«Пожалуй, зря я сужу его так строго, — подумал Алексей про себя, — сколько я там насчитал? Три ноль? За этот ответ придется приплюсовать очко, пусть будет три один».
— Да разве такую машину на степь посадишь? — поинтересовался Алеша.
— Если припрет, так посадишь.
— А припирало когда-нибудь?
— Было разок.
— Ну и что же?
— Жить захотелось, когда шасси стал выпускать. Вот и балакаю теперь с вами.
— Чудной вы, майор.
— Какой уж есть. Продолжайте свои умственные и физические разминки, а мне дайте поспать.
— Да ведь не мешаю, кажется, — ухмыльнулся Горелов.
Убийвовк взбил подушку и хотел уже на нее завалиться, но вдруг спохватился:
— Постойте, капитан. Я все уже вам рассказал — и кто, и откуда, и куда четырехтурбинный экземпляр погоню. А вы что можете сказать в свое оправдание?
— Летчик, такой же, как и все, — вяло отмахнулся Алексей, — только песню эту «наша жизнь коротка» не знаю. Это что? Из Есенина, что ли?
Убийвовк подложил под щеку кулак и прыснул:
— Ге-ге, парубок, вы ще скажете, это из Евтушенко. Нехорошо. Надо знать такие вещи. Це ж классика.
— Все знать нельзя.
— Но это же элементарная вещь, это старая добрая студенческая песня.
— А вы все элементарные вещи знаете, майор?
— Да как сказать. Смотря что вы имеете в виду?
Горелов убрал со стола законченный шарж. Засмеялся, и кудряшки вздрогнули на его голове. Как менялось с годами его лицо! Еще недавно было оно мягким, обрамленным детским пушком, и в глазах что-то всегда таилось от детства — ямочки на щеках плясали, если улыбался. А сейчас зрачки потемнели, губы стали тоньше, упрямее, часто смыкались в одну полоску, когда задумывался или старался обиду перебороть какую.
— Что я имею в виду? — переспросил он. — А вот что. Как-то ребенок поинтересовался у своего отца: «Скажи, папа, почему все считают тебя великим?» Отец подумал и ответил: «Знаешь, сынок. Жук за свою жизнь проделывает огромный извилистый путь по земле, но ни разу на него не оглядывается. А я оглянулся на свой путь и на его извилины. Я увидел свой путь. Может, поэтому меня и стали считать великим». Кто это сказал, майор?
Убийвовк на локтях поднялся над кроватью, глаза округлились.
— Мей брей, та, ей-богу, не знаю. Балакай дале, капитан. Я буду с радостью слушать.
— Альберт Эйнштейн.
— Да ну? Тот самый, что выдумал теорию вероятности и относительности?
— Положим, не выдумал, а развил, углубил.
— И над атомной теорией работал.
— Это так, — согласился Горелов и весело рассмеялся: — Как видите, каждому свое. Вы в студенческих песенках прошлого века хорошо ориентируетесь, а я в изречениях великих математиков и физиков.
— Это ваша профессия?
— Возможно, и так.
— А бокс в наилегчайшем весе?
— Это уже самодеятельность, — развел руками Горелов.
Убийвовк даже вскочил с постели:
— Ничего не понимаю. Кто ты такой, капитан? Так темнишь, что и сам запутался.
Горелову стало весело. Он вспомнил последние указания их веселого секретчика майора Дробышева, советовавшего любыми путями уклоняться от расспросов об их особой группе, ну а уж если собеседник окажется не в меру упрямым, говорить о том, что прибыл в Степновск с особой группой парашютистов, и на этом ставить точку. Он так и сделал, но получил в ответ только гримасу.
— Особая группа? — презрительно переспросил Убийвовк. — Куда ни пойди — везде только и слов, что особая группа. В столовой для вас целый зал, в Доме офицеров всегда в первых рядах сидите. Спасибо еще, что из одной гостиницы с вами не выселяют. Чем же вы, позволю себе спросить, занимаетесь?
— Парашютными прыжками, — ответил Горелов уклончиво.
— Хм… — недоверчиво кашлянул неугомонный Убийвовк. — Шоб мои очи повылазили, колы я ими не бачил на вашей тужурке значка военного летчика второго класса. Вы же пилотяга, а не прыгун. Чого ж вы мени туточки баки заливаете? Хотя, погодьте. Мабудь, вы на самолете бросать их возите, тех прыгунов?
— Вожу, — подтвердил Алеша, желая поскорее избавиться от этого затянувшегося допроса. — На правом сиденье летаю.
— Такэ, такэ, — протянул майор, — теперь все ясно. А я-то думал, может, космонавты какие, раз так засекречены. Ну, добре, капитан, вот мы и познакомились. Вечером, может, сообразим? — прищелкнул он языком. — И не на троих, а на двоих.
До Алексея не сразу дошел смысл последней фразы.
— Чего сообразим?
— Вот малэнький, — захохотал Убийвовк, — пятьсот граммов аш два о от бешеной коровки крепостью в сорок градусов.
— Ах, это! — засмеялся Алексей. — Не могу. Завтра полеты.
— Полеты — святое дело, — мрачно подтвердил Убийвовк. — Сам перед полетами грамма в рот не беру. Жаль, что компаньона на сегодня лишаюсь. Придется самому идти на промысел. А то, мабудь, по дивчинам ударим, га? У тебя же тут жинки под боком нема?
— Ни под боком, ни под селезенкой, — сказал Горелов, убирая со стола рисовальную тетрадь и карандаши, — у меня ее вообще нет. А у вас, майор?
— Была, — признался Убийвовк, — только не сошлись характерами. Вот и приходится иногда знакомства на стороне заводить.
— Ну-ну, — иронически усмехнулся Алексей, — желаю успеха. А я на реку.
Он взял сверток с купальными принадлежностями и вышел из комнаты.