Двое всадников ехали молча, чернея силуэтами посреди запорошенных снегом полей. Ни одно слово не нарушало завывание ветра в ушах и поскрипывание черных стволов деревьев у дороги. Оба знали, что разговор, едва он начнись, станет подобен искре упавшей в солому, и им останется только поединок. Каждому было что сказать другому и в чем обвинить, но и в свой адрес ответ оппонента мог принести много стоящих доводов. Для прочих это останется просто дракой не поделивших чего-то наемников. Так стоило ли рисковать, если они сейчас ехали одним трактом, но разными дорогами по жизни?
Истребитель неупокоенных вспоминал наставления учителей в горах и собирался, как и положено, провести в медитации часы до захода солнца у места, где предстояло сражение. Первое боевое крещение, каким бы оно для него ни оказалось, не должно было произойти в схватке с «ловцом удачи». Ведь исход предрешить было невозможно. Тем паче его миссия — это сражения против тех, кто выскользнул из-под плаща смерти и нес вред живым людям, питая существование своей умершей плоти. Это очерчивало круг возможностей истребителей, и довольно сильно, в бою, где противник был не монстром. Они изучали повадки определенных беглецов из Бездны, сиречь тварей редко наделенных гибким и изворотливым рассудком, а больше физической силой или особыми свойствами породы.
Истребители слыли весьма опасными противниками, это Феникс отлично понимал и готов был сражаться только в том случае, если горячность молодого человека не оставит иного выбора. Но полукровка прекрасно знал, что в нынешние времена это вряд ли назовут дуэлью, как стало модным в высоких кругах дворянства с почетом насаживать ближнего на клинок. При этом охраняя честь и достоинство по сути простыми убийствами, которых на дорогах творилось ничуть не меньше. Однако приправа самого блюда такой банальной, пусть и «придворной», мести и то, как его подавали, не оставляла шансов для соперничества какой-нибудь трактирной заварушке, когда двоих противников окружали многочисленные зрители и созерцали зрелище с улюлюканьем и азартом ставок. Впрочем, если никакого особого значения такие драки не имели, то стоило ли сражаться здесь, посреди полей, ведь единственное, что принесет победа — так это обрыв пути одного из них. А дел у Карнажа хватало и он прекрасно понимал, что совершить их сможет только живой.
Детские обиды, когда-то коснувшиеся «ловца удачи», снова ожили, едва он встретил владельца мануфактуры. Полукровка специально соблазнил того на игру, собираясь таким образом поквитаться с теми порядками, что царили и тогда, когда он работал на аптекаря, будучи ребенком, чтобы добыть лекарств больной матери, и, как видно, теперь, когда детей продавали на мануфактуры. Конечно же долговязый мог вернуть себе проигранные деньги и, даже если его убить, то это место займет другой, пока вокруг нищета и вместе с ней новые веяния времени, неплохие по своей сути, но извращенные теми условиями, в которых они появились.
Старый аптекарь давно кормил червей, но плетей от него полукровка в детстве успел получить досыта. Феникс знал, почему так случилось именно с ним. В те времена всюду было принято наказывать без пощады и сострадания, не взирая на то, что ребенок не мог работать так же хорошо и аккуратно, как взрослый, к тому же не мог достойно ответить на жестокость. Мало кто был способен устоять перед искушением почувствовать хоть крупицу власти, когда сам был под пятой феодала или ростовщика. Карнаж считал, что безнаказанность и безразличие всегда были есть и будут, но что мешало тем, кто хлебнул на своем веку этой горечи до слез отплатить не за всех обездоленных, хотя бы за себя при первой же возможности? Навряд ли это было способно хоть что-то изменить и в малой степени, но покорность судьбе выглядела в таких вещах иной раз покорностью мучителю. Месть — уместное слово тогда, когда можешь себе его позволить, в этом Феникс был убежден, и пусть обидчик давно отправился на тот свет, но ответить всему этому, сложившемуся и устоявшемуся, полукровке очень хотелось. Упускать такой случай Карнаж не собирался, как, впрочем, не упускал практически ничего на своем пути…
Не сговариваясь, оба остановили своих коней недалеко от развилки, подле уцелевшего дорожного указателя. Недалеко в поле качали голыми кронами три невысоких дерева, склонившись над высохшим прудом. Двое всадников свернули с пустынного тракта и направились туда. Привязав коней, оба все так же молча свалили сумки и, натаскав сушняка, развели костер. Берег пруда укрыл их от ветра с поля, а огонь согрел в это серое утро, которое они не хотели проводить в городе каждый по своим причинам.
Каждый подмечал, как просты и деловиты движения спутника. Вот рука в перчатке с набойками подбрасывает еще веток, почти касаясь пламени. Вот пальцы в грубой кожаной перчатке уверенно хватают небольшой котелок и ставят на огонь. В глазах нет ни задумчивости, ни растерянности. Лица сосредоточенны, будто так и надо — обычное дело жечь костер возле дороги вдали от людей. Нет и мысли, что должно быть по-другому, о чем различные мыслители по сто раз повторяли утверждение «о социальном животном».
Оба запаслись терпением. Грели чай, по очереди досыпая каждый из своих запасов в котелок. После полудня решили перекусить. У одного нашелся неочерствелый до такой степени, что можно зубы сломать, хлеб, у другого вяленое мясо, не плесневелое от сырости.
Обменялись. Поели. Хмурость спала с лиц. Еще веток в огонь и до вечера, чье ожидание тянется бесконечно долго под феларским скучным и серым небом. И молчание… не чинное и не значительное, а простое, как треск сухих веток пожираемых костром.
Феникс потирал мерзнущие уши и немного завидовал своему спутнику, который мог без труда укрыть свои, на худой конец, ладонями. «Ловец удачи» вспомнил о наставлениях глазастого горбуна-поэта и достал зеленую склянку, скептически осмотрев ее. «Не более тринадцати капель всего»… Надо приберечь на случай, когда станет совсем невыносимо. Не кстати оказался этот dra, очень не кстати. Теперь придется торопиться, а торопливость, как известно, хороша только при ловле блох.
Полукровка снова безбоязненно щеголял перьями феникса на куртке просто потому, что в северном королевстве его знали в лицо, а в южном это была та примета, по которой его могли случайно вспомнить старые враги. Предусмотрительно утеплившись и правильно подобрав сочетание тканей, Карнаж почти не мерз, а у костра не становилось жарко. Шарф, полученный им после обряда от сильванийских жриц, оказался на удивление теплым, не смотря на то, что плохо спасал от ветра. Неужели правдой было то, что тепло прощения остается, и ткань помнит его всегда?
Истребитель неупокоенных отметил для себя, что присутствие полукровки больше его не тревожит. Обида за сказанные слова куда-то исчезла. Наставник часто говорил ему, что медитация — это состояние духа, а не положение тела, которое сначала заставляют принимать начинающих, чтобы те не отвлекались.
Молодой человек представлял себе все иначе. Однако, такое странное времяпрепровождение, успокоило и снова внесло некую ясность в мысли. Друиды оказывались правы, утверждая, что не стоит загадывать наперед даже самую малость в деталях. Это говорило о неуверенности в собственных силах и неспособности построить нечто большее в воображении, чем просто следующий день. Путь, которым следовал каждый, этот каждый должен был узреть сам и для себя в целом, а не последовательной цепью деталей и событий. Судьба будет смеяться над такими «пророками», будто нарочно искажая все, что они попытаются предвосхитить. Но истребитель неупокоенных также понимал, что серьезный разговор с судьбой он сможет вести только после того, когда пустит в дело то, чему обучался многие годы в горах. Хотя бы собственное обучение нужно оправдать и довести до логической точки. Больше никаких чучел не будет и оточенных палок вместо клыков и когтей тоже.
Начинало смеркаться. Время, тянувшееся поначалу нестерпимо медленно, вдруг ускорило свой бег.
С дороги, возле указателя в сторону чернеющей вдали мануфактуры у реки, свернул всадник, торопивший свою лошадь так, будто за ним кто-то гнался.
Костер догорал, рассыпавшись мелкими углями по растопленному снегу. Феникс поторопил его, разворошив палкой, и начал спешно собираться. Истребитель неупокоенных последовал его примеру, и вот они снова на развилке. Кивнув друг другу на прощание, каждый поехал в свою сторону.
Молодой человек не спешил. Времени было еще достаточно. Дорога вела на юг, забирая немного на восток, отдаляясь от быстрого течения Бегуна, до которого здесь было рукой подать. Вскоре впереди показалась порушенная каменная ограда, за которой стоял остов каменного дома с провалившейся крышей.
Железные прутья распахнутых настежь ворот были изогнуты и повыломаны. Вокруг царила глубокая тишина, будто ночная живность позабыла сюда дорогу и давно. Белый, еще слишком тонкий полог снега вокруг стен отступил на добрых полтора десятка ярдов, оголив черную как сажа землю с торчащими из нее обрубками молодых деревьев располагавшегося здесь некогда сада.
Когда истребитель неупокоенных подъехал ближе, он увидел, что с каменной арки свисала оборванная веревка. Ее кто-то недавно сюда повесил — она была совсем новой.
Молодой человек осмотрелся по сторонам. Вокруг ни души. И тут его взгляд натолкнулся на деревянную, посеревшую от времени дощечку, прикрепленную возле створки. На ней было вырезано несколько слов по-феларски:
«Здесь умерла наша надежда»
Истребитель неупокоенных снова перевел взгляд на веревку и озадаченно хмыкнул.
Неожиданно из-за стены вынырнул яркий свет фонаря. Он приближался. Молодой человек натянул поводья, поворотив коня, и схватился за меч.
— Кто здесь колобродит? Уезжай отсюда, путник, если тебе дорога твоя жизнь, — послышался старческий скрипучий голос.
— А что же ты здесь делаешь, старик? — ответил своему незримому собеседнику истребитель неупокоенных.
— Так что же сделается старому Жилю? Покуда не полночь, он увезет свою повозку в город, чтобы пропустить положенный только ему стаканчик и съесть кусок хлеба.
Старик так мечтательно это произнес, что истребителю неупокоенных тоже захотелось есть. Когда собеседник вышел из-за ворот, то от одного вида старика ему стало не по себе. Назвавшийся Жилем был закутан в оборванный плащ, с обмотанными тряпками поверх старых штанов ногами, в феларской старинной шляпе с медной потертой пряжкой, давно вышедшей из моды. Из-под широких полей головного убора струились очень длинные пряди седых волос. На истребителя неупокоенных безразлично посмотрели впалые глаза с худого небритого лица. Их нездоровый блеск еще более настораживал. Сухая рука с невообразимо длинными пальцами сняла шляпу, и старик почтительно склонился, почесав свою лысину, и снова нахлобучил головной убор, взявшись за оглобли повозки, в которой лежали его нехитрые пожитки и лопата.
Истребитель неупокоенных заметил, что у бедняги не было ушей — характерный знак издевательств полуэльфов-наемников.
— Так что ты здесь делал? — преградил старику путь молодой человек.
— Я? — кривая улыбка перекосила лицо Жиля, — Я — могильщик.
— Разве здесь кладбище? — изумился молодой человек.
Длинный сухой палец старика указал на табличку, которая была приколочена под аркой ворот.
— И что с того? — истребитель неупокоенных слез с коня.
— Эту веревку все время кто-то здесь вешает, — проскрипел старик, подняв глаза вверх.
— Понимаю, — глухо ответил молодой человек.
— Я здесь хороню детей. Мне щедро платит за это один господин с мануфактуры. Но вот сегодня встретились на дороге, давненько не виделись, а он меня испугался и пришпорил коня.
Старик замолчал и поволок свою повозку, быстро удаляясь в подступавший туман, что спускался с близких холмов.
— Да уж, я видел, — бросил ему вслед истребитель неупокоенных, — Гнал что есть духу.
Молодой человек прошел под аркой ворот и вдруг остановился. Неожиданная догадка требовала немедленного объяснения. Он резко повернулся:
— Но как ты оказался здесь вперед меня, я не видел тебя по пути!?
Но его вопрос встретил лишь туман, окутавший саваном дорогу.
Из остова дома, который когда-то был лепрозорием, послышался гул и знакомое по наставлениям мастеров булькающее рыканье.
Полночь приближалась.
Истребитель неупокоенных скинул плащ и выхватил оружие — огромный, изогнутый клинок с широким лезвием. Несколько таких мечей привез с собой давным-давно основатель клана, познававший свое мастерство на острове Палец Демона. Это оружие островитяне называли «Мечом Восьми Триграмм», а техника боя с ним поразила основателя клана своей грацией и удивительной скоростью. Именно это он искал в своих бесплодных скитаниях, которые порицали служители церкви, поддерживавшие, тем не менее, его деньгами и напутствиями.
По возвращении с острова основатель клана ушел со своими немногочисленными учениками в горы и через десять лет первые истребители неупокоенных появились на дорогах. Слава об их искусстве и невиданном оружии пронеслась по обоим королевствам. Многие, кто видел первых из них в бою, утверждали, что человек не способен так сражаться. Это порождало многочисленные слухи и домыслы. Священнослужители поспешили откреститься от истребителей неупокоенных, однако не торопились объявить их вне закона, пока считалось, что они, вместе с инквизицией, делали общее дело.
Гули вышли навстречу одинокому воину. Меч молнией сверкнул в темноте и первый из монстров рухнул на черную землю, загоревшись белым пламенем.
Истребитель неупокоенных положил меч на плечо, закрыл глаза и, застыв в ожидании пока остальные монстры вылезут из лежбищ и приблизятся к нему, поднес два сложенных пальца вертикально к губам, забормотав первые слова из монолога клинка.
Этот монологи окончится только тогда, когда последний гуль испустит дух у ботфорт молодого человека.
Пока в развалинах лепрозория кипел яростный бой и огромный изогнутый меч не останавливаясь рубил плоть семейства гулей, вокруг здания мануфактуры царила ночная тишина и спокойствие, которые были обычны для недавних окраин деревни, а теперь пригородов.