Рассказ М. Опальнова
Рис. худ. С. Лузанова
Их было пятеро, сидевших на веранде лучшего ресторана Леопольдвилля за столиками, уставленными стаканами с вином и виски, заваленными журналами и газетами.
Облокотившись о резные перила веранды, почти у самого входа сидел швейцарец капитан Гарднер, начальник округа Лунду. Против него небрежно раскинулся в качалке артиллерийский капитан Ван-Слипп. Острый румянец лихорадки, трепавшей артиллериста с полудня до захода солнца, еще не сошел с его шафранно-желтых щек. Рядом с Ван-Слиппом поместился лейтенант аскари Фелибер Легро, более известный по всему бельгийскому Конго под названием «Брюссельского франта».
Под электрической лампой, льющей с потолка молочный лунный счет, ровный и успокаивающий, дымил плоской сигареткой русский ротмистр Иславин, два года назад променявший серебряные погоны колчаковского ротмистра на золотые жгуты офицера колониальных войск его величества короля бельгийского Альберта. Но Иславин, этот вятский или пензенский уроженец, не привык еще за два года к новому экзотическому бытию. Это видно было хотя бы потому, как испуганно втягивал он голову в плечи, когда залетавшие на веранду большие летучие мыши, ослепленные светом лампы, чертили порывисто и бесшумно над стулом ротмистра зигзаги своего полета.
Вся эта четверка не представляла собой ничего особенного: обычный тип колониальных офицеров, отравленных тропической лихорадкой и алкоголем, мелкотравчатые деспоты, неудачники, надеявшиеся поживиться около сказочных богатств «Черного материка»,
Гораздо интереснее был пятый, полковник Мадай. Его прошлое не удалось установить еще никому. Знали лишь, что он по национальности — венгерец и что чин полковника носит заслуженно, заработав его здесь же, в Африке. Его сухое, сморщенное лицо ничего не говорило о прожитом и пережитом, как будто годы прошли, не опалив его иссушающим своим дыханием.
Некоторые весьма скудные сведения из его биографии удалось добыть лишь от него самого, из его рассказов, полных недомолвок и утаек. Этот всесветный авантюрист, по его собственным словам, служил чуть ли не в двадцати различных армиях, начиная с армии его апостольского величества императора австрийского и кончая армиями карликовых республик Южной Америки. Здесь, в Конго, он появился одновременно со Стэнли. Значит, Мадаю было никак не меньше 70 лет. Сейчес он жил уже на покое, на пенсию, получаемую от бельгийского министерства колоний.
К этому обеззубевшему колониальному волку, к этому конквистадору в отставке обращались за всевозможными справками все чиновники и офицеры Конго. Полковник Мадай был поистине ходячей африканской энциклопедией. Его кривые крепкие ноги топтали землю всех пяти Африк: горы северного побережья, омываемого Средиземным морем, пески пустынного пояса, где раскинулись страшные — Сахара, пустыни Ливийская и Нубийская, плодородный гумус «страны черных» — Судана — джунгли центральной Африки и, наконец, плато и прерии южной оконечности африканского материка.
Все пятеро молчали. В воздухе повисла та настороженная пауза, обрывающая иногда оживленный спор, во время которой собеседники готовят новые аргументы и доказательства. Лишь плавное колыхание какого-то мотива, несшегося из танц-зала, нарушало тишину веранды.
Первый прервал паузу Мадай. Пошарив в специальном углублении налокотника качалки недопитый свой стакан, полковник сделал большой глоток и сказал:
— Это очень сложная штука. На вопросе о взаимоотношениях рас мы, возможно, когда-нибудь свернем себе шею. Этот вопрос требует особенно щекотливого к себе отношения здесь, в Африке где часто все понятия приходится ставить на голову.
— Добавьте, полковник, — откликнулся капитан Гарднер, — где одинокие белые живут зачастую друг от друга на расстоянии, равном вертикальному масштабу Бельгии.
Все снова замолчали. По улице, почти у самых перил веранды, пронесся авто, бросив на пол и стены спутанные движущиеся блики своих прожекторов, их яркий свет словно разбудил неожиданно старого полковника.
— В мое время все было проще и яснее! — громко сказал он.
Остальные четверо затаили дыхание Рассказ Мадая стоило послушать.
— Вот, глядите! — протянул он руку, указывая на главную улицу Леопольдвилля, калейдоскопом красок и света ушедшую куда-то далеко, далеко, к бархатистому ночному горизонту. — Глядите: галдит, торгует, обманывает! Вообще живет! А я помню времена, когда на этом месте были лишь непроходимые джунгли. Этот город, — широким жестом обвел Мадай и туземные хижины на сваях, похожие на купальни, и тяжелые дома белых, — этот город имеет общее с Римом то, что оба они составились из бродяг. Одним из этих бродяг был и я. При мне в октябре 1882 года Генри Мортон Стэнли заложил его. При мне же этот необычайный авантюрист-исследователь-журналист преподнес веселому монарху Леопольду бельгийскому обширную империю Конго!
— Я тогда перешел с португальской службы на службу к королю Леопольду, — продолжал он. — Мы «работали» в его «владениях короны» и отнюдь не сантиментальничали. Негров, не желавших работать, лупили плетьми, брали в качестве заложниц их жен, из экспедиции в качестве трофеев приносили руки туземных крестьян, чиновники набрали в солдаты каннибалов и разрешали им практиковать людоедство на туземцах-недоимщиках, пленные служили мишенями для практической стрельбы из револьверов господ офицеров, и так далее.[1] Итоги? Блестящие! Гуманное предприятие это дало нашему суверену Леопольду 20 млн. долларов чистой прибыли. Вот как мы работали! Пью же, молодежь, и за ваши точно такие же успехи! — поднял Мадай стакан с вином и, отхлебнув, довольно улыбнулся не то хмельной сладости вина, не то своим, не менее хмельным и сладким воспоминаниям.
— Хорошо вам рассказывать о девяностых годах, — откликнулся первым Ван-Слипп, — а вы попробуйте рубить руки теперь, во времена социалистического министра Вандервельде и Лиги наций. Ну-те-ка?
— Киргизы моего эскадрона, — сказал небрежно Иславин, — служившие социалистическому сибирскому правительству, пленных красных закапывали в стога сена и сжигали живьем.
— Браво, ротмистр! — хлопнул слегка в ладоши Мадай. — Это по-нашему! Слышите, Ван-Слипп? Вот вам и социалистические министры! А Лиге наций тоже некогда смотреть за тем, кому вы будете рубить руки. Она занята сейчас решением более важного вопроса: носить или не носить штаны туземцам Сомали?
Переждав когда утихнет смех, вызванный его последними словами, Мадай продолжал:
— Уверяю вас, что с этой стороны бояться нечего. Лига наций, как добрая мамаша, всегда найдет оправдание для всех нас, ее, хотя и беспокойных, но верных сыновей. Бойтесь другого!
— Но чего же, или кого? — недоумевающе пожал плечами капитан Гарднер.
— Бойтесь их! — сказал, внезапно понизив голос, Мадай. И обведя широким жестом далекий, темный горизонт, добавил: — Бойтесь их, настоящих хозяев этой страны, этих «наполовину детей, наполовину дьяволов».
Бойтесь их! — сказал, внезапно понизив голос, Мадай…
— Черных? — презрительно фыркнул «Брюссельский франт». — Вы шутите, полковник!
Почувствовав презрительное недоумение в словах Лeгpo, Мадай обратился уже ко всем присутствующим:
— Господа, еще не поздно, а потому позвольте мне рассказать вам один случай из моей практики?
— Мы просим вас, полковник, — ответил почтительно за всех, как старший в чине, капитан Гарднер.
— Благодарю! И хотя мой рассказ будет лучшей иллюстрацией к нашему предыдущему разговору, все же главным действующим лицом в нем буду не я, не человек даже, а дерево-вампир, из так называемых деревьев — плотоядных.
— Эй, мальчик! Один виски для меня! — крикнул он негритенку, гримасничая крутившему за стойкой машинку для приготовления коктейлей.
И, откинувшись на спинку качалки, начал свой рассказ.
— Это произошло ровно четверть века тому назад, в год начала русско-японской войны, т.-е. в январе 1904 г. Меня назначили тогда окружным комиссаром в хорошо вам всем знакомый горный округ Катанга, богатый медью, золотом и изумрудами. Но мне пришлось работать по другой специальности. Под моей непосредственной охраной находилось более десятка каучуковых плантаций, расположенных в низменной части округа, в поясе болот. Еще при вступлении моем в должность мне сообщили, что на плантациях неблагополучно, что среди черных рабочих царит недовольство и слышен ропот на тяжелые условия работы. Поэтому я с первых же дней своей новой службы был на-чеку.
И вот в один прекрасный летний день, как пишут наши господа романисты, ко мне, в город Мукурру пришла тревожная весть: рабочие одной из наиболее крупных плантаций взбунтовались, сожгли строения, склады сырья и покушались даже на жизнь владельца плантации, заметьте — белого! Но европеец во-время бежал и скрылся от бунтарей где-то в лесу. Рабочие взбунтовавшейся плантации принадлежали к племени тоба, — от них можно было ожидать всего. Поэтому я, не мешкая, взял роту своих аскари и марш-маршем направился к месту происшествия. Здесь я вынужден буду сделать маленькое отступление и привести вам рассказ моего чернокожего капрала Мбанги.
— Во время нашего похода, продолжавшегося четыре дня, Мбанги забавлял меня рассказыванием различных местных былей и небылиц. Однажды он рассказал мне и о дереве-вампире. Мы шли в этот момент окраиной большого болота. Посеревший от испуга капрал проговорил почему-то шопотом[2]: «На этом болоте, мой полковник, живет луато-мвао. Остерегайся встречаться с ним, о, господин!»
— На первой же ночевке Мбанги рассказал мне и подробно о луато-мвао, что в переводе на наш язык означает — «сеть дьявола». Так чернокожие называют удивительное растение, нечаянно открытое ими на болоте, которое мы прошли днем. Местные жители твердо убеждены, что «сеть дьявола» — не простое растение, а чудовище, злой дух, принявший форму дерева. Черные уверяют, что оно все видит и понимает, что ветви его способны вытягиваться, как руки человека, чтобы схватить добычу, что оно даже может передвигаться в погоне за своей жертвой. Последнее, конечно, чушь! Но достойны внимания описания внешнего вида этого кошмарного растения. По словам Мбанги густые ветви «сети дьявола» покрыты чем-то вроде крохотных присосков, вечно открытых и мгновенно закрывающихся, едва их что-либо коснется. Но если это окажется не живым существом, не мясом и кровью, то рты сразу открываются, ослабевает сразу же и объятие ветвей, схвативших добычу, и отбросив предмет, не пришедшийся ему по вкусу, словно выплюнув его, «сеть дьявола» снова вытягивается и настораживается…
— Плюющиеся деревья? Ну и ну! — покачал головой неугомонный «Брюссельский франт».
— Боже мой! — с откровенным страхом воскликнул ротмистр Иславин. — Неужели, правда, существуют на свете такие растения?
— А вот спросим об этом капитана Гарднера, — сказал Ван-Слипп. — Он в ботанике силен.
— Видите ли, господа, — сказал швейцарец, — существуют действительно растения, которые в сложном химическом соединении — белке находят недостающие им азот, фосфор и серу. Группа таких растений имеет до 400 представителей, часть которых произрастает и в наших европейских странах на горных лугах моей родины Швейцарии и в степях вашей родины России, коллега, — обратился капитан к Иславину. — Эти растения подробно и увлекательно описаны великим Дарвином в его капитальном труде «Насекомоядные растения». Но их вернее надо было бы назвать мясоедными, плотоядными, а лучше всего — белковоядными, так как в животной пище они ищут только недостающий им белок. По способу улова добычи растения эти делятся на три группы: к первой принадлежат растения, которые ловят добычу выделяемой для этой цели липкой слизью. Жертва буквально «влипает», слизь забивает ей дыхательные пути, она задыхается и труп ее переваривается растением. Это — наиболее простейший вид плотоядных растений, к которым принадлежит, например, южно-американская жирянка. Ко второй группе принадлежат растения, которые ловят добычу особыми аппаратами, устроенными на подобие захлопывающейся западни, капкана или волчьей ямы. Такова, например, растущая здесь, в Африке, пузырчатка. И, наконец, наиболее совершенны растения третьей группы, активно ловящие добычу, производя при этом собственные движения. К этой группе можно отнести нашу европейскую росянку. По способу же использования добычи растения эти делятся в свою очередь на два отдела. Трупоядные, которые ждут, когда попавшие в их ловчие аппараты животные умрут и подвергнутся воздействию гнилостных бактерий, т.-е. разложатся. Продуктами гниения, продуктами распада белков и пользуется трупоядное растение… Но есть растения и живоядные, которые пойманную добычу умерщвляют сами, чаще всего раздавливают ее и, не дожидаясь процесса разложения, подвергают труп действию своих соков, растворяющих белок. К последней группе, т.-е. растений, убивающих свою жертву, относится, видимо, и «сеть дьявола», о которой нам так красочно повествует полковник Мадай. Но я должен сейчас же оговориться. Все плотоядные, о которых рассказывал вам я, все эти жирянки, росянки, пузырчатки, мухоловки — мелочь, которая справляется лишь с мелкими насекомыми, комарами, мухами, от силы гусеницами.
— Я видел в так называемых «галлерейных лесах» экваториальной Африки цветочки, которые свободно кушали попугаев и зайцев, — сказал Ван-Слипп. — Но продолжайте, полковник, прошу вас, — обратился он к Мадаю.
— К вечеру следующего дня моя рота добралась до взбунтовавшихся плантаций. Что там произошло — не буду вам описывать подробно. Вы сами не раз участвовали в подобных же передрягах, вы все сами хорошо знаете, какая паршивая штука эта партизанская, «малая война», да еще в африканских лесах и джунглях! Мы гонялись за отрядами восставших, неизменно натыкаясь на… воздух, а в худшем случае на непроходимые болота. И тогда за спинами нашими начинали трещать ружья чернокожих.
Наконец, когда солнце было уже в зените, т.-е. перед началом тропических ливней, восстание пошло на убыль. Мы загнали в болото большой отряд повстанцев и мои аскари досыта накормили «синими бобами» этих грязных, провонявших каучуком тобо, которые вздумали бунтовать в то время, когда цивилизация нуждается в галошах, непромокаемых плащах, шинах для авто и вело, детских мячах и дамских подвязках.
Чернокожие сдались и выдали мне вождей и зачинщиков бунта. Главарей я тотчас же расстрелял, а оставшихся в живых собрал и обратился к этой пахучей толпе с такими приблизительно словами: «Друзья, если вы опять будете бунтовать, я опять приду сюда и снова накормлю вас «синими бобами» из наших альбани и пулеметов, Если вы подымете руку на белого, я перебью мужчин, женщин, детей и сожгу ваши хижины. Если в вашем округе случатся какое-нибудь несчастье с белым, пусть не вы даже тому будете виной, я расстреляю мужчин через десятого. Запомните это! Берегите белых, как собственные глаза, — иначе горе вам! А теперь до свидания!»…
— Хорошие слова! — не утерпел, чтобы не напыжиться снова в снисходительном одобрении «Брюссельский франт».
— Мне ответил от имени всего племени дряхлый старик, — продолжал свой рассказ Мадай. — Он сказал коротко: «Хорошо! Теперь мы во все глаза будем следить за белыми!» В тоне его слышались покорность и даже робость, но нехорошим огнем блестели его глаза из-под седых бровей. Я не придал этому особенного значения и повел отряд обратно в Мукурру.
Обратный поход был особенно нудным и скучным, так как впереди уже не было надежды на предстоящие хорошие потасовки. Поэтому я от скуки занялся охотой. Передав капралу свой тяжелый альбани, я взял льежскую двухстволку и, свистнув Альфе, отделился чуть в сторону от шедшего цепочкой отряда. И мы с сеттером тотчас же попали в болото. Я хотел уже было вернуться на тропу, но в этот момент Альфа сделала стойку. Дальше все следовало, как всегда: я крикнул — «пиль», Альфа бросилась, из кустарника вылетел фазан, я выстрелил. Фазан подбитый, но не убитый свалился куда-то в дальний куст. Альфа бросилась за ним. Я остался ждать ее на том же месте, с которого стрелял, и вдруг почувствовал, тупой и тяжелый удар, в голову. Заросль джунглей, в которую бросилась Альфа, вдруг почему-то метнулась вверх, к небу. Но в действительности это я падал вниз, на землю. Помню, что мое сознание вспыхнуло последней мыслью: «Солнечный удар! Дело дрянь…»
А затем — тьма, словно кто-то, дунув на солнце, сразу погасил его, и забытье…