки". Вспомнив же про Савву, Лехин недовольно скривился и со вздохом принялся рассматривать то, что показывал фонарик. Отвлекаться от созерцания трупа на поведение Шишика он был бы рад сколько угодно, но — увы! — времени катастрофически не хватало. Еще пара часов — и утро.
Труп и правда выглядел лежалым. Сколько — Лехин, естественно, определить не мог и мельком решил, зловеще хохотнув про себя: "Если дело так дальше пойдет, придется обзавестись учебником патологоанатомии — тьфу, не выговоришь!"
Дотрагиваться до мягкой на вид, в темных пятнах гнили на костях Лехин отказался наотрез. Так что выяснить, подобно опытному сыщику, отчего человек умер, тоже не смог. Одежда мертвеца находилась в порядке, если не считать, что Лехин заметил все-таки: судя по чуть сползшим спортивным штанам, человека, кажется, тащили волоком по асфальту.
Лехин чуть сдвинул голову мертвеца набок. На затылке — рваная рана. Страдальчески кривясь от жалости и отвращения, Лехин попробовал сыграть в Шерлока Холмса: "Так, содранная кожа; мелкие камешки, вообще мусор… Его, наверное, тащили сюда, держа за плечо. О, какой я умный… Жаль, по лицу понять уже ничего нельзя… И жаль беднягу. Такая смерть…"
От жирного смрада гниющей плоти Лехин сморщился и чихнул. И после этого сразу произошли две вещи. Он машинально взглянул на Шишика — Шишик вытаращился на него. "Помпошка" однажды уже таращилась, подсказывая, что пора менять уровень зрения. Поэтому Лехин два бешено выпученных желтка воспринял как приказ смотреть хорошенько. И посмотрел. И увидел — Пустоту. Махом провалился в нее, точно выпрыгнул из окна в ночь, С перепугу дернулся назад — и оцепенел: в спину будто два рога уперлись, мягкие, но ощутимые.
Подсохшие глаза болезненно заныли, и Лехин очень трудно понял, что продолжает смотреть в Пустоту. В то время как не мешало бы оглянуться.
Боясь сморгнуть нужный уровень зрения, Лехин медленно развернулся. Он не боялся спугнуть того, кто дырявил спину тяжелым и явно враждебным взглядом. Он боялся, что тяжесть чужого взгляда почувствовал лишь потому, что настроился на другое видение, а оно непривычно и требует сосредоточенности. Боялся уязвимости… В общем, фиг его знает, как надо смотреть, чтобы не бояться потенциального врага!
Шла к нему странная, почти прозрачная зверюга. И не шла, а плыла, как плывет громадная акула — величественно рассекая воздух, который вдруг сгустился до плотности воды. Эдакая тяжелая махина — зверюга-то: длинное тело с будто налакированным гребнем на хребте; хвост — плоской пилой; морда острая — верхняя губа то и дело вздергивается, угрожая клычищами, напоминающими частокол из фильмов о Древней Руси.
Лехин поймал себя на мысли, что старается уподобить зверюгу чему-то знакомому. Частично, то бишь по частям, — получалось, а целиком зверюга наверняка была чужаком на Земле. Одна ее прозрачность чего стоила! И это еще при другом зрении, А если взглянуть на нее как обычно? Ничегошеньки бы Лехин не увидел!
Так он рассуждал, приходя потихоньку в себя, а зверюга, не сбавляя скорости, плыла к нему. И Лехин велел себе соображать: чем больше на нее пялишься, тем вероятнее собственное превращение, ну, предположим… в ее ужин!