— Нет, не кажется, — без вызова в голосе остановил журналист и дружески положил руку на его твердое костистое плечо. — Этот монастырь пока еще мой, — обвел он глазами неприхотливый номер гостиницы, — и в нем живут еще по моему уставу.
— Подчиняюсь, — смутился капитан и слегка вспыхнул.
Рогов поднялся над столом, держа в руке стакан. Рука подрагивала.
— Друзья! Не буду длинным. Что было, то было и пусть порастет быльем. Я хочу выпить за вас и вашу любовь. В общем, горько, ребята. Горько! — повторил он и, чокнувшись, выпил. Затем заставил их поцеловаться под еще один выкрик «горько». Пока Каменев медленно тянул крепкий напиток, голосом церковного дьячка Рогов приговаривал: — Пей до дна, пей до дна!
Женя, не раздумывая, проглотила налитое ей на донышке стакана и поперхнулась. Кашляя, отошла от стола. Рогов бросился с яблоком, но она сделала протестующее движение. Тогда он подал стакан с боржоми. После нескольких жадных глотков Светлова перевела дух. По ее лицу катились слезы.
— Мальчики, — прошептала она, — и как только вы можете пить такую гадость! Какие вы, право, мученики!
Потом они выпили еще, не принуждая Женю, и потекла длинная беседа. Перескакивая с одного на другое, они рассказывали друг другу интересные были: Рогов — о своих путешествиях, Каменев — о прыжках, о небе.
Время, казалось, оцепенело. И когда рассеянно их слушавшая Женя поглядела на часы, изумленно вскрикнула:
— Мальчики, мы сели в четыре, а сейчас уже семь! Ну и ну!
— Да, — спохватился Каменев, — у меня же билеты на восьмичасовой сеанс. Идемте с нами, Леня.
— Нет, Жора. Очень тебе благодарен, — отказался Рогов. — Мне еще надо привести в порядок и мысли и вещи.
Они все одновременно встали из-за стола, как будто им кто-то скомандовал.
— А теперь вы отвернитесь, Жора, — потребовал Рогов и сразу перестал улыбаться, лицо его побледнело. Каменев недоуменно пожал плечами, стараясь понять, для чего это нужно журналисту. — Да-да, отвернитесь, — настойчиво повторил Леня. — Я не хочу, чтобы вы видели, как мы с Женей поцелуемся. И еще вас обоих очень и очень хотел бы я попросить: не приходите завтра меня провожать на аэродром. Сделайте такую милость, ребята. Ну и вообще выше головы!..
Начальник степновского авиагарнизона генерал Саврасов улетал в Москву не на каком-нибудь роскошном лайнере ИЛ-18, а на боевом ракетоносце. Поэтому, пообещав захватить с собою Рогова, он приказал подготовить и для него парашют.
— Когда-нибудь прыгал? — спросил у Рогова Саврасов, кося на него глаза с цыганским прищуром.
— Да ведь я стрелком-радистом срочную отслужил, — с деланной скромностью сообщил Рогов, — и тоже на дальних. Даже медаль «За отвагу» за освоение новой техники ношу по праздничным дням.
— Ишь ты! — одобрительно отозвался Саврасов, и две золотые звездочки колыхнулись на его кителе. — А на каких же ты типах летал?
Леня ответил. Саврасов, прославившийся еще в сорок первом году тем, что, когда гитлеровцы готовились к параду на Красной площади, летал бомбить район рейхстага и Александер-плац в Берлине, одобрительно улыбнулся:
— Не лыком шит журналист. А статьи я твои и очерки читал. Занятно пишешь. И экзотики хватает. Люблю, брат, экзотику. Ты бы книгу мне свою подарил. Как там она у тебя называется?..
— «Дождь и солнце», — подсказал Рогов.
— Вот-вот. «Дождь и солнце», — удовлетворенным баском повторил генерал.
Рогов приехал на аэродром за целый час до взлета, в сопровождении Сергея Ножикова, Володи Кострова и Андрея Субботина. Хотел еще провожать и Олег Локтев, но его вместе с Гореловым и Дремовым к семи утра запланировали на короткую тренировку в барокамеру. Дремов и Локтев расцеловались на прощание с Роговым. Горелов, всегда очень хмуро и неодобрительно относившийся к ухаживаниям Леонида Дмитриевича за Женей, ограничился рукопожатием, но очень тепло сказал:
— Смотрите не потеряйтесь в человеческом муравейнике, Леонид Дмитриевич. Был у меня любимый комдив Кузьма Петрович Ефимков, автор чудесной поговорки: «В авиации дорожки прямые и узкие — всегда пересекутся». Я тоже верю, что мы еще встретимся.
…Когда на открытом штабном газике провожающие и отъезжающий подъехали под широченное, могучее крыло ракетоносца, с боевой машины были уже сброшены чехлы и опробованы все четыре двигателя. Володя Костров ударил каблуком по огромному тугому резиновому колесу. Борттехник забрал у журналиста вещи. Когда пестрый от заграничных наклеек чемодан исчез в люке, космонавты переглянулись.
— Все-таки уезжаешь, Леня? — сочувственно вздохнул Ножиков. — А может, зря торопишься? Остался бы лучше.
— Я его вчера целый час агитировал, — подал голос Субботин, — никакого эффекта. Как неприступная крепость.
— Знаешь, старик, мы сентиментальностью вроде не отличаемся, — улыбнулся Костров, — но любви к ближнему у нас тоже никто не отнимал. А ты — наш ближний. Сколько лет уже с нами!..
Ножиков, подтверждая, кивнул, снял фуражку, подставил черноволосую голову уже набирающему силу солнцу.
— Верно говорит Костров. Думали, ты от нас не оторвешься. И если к Луне кто-нибудь полетит, первый репортажик будет твой.
— Да чего вы заладили как на панихиде! — взорвался Субботин. — Разве он навек от нас уходит? Да я ему покажу, если он космической теме изменит. Только попробуй, Ленька!
Через силу улыбаясь, Рогов посмотрел на Андрея. То, что он улетал не в одиночку, что на аэродром его пришли провожать космонавты, придавало прощанию особую трогательность.
— Поостерегись на виражах, Андрюша, — ласково остановил он Субботина. — Мне в Австралию на два года предлагают поехать в качестве собкора.
— Ты это только попробуй! — устрашающе сдвинул редкие рыжые брови Субботин. — А впрочем, пусть едет, если ему нашей земли мало.
— Постой, Андрей, — вмешался Ножиков. — Зачем подначиваешь? Мы же прекрасно знаем, что Леня нас не покинет — и в городок будет приезжать, и на космодроме его мы увидим. Верно я говорю, Леня? Мы и книгу еще о космосе прочтем. Не правда ли?
— Да, ребята. Так будет, ребята… — срывающимся голосом торопливо ответил Рогов. — Спасибо, что проводить пришли.
— Понимать его надо, — укоризненно сказал Субботину Костров. — У парня кошки скребут на сердце, а ты… Женька тоже хороша, прийти не могла. Да и Каменеву стоило бы. Нечего им Ромео и Джульетту разыгрывать. Это им не «Мосфильм»!
Леня услышал последние слова и быстро обернулся к Кострову.
— Нет, это не так, ребята, — возразил он. — Женечка ни в чем не виновата. Решительно ни в чем. И Жора тоже. Это я запретил им являться на аэродром. Не вздумайте их упрекнуть!
— Понимаем, — грустно протянул Ножиков. — Прекрасно тебя понимаем, Леня.
Они умолкли, потому что в эту минуту подъехала черная «Волга». У самолета она лихо затормозила. С плащом наперевес и портфелем в руке выскочил из нее подтянутый генерал, стрельнул вопрошающим взглядом в космонавтов:
— А вы здесь по какому поводу, друзья мои милые?
— Прессу провожаем, — сдержанно пояснил Ножиков.
— Смотрите-ка, — порывисто вскинул голову генерал Саврасов, и рот под седеющей скобкой усов открылся в усмешке, — какой почет, а! Три будущих героя космоса, каждый из которых, возможно, — покоритель Луны, — и вдруг провожают одного журналиста. Эка меняется время! А мы во время войны с журналистами скупо беседовали. В основном по приказанию комиссара.
— Так то, может, от недостатка светских манер, товарищ генерал? — всадил шпильку Субботин, и его глаза удовлетворенно засверкали.
— Смотри-ка, шустрый какой, — протянул генерал и на миг задумался. На пепельно-серой щеке забился мускул. Рогов решил — Саврасов обидится. Но генерал спокойно передал портфель и плащ подбежавшему борттехнику и угрюмо скосил глаза на Андрея: — Вздор ты говоришь, парень. Каких там, к черту, светских манер! Элементарной воспитанности не хватало. Вот чего. Летали на деревянных самолетах. Приборная доска, сами знаете, один радиокомпас. А теоретическая база — семилетка, летная школа и фронт!
— Зато летали как! — примирительно вставил Субботин. — Если бы не такие, как вы, товарищ генерал, так не только космонавтов, но кое-чего и другого не было бы.
Саврасов одобрительно улыбнулся в подстриженные усы.
— Сказал бы мне кто в сорок первом, что закончу академию, буду изучать радиолокацию, электронику, я бы того чудаком назвал. А теперь видите, — и он гордо ткнул указательным пальцем на синий ромбик, приколотый к лацкану кителя.
Подошел летчик, худощавый блондин в кожаной курточке. Козырнув, спросил: