– Прошу к машинам, – позвал Павел и рукой указал на «минерву».
Владимир Ильич осмотрел, запруженную народом площадь.
– Надо бы сказать товаг'ищам несколько слов. Помогите мне подняться на бг'онивичек…
Алые розы легли на бронированный капот «Остина-Путиловца».
С помощью Павла немолодой Ленин, кряхтя с подножки перебрался сперва на капот броневика, после – на его крышу. Оттуда чуть не свалился прямо на мостовую, зацепившись за бронеэкран пулеметов. Затем попытался встать еще выше, на пулеметную башенку. Та неуверенно пошатнулась и немного провернулась: стрелки броневика изнутри поворачивали ее плечевым упором.
Вождь пролетариата счел лучшим не рисковать, и принял стойку промежуточную: одну ногу поставил на башню, другую оставил на уверенной крыше.
– Това'ищи! – бросил он в толпу.
Внезапно на площади стало тихо. И слова эхом отразились от стен зданий, понеслись по проулкам.
– Даешь пе'е'астание ми'овой импе'иалистической войны в ми'овую г'ажданскую войну! Даешь диктату'у п'олета'иата! Жуть какие светлые пе'спективы отк'ываются пе'ед нами, това'ищи!
На углу Бочарной улицы стоял Андрей. От толпы митингующих его отделяли пустоты и более он походил просто на зеваку, нежели на манифестанта. Ленина она видел небольшой фигуркой. Рассмотреть иных у броневика было вовсе невозможно.
Одет Андрей был в гражданский костюм. Старый мундир с капитанскими погонами висел в шкафу: перешить новые все не доходили руки, да и оно было к лучшему.
Но солдаты нехорошо косились на Андрея, и он счел за лучшее уйти. Но не проулками, а к людной Арсенальной набережной – там не тронут.
Вдогон ему неслось:
– П'олетариат Ге'мании!.. Ка'л Либкнехт!..
В голове бурлило: да что же это такое, они ведь не против войны. Им просто другую войну надобно.
Неужели эта толпа не понимает?.. Неужели они победят?..
Глядя на толпу, Павел испытывал смутное беспокойство по другому поводу. Положим, с рабочими все ладно – они местные. А вот солдаты, вместо того чтоб сидеть в окопах или ехать домой, сидят в Петрограде. И хорошо б только они.
После февральской революции в столицу из ссылок и эмиграций стекались большевики.
Понаехали тут, понимаешь, – про себя бормотал Павел. – Мест на всех не хватит.
Строго говоря, Ленин тоже был из приехавших. Но бывший анархист серьезно опасался за свое, в общем-то незначительное положение. Ведь оттеснят, выгонят опять на завод. Тогда действительно только головой под кромкогиб.
Павел подумал, что вокруг сотни, может быть десятки людей с оружием. Достаточно хорошего стрелка, даже посредственного, чтоб снять фигуру с башни броневика. Может, стрелка тут же порвут на части, может он и скроется в суматохе… Большевиков это, конечно не остановит, наоборот, жертва поднимет им популярность… Место Ленина займет кто-то другой, может быть Троцкий.
Это не устраивало Павла, с Троцким он не был знаком лично.
И Павел легко потеребил вождя за штанину.
– Владимир Ильич?..
– Что, Пашенька? – спросил Ильич, отвлекаясь от речи.
– Ехать надобно! Вас ожидают!
– Ах да… Сейчас, сейчас…
Ленин завершил речь:
– Да зд'аствует ми'овая 'еволюция! У'а!
Площадь громыхнула тысячегласно «Ура», и кричала еще долго, но уже без Ленина. Он спустился на землю, и, было, направился к «дубль-фаэтону», где уже сидели Чхеидзе, жена Ленина и кто-то из революционеров рангом поменьше.
Но Павел перехватил вождя:
– Владимир Ильич! А поехали с нами в броневике?
И указал на свое командирское сидение.
Видя сомнения в глазах вождя, добавил:
– Уважьте ученика!.. Будьте любезны! Да и дождик собирается, а у нас все же крыша!
Ленин улыбнулся и занял указанное место. Павел сел на откидное место в боевом отделении.
Броневик тронулся, набегающий воздух шевелил лепестки лежащих на броне роз.
Ехать было будто бы недалеко, но в дороге один раз остановились по просьбе Ильича. Он заметил на углу митинг с красными знаменами и вознамерился выступить.
Броневик беспардонно въехал в середину толпы: народ чертыхался, барабанил кулаками по броне, но никто не пострадал.
Ленин на сей раз вещал с подножки бронемашины, был краток, и быстро вернулся в бронесалон.
Когда сел, в животе у вождя пролетариата вполне явственно забурчало.
– Что-то в до'оге желудок сове'шенно 'аст'оился… – он повернулся к водителю и попросил. – Нельзя ли поско'ее, голубчик.
Водитель кивнул: отчего «нельзя», очень даже «льзя» и нажал на газ.
По крыше забарабанили первые капли дождя.
Прибыв в особняк Кшесинской, Ильич в первую очередь спросил: где уборная. После – там с наслаждением заперся.
– Вот как! Мы его тут обождались, а он – в уборную, – ругались большевики.
– А что вы хотите… – Павел улыбался на правах старого знакомого вождя. – Ничто человеческое ему не чуждо.
За окном во всю лупил холодный апрельский ливень.
Позже на броневике у Павла поменялся водитель. Старому надоело быть развозчиком почты, и он перевелся в бронедивизион, ожидая опасностей, борьбы, и как следствие – наград. Этого на его долю выпало предостаточно, но, как известно, смелого штык не берет, пуля обходит. И через сорок лет он был достаточно здоров, дабы вспомнить тот самый раннеапрельский день.