Морским бронепоездом командовал полный тезка Данилина: Андрей и даже Михайлович Черномак, капитан второго ранга.
– Как вы свой броненосец именуете?..
Над названием заспорили: Данилин хотел его назвать в честь Всеслава Брячеславовича, именующегося также как Волхв.
– Что за название? – возмущался моряк. – Вот, скажем, куда лучше «Иван Калита» – Великий Князь Московский, собирателя земель Русских? А у вас кто? Князь удельный, стыдно сказать – белорус, и по прозвищу – колдун, ворожбит, наверное даже и чернокнижник!
– Так и он был Великим князем, только Киевским.
– Был. Но престол захватил мятежом, поправ право престолонаследования.
– Все не так! Когда мятеж был, сиречь первая русская революция, он в тюрьме прозябал. И после нее был избран миром. Он первый демократически избранный князь! Князь-революционер!
Но в личности Всеслава Андрея привлекало и другое: Всеслав Брячеславович прожил жизнь беспокойную, но по тем временам непозволительно долгую, оставил после себя многочисленное потомство. И еще: когда мир допекал его, мог исчезнуть, закутавшись словно в плащ, в туман ночной…
Разговор прервался: внезапно послышался звук знакомый, но будто бы лишний. Андрей огляделся, пытаясь вспомнить, откуда он ему знаком. И вдруг вспомнил: это же авиационные двигателя.
Когда над лесом появился бомбардировщик, Андрей крикнул:
– Берегись! Воздух! Прячься!
И сам первый нырнул под платформу остановившегося товарняка.
Перекатился по шпалам, достал «Браунинг» и успел сделать три выстрела, но промазал.
Тяжелый четырехмоторный бомбардировщик шел прямо на станцию, на бронепоезд.
Вот сейчас, сейчас рухнут бомбы и все наполнится взрывами, скрежетом рвущегося металла, криками… И все, что остается тем, кто на земле – молиться. И непонятно, дойдут ли сейчас молитвы, потому что между молящимися и Господом завис аэроплан.
И действительно: что-то ударило, зашелестел словно металлический снегопад.
Бомбардировщик уходил – шум двигателей становился все тише. Походило, что второго захода не будет. Немного опасаясь подвоха, Андрей выбрался из-под платформы. Из убежищ выходили и другие.
На земле и броне поездов лежали заточенные пруты – размером с пядь, с одной стороны, утяжеленные приваренной гайкой, с другой – имеющие полоски металла вместо стабилизатора.
– Что это было? – спросил Черномак. – Что это значит?..
Данилин подал ему стрелку: сброшенная с высоты саженей ста, она бы пробила человека от макушки до подметок.
– А значит это то, что не у нас одних проблемы с боеприпасами…
В тот же день пришел приказ бронепоездам выдвигаться: их направляли к Тихорецкой…
– Грузитесь, ребята, грузитесь! – поторапливал рядовых казаков урядник. – На вагон – сорок человек или восемь лошадей!
Стоя на подножке бронепоезда Андрей печально улыбнулся: сорок человек или восемь лошадей. Конечно, была такая вот норма.
Впрочем, людей в «столыпинский» вагон набивалось и поболее, а лошади против уплотнения протестовали единственным для них возможным способом – дохли.
На севере, помнил Андрей, лошади тоже не выносили не то долгой зимы, не то тоски и снова дохли. Но там их заменяли олени и собаки-лайки: умные, преданные, и, говорят, вкусные. Этого Данилин никак не понимал: как можно было есть тех, кому ты дал имя? Ведь совсем иное дело поглощать безымянных поросят, цыплят, чья единственная цель рождения – убой.
Но что касательно собак, то они бы из-за своей мохнатости, верно, скажем, не выжили в том же Аккуме или вообще в пустыне. К слову, лошади среди песков тоже нехорошо себя чувствуют, зато флегматично бредут верблюды.
А ведь, говорят, бывают места еще хуже: скажем, французский Кайен…
Вот после всего выходило, что самое живучее, выносливое существо – это человек.
Погрузка шла скоро: казаки отправлялись на фронт, к станции Архангельской. «Волхву», отозванному с фронта, надлежало провести состав, защитить от возможных партизанских налетов на пути, обеспечить прикрытие во время разгрузки.
Данилин велел перевести стрелку так, чтоб «Всеслав» пошел к Архангельской по «неправильному» левому пути. Будь время мирное – столкновение со встречным поездом не миновать. Но время было другим, и поезда ходили редко.
Гражданская война отличалась от Мировой, где части порой могли месяц топтаться на крошечном пятачке, а прорыв фронта на глубину в пять миль был событием. На войне гражданской за сутки бронепоезд, случалось, проходил с боями верст тридцать, а то и все пятьдесят.
Но пока состав находился в пути, станция на которую ехали, могла несколько раз перейти из рук в руки. Порой, чтоб предохраниться от нежданных гостей, входную стрелку закрывали, переводили так, что поезд уходил в тупик. Но о том, что к станции подходит два пути – часто забывали. К тому же бронепоезд получал возможность не просто плестись за воинским эшелоном, но обгонять его, уходить в глубокую разведку, если что – прикрыть разгрузку бронированными бортами.
По команде Андрея неспешно тронулся бронепоезд. Немного погодя пошел и военный эшелон, но последовал не прямо за «Волхом», а все, же по правильному, правому пути. Андрей пожал плечами: их дело.
Шли медленно, делая где-то верст двадцать в час. Вообще – бронепоезда не та машина, чтоб летать ласточкой, словно курьерский. Локомотив «Волхва», предназначенный для вождения товарных, и без того тяжелый, сейчас был усилен броней. Не без оснований Андрей опасался за судьбу рельс под поездом – по ним, может статься, придется возвращаться.
В пути «Волхв» чуть обогнал эшелон. Андрей долгое время находился в пулеметном вагоне, в командирской башенке, рассматривая в бинокль окружающие поля.
Погоды стояли замечтальные – одно слово: август. Река позеленела, обмелела стала теплой. Днем все еще палила жара, но ночи прохладой напоминали: лето на излете. Ласточки взрослели и смотрели все больше на юг… Андрей подумал об Алене: как она там – за год ни письма, ни весточки… Верно, с ней все хорошо, иначе бы Андрей почувствовал. Но от этого тоска по ней, по детям меньше не становилась.
А места тут хорошие: стоило бы, когда это безумие закончится, съездить на курорт в Гагры или Пицунду. А то ведь все служба, война…
– Андрей Михайлович, слезайте из вашего гнезда. Давайте чай пить!
В пустыне казаки совершенно отуркестанились, и чай пили при каждом удобном случае. И в поезде сообразили печурку на которой постоянно кипятили чайник.
Андрей опустился вниз, его сменил урядник – принял бинокль и полез вверх.
С кружкой чая Андрей присел за стол, принялся писать письмо своей жене, благо тихих ход бронепоезда позволял это делать. Письма ей он писал часто, первое набросал еще в Минеральных Водах, но ни единое пока не отправил: не было надежной оказии. Поэтому письма превратились в подобие военного дневника, впрочем, несколько скрашенного. Чтоб не пугать любимую, приходилось подбирать слова…
Он вкратце описал свое первое прибытие на фронт: работали они в паре с морским. Последний был снабжен морскими же тяжелыми орудиями, и, стало быть, мог вести огонь с закрытых позиций. Легкий «Волхв» обязан был прикрывать тяжелый, действовать с войсками на поле боя. На самом бое Андрей не останавливался…
Принялся писать уже чистую правду, о том как скучает… Написал: «..Разве в мире есть сила, способная заставить забыть твои глаза?..»
– Ваше высокоблагородие! Впереди – дым!
Андрей поставил кляксу, рванул к наблюдательной башенке, поднялся по лесенке, чертыхнулся:
Из-за поворота, из рощицы навстречу белогвардейским поездам мчался, набирая на спуске ход, большевистский брандер-паровоз.
Андрей затаил дыхание: безумцы, самоубийцы? Нет: от паровоза отделилось две фигурки, спрыгнули на насыпь, покатились по ней…
– Назад, назад! – Закричал Андрей.