- Как здоровье твоей супруги? - бестактный вопрос, сам ведь женат.
- Да все в порядке. Скоро партию заканчиваете?
Андрей Титомиров рассказывает анекдот про Сталина:
- Поехал Сталин в США. Встречается с Рузвельтом. Разговор заходит о преступности. А в США, надо сказать, полиция стреляет с бедра и без предупреждения. Рузвельт - Сталину: "Не веришь?" - "Нет". - "Ну давай!" Взяли по автомату, пошли. Ну, тот своих знает - им мало не показалось! А Сталин ходил-ходил: везде люди как люди. Наконец, видит - идут строем: все в кожанках, взгляд настороженный. Он всех перестрелял, приходит в наше посольство, а ему посол говорит: "Иосиф Виссарионович, у нас тут приехала делегация к американским рабочим, а какой-то идиот всех перестрелял!" - и продолжает: - А вы знаете, почему арабы присоединились к национал-социализму, а не к нашему коммунизму? - Я знал, почему, но промолчал.
- Дело в том, что в дословном переводе на арабский язык слово "коммунизм" означает "несправедливое разделение награбленного", а слово "социализм" - "справедливое разделение награбленного"...
- Так это готовый тост! - воскликнул Борис. - Так выпьем же за то!..
- Вы знаете, где у нас будут военные сборы?
- Нет. А что, ты уже узнал?
- Да. Как вы относитесь к сопкам Маньчжурии?
- Так что, на Дальний Восток поедем? Вот хорошо, я там никогда не был!
- Ну, и не много же ты потерял. Там жуткий климат и тучи комаров.
- Постой, так ведь комары только в тундре.
- Не веришь - проверишь.
Потом все стали почему-то говорить о снах, а Малиновский сказал по этому поводу:
- Я давно подметил, что конструкция, то есть режиссура сна зависит от умственного уровня, то есть начитанности человека. У людей попроще соблюдается это... аристотелевское правило единства места, действия и времени. А у людей образованных гораздо сложнее композиция: присутствует действие "за кадром" и "мысленная предыстория" событий.
Потом все стали считать общую сумму прожитых лет, и получилось 87. Тут же пришла миниатюрная Аллочка, подружка моей (то есть Вальдемаровой) супруги, поинтересовалась у меня, где она, и спросила, что это за поэт, у которого есть такая строка:
Без тебя и в Москве грусть...
Я предположил, что это кто-то из декадентов (чуть не сказал "из Серебряного века"), но оказалось, что это какой-то современный московский поэт с претензией на диссидентство. Андрей Титомиров сказал, что "такое дерьмо" его не интересует, и показал нам небольшой синий том "Избранного" из дневников Эрнста Юнгера.
Потом мы заторопились на семинар. Мой доклад на оном состоял из краткого сообщения о социальной окраске событий 34-го года в Германии и их влиянии на последующую историю Рейха.
День пролетел абсолютно незаметно, и в три часа я подошел к актовому залу на собрание комсомольского актива. Среди пришедших я с удивлением заметил одну мою знакомую с отделения философии науки, которая в моем деполитизированном мире подрабатывала в мухинском училище натурщицей. Кроме нее было множество совершенно незнакомых мне людей (при моей отличной зрительной памяти я там, у себя, знал в лицо почти всех студентов философского факультета). Двое из незнакомцев поздоровались со мной. Наконец появился Руслан и роздал всем присутствующим маленькие брошюрки с тезисами к начинающемуся в эти часы XXX съезду КПСС в Москве.
За Русланом появился секретарь Университетского комитета ВЛКСМ и начал заседание. Он представил нам инструктора Василеостровского райкома Арона Рувимовича Кизякберга - длинного тощего еврея, который сразу же взял широкий аккорд:
- Как вы все, товарищи, знаете, тезисы к XXX съезду КПСС помимо всего прочего предусматривают повышение бдительности и бескомпромиссную борьбу со всевозможными проявлениями антисоветского космополитизма. Товарищи, наш идеологический враг не дремлет, и неустанная борьба с космополитами - долг каждого советского человека. Антисоветские круги Великобритании и США делают ставку именно на космополитические круги в силу их патологической ненависти к нашему государству, советскому строю и русскому фольксгейсту... И чем более очевидна бесперспективность этой ненависти, тем более беспардонно и параноидально ее проявление. Пользуясь либерализацией советским правительством правил поступления в высшие учебные заведения, космополиты активно проникают в их стены с целью разложения советской науки и использования академической трибуны для своих человеконенавистнических планов....
Кивавший в такт речи инструктора Руслан воспользовался паузой в его речи для своей реплики:
- Выявим, Арон Рувимович, и обезвредим. Постараемся.
Я едва не расхохотался на весь зал.
Жара достигла апогея, когда я вышел из историко-философского корпуса. Сидящий Ломоносов провожал меня взглядом до самой троллейбусной остановки. Девушки-студентки, ожидающие транспорта, все как на подбор - в легких длинных платьях, а поверх них темно-сизые студенческие тужурки с кокетливо подвернутыми манжетами. И так же, как в моем мире, долго, отчаянно долго не было троллейбуса. Наконец он появился в перспективе Университетской набережной. Люди встрепенулись и приготовились к приступу.
На Невском во всю торговали мороженным в виде факелов - "Факельцуг", а у Казанского собора милиция разгоняла немногочисленных анархистов. На платформе метро немец-турист спросил меня на родном языке, как доехать до "Московской". Я показал ему на схеме метрополитена уже в вагоне. Когда поезд остановился на станции "Площадь Мира", ко мне обратился только что вошедший баптистский проповедник с увещеванием, соответствующим его убеждениям. Я отвечал, что у нас есть наши славянские боги, и уповать на каких-либо импортных богов - самое настоящее предательство. Не успел я перечислить по его просьбе славянских богов, как мы приехали на пересадочный "Технологический институт", и я вышел из вагона вместе с массой людей. В поезде, идущем, по объявлению машиниста, "только до Автово", девочка лет тринадцати везла в плетеной корзинке крупного кота, который из страха перед подземельем громко орал на весь вагон. На Автово (было уже пять часов тридцать пять минут) я купил факельное мороженное и германский ежегодник "Рейх" за прошлый год. Парило как перед дождем. На остановке, куда подходил автобус-двадцатка, ругались на чем свет стоит муж и жена алкоголического вида. В переполненном автобусе можно было не опасаться контролеров, да и действовали они при данном социальном строе как-то более застенчиво. Крупные капли дождя западали с темно-сизого неба, когда я уже входил в подъезд своего дома.
Вальдемар был один и готовил себе перекусить на кухне шпроты, бутерброды с сыром и чай. Я коротко рассказал ему о произошедшем в университете и показал газету, найденную только что в почтовом ящике "Диссидентские посиделки", которую, по всей видимости, космополиты подбрасывают в почтовые ящики порядочных граждан.
- Да, попадается время от времени такое дерьмо, - сказал Вальдемар.
Я из любопытства стал читать. Эпиграфом к газете служили некрасовские строки:
Поэтом можешь ты не быть,
Но гражданином быть обязан.
На первой полосе в статье под заголовком "Заклеймим советский фашизм!" последними словами поносился Шеварднадзе.
- А у нас он считается демократом, - заметил я.
- Да что им! По меркам диссидентов даже президент США фашистско-маккартистский лакей.
На второй полосе - статья "Памяти Андрея Дмитриевича Сахарова, зверски убитого советскими спецслужбами десять лет назад". В ней меня поразила фраза: "С первых дней установления тоталитарного большевистского режима Сахаров вел бескомпромиссную борьбу со всеми проявлениями русского фашизма советизма".
- Постой, но ведь Сахаров родился в 1921 году! Он никак не мог бороться с советизмом с первых дней советской власти!
- В этом-то вся соль анекдота!
На следующей странице публиковался мартиролог диссидентов, расстрелянных в первом квартале 1996 года, а последняя, четвертая полоса целиком была посвящена рубрике "Враги и предатели". Из двух статей в первой был заклеймен Сергей Курехин, некогда близкий к диссидентству лидер "Поп-механики", а ныне принадлежащий к исследовательской группе директора Ленинградского НИИ геополитики Дугина. А во второй содержался призыв к ленинградцам-петербуржцам не приобретать и не читать погромно-антисемитского сатирического журнала, издаваемого Ленинградским отделением ДОСААФ, "Смеюсь над сатириками". Редколлегия газеты была анонимна, но стиль, лексика и ряд формулировок напоминали нескольких известных в демократической России политиков и журналистов.
Когда газета была отправлена в надлежащее место, Вальдемар, все это время внимательно следивший за выражением моего лица, сказал мне:
- Я замечаю все увеличивающуюся твою тоску. Но позволь предложить тебе средство.
Вот так я всегда начинаю разговор издалека, если не от Рода, то уж от Кия. Просто поразительно наблюдать себя со стороны.
- Что ты имеешь в виду?
- Тебе надо познакомиться с девушкой, - и сразу оговорился. - Нет, ты не подумай, что я перефразирую Гессе, но...
- А что, ты уж и кандидатуру подобрал?
Уж перед самим-то собой я не стесняюсь в выражениях; и он тоже.
- Да, а что?
- Боюсь, из этого ничего не получится. Я, как я понял - лицо квазигосударственное. А стало быть, моя личная жизнь неизбежно оказывается под государственным контролем. Я ведь по сей день пишу аккуратные еженедельные отчеты в известное ведомство. Да и потом, зачем портить кому-либо жизнь, я ведь еще надеюсь выбраться отсюда...
- Куда? - с самой крепкой иронией спросил он. - Если оставить в стороне родственные связи, что ты потерял?! Жалкую стипендию в тринадцать советских рублей? Синтетическое питье из "развитых" стран, сбываемое в развивающиеся? Лицезрение сатириков, на которых клейма ставить негде, и которых хлебом не корми, дай посрать людям в душу? Из твоего повествования о ваших злоключениях я единственного никак не пойму: ради чего все это? во имя чего? Кому вы хотите всем этим доставить удовольствие? Создается впечатление, что у вас вся страна живет по христианской заповеди о пощечинах. Но ведь так же не бывает?! И это лишний раз меня убеждает, что наша страна может жить или при тоталитаризме, или вообще жить не может.