Субботин махнул рукой:
— А, надоело!.. Луна да Луна. Давайте ее хоть разок Соленой назовем, чтобы поэтическую свежесть, так сказать, ощутить.
Костров нетерпеливым движением отбросил свисающую на лоб прядку волос. Он ее постоянно холил и только делал вид, что она ему мешает. Друзья это знали. Да и, чего греха таить, почти каждый из них старался лелеять какие-нибудь отличающие его от других внешние приметы. Виталий Карпов отрастил усики. Игорь Дремов с шиком носил густую черную шевелюру и подстригал ее только у одного парикмахера, доверявшего ему секрет стрижки. Субботин трогательно ухаживал за своей редкой прической и учился красиво расписываться, тайком мечтая о том времени, когда толпы людей будут обступать его, чтобы получить автограф. Стали замечать, что даже Сергей Ножиков поддался этой «звездной» болезни и начал усиленно ухаживать за дремучими своими бровями. Пожалуй, один Горелов ничем не старался выделиться, впрочем, его, курчавого и курносого, трудно было с кем-либо спутать.
— «Заря», — задумчиво продолжал Костров, — она существует уже реально, но, чтобы лететь к Луне, нужно и о другом побеспокоиться — о жизнеобеспечении космонавта.
— Опять? — подал голос Карпов.
Костров кивнул:
— Совершенно верно. Оно и уход корабля с селеноцентрической орбиты. Короче говоря, снова — расчеты и расчеты. А без этого лететь… бр… Вы только представьте. — У Володи остановились глаза, он сделал неопределенный жест: — У вас произошла разгерметизация отсека где-нибудь над ночной стороной Луны. Не желая погибать, вы садитесь на какое-нибудь Море Спокойствия или в воронку кратера в районе Океана Бурь. Ночь, черные звезды и температура минус сто пятьдесят градусов.
Субботин заерзал на стуле и вслед за Костровым продолжил:
— И вы дрожите, маэстро, в своем скафандрике, как в какой-нибудь нейлоновой рубашечке. Здравствуйте, госпожа Селена! Это я прибыл, ваш покоритель подполковник Костров.
Все грохнули. Но Костров, глазом не моргнув, проговорил:
— Тогда будет не до острот. Остаться один на один с лунным холодом, встретить мрак и жуткую тишину, видеть далекий голубой шарик, имя которому Земля, и знать, что туда уже никогда не возвратишься… Нет, эта перспектива не из заманчивых.
Ножиков пошевелился на койке, и пружины под ним зазвенели.
— Смотри, как ты боишься смерти, а я и не знал.
— Смерти? — резко переспросил Костров и встал с дивана. — Бояться смерти — это совсем не то. Я не боюсь смерти, когда она приходит в активном состоянии: в воздушном бою с противником, в борьбе со стихией или бурей на море, что ли. Это одно. Но очутиться в лунном безмолвии, зная, что никогда оттуда не выберешься…
— Так, а зачем же тебя в сурдокамере тренировали? — язвительно спросил Субботин при всеобщем одобрительном молчании. — Разве не для того, чтобы выяснить, способен ли ты переносить длительное одиночество?
— Длительное одиночество, но не смерть в бесконечном одиночестве, — возразил Костров. — И если говорить откровенно, считаю, что нас посылать на Луну будут лишь с полной страховкой безопасности.
Ножиков усмехнулся и потер переносицу.
— Да. Конечно. Сотни людей работают над тем, чтобы каждый космический полет совершался без риска. Но мы знаем: всякое может случиться. И случалось. Профессия космонавта, — продолжал он строго, — это профессия риска. Космонавт ко всему должен быть готов. В том числе и остаться, как ты говоришь, в лунном холоде.
— Человек совершает в космосе революцию, — тихо заметил Дремов, — а еще ни одна революция не обходилась без потерь.
— Призыв к жертвенности, — передернул плечами Костров и наугад кивнул на Локтева. — Ты вот спроси его: он бы с легким сердцем в полет отправился, если бы знал, что на обратное возвращение пятьдесят процентов гарантии? Или Субботина спроси… Карпова. Или вот его, Горелова, — не оборачиваясь, небрежно указал он на Алексея. Эта небрежность покоробила Горелова. Он всегда душевно относился к Кострову, не однажды от него получал теоретическую помощь и как-то совсем по-детски преклонялся перед его математическими познаниями. Но сейчас он обиженно моргнул глазами и грубовато сказал:
— А ты не принимай за меня решений, Володя. Откуда ты знаешь? Я, например, уже пережил в своей жизни такую минуту, когда принял твердое решение погибнуть, но выполнить что задумал.
— Это верно. Это с ним было, — с необычной теплотой отозвался Субботин. — Не покинул он над городом горящего перехватчика… Да и я бы не дрогнул, если бы в лунный экипаж попал.
— Я бы тоже не стал процентами этих самых шансов интересоваться, — мрачно вздохнул Локтев. — Как в нашей песне-то поется:
Костров стоял посреди комнаты. Он сердито оглядел присутствующих и упрямо тряхнул головой.
— Подведем итог. Ни одного союзника? Ну что ж, пусть я останусь на сегодняшний день в меньшевиках. Все равно от своих слов не отрекаюсь. Да, я считаю, что посылать корабль на любое другое небесное тело или в окружающее его малоизвестное пространство можно лишь тогда, когда будет проверена безопасность всех этапов полета. А пока… чем рисковать на малоизученных лунных вариантах, лучше развивать космонавтику в ином направлении: повторять орбитальные полеты, изучать длительное воздействие невесомости на человека, сделать наши корабли транспортными. Видите, какие перед нами перспективы открываются! Любой многоместный космический корабль за час с чем-то, включая старт, запросто до Америки долетит.
Игорь Дремов тоже вскочил и, ожесточенно сверкая белками глаз, выпалил:
— Может, кислое молоко будем на космических кораблях возить? Ты скоро и до такого договоришься, Володя. Нет, не для этого лично я шел в отряд. Я космонавтом быть собираюсь. Костров. Не тепличным, а настоящим. И не ради славы или поисков приключений. Хочу узнавать неизвестное и делать свои познания достоянием человечества. Моего народа прежде всего, конечно. Вот в чем я вижу смысл своей жизни. А открывать неизведанное без риска… В уме ли ты, Володя? Строитель, который кладет бетон на двенадцатом этаже нового здания, пока мы спокойно спим, учимся, дискутируем, даже он риску подвержен. А что же ты хочешь от космонавтов?!
Ножиков, усмехаясь, приблизился к Володе, дружески положил ему на плечо сильную, в жестких волосках руку:
— Да, старик, подзагнул ты сегодня. Важно, чтобы твои слова не стали твоим убеждением.
Костров обиженно промолчал.
Над Степновском и аэродромом с утра до вечера сияло солнце. Дни были один жарче другого, но зори, закаты и ночи приносили с собой облегчающую прохладу. Она лучше всякого душа смывала усталость, и по утрам на парашютные прыжки космонавты уходили бодрыми, хорошо отдохнувшими. Павел Иванович Нелидов и капитан Каменев так уплотнили программу, что их подопечные возвращались в гостиницу предельно усталыми, и даже не всегда оставалось у них сил помериться с быстрым течением Иртыша.
Возобновила тренировочные прыжки и Женя Светлова. После памятного происшествия она сама обратилась к полковнику Нелидову с просьбой включить в расчет прыгающих.
— А к парашюту отвращение не появилось? — напрямик спросил Нелидов.
Девушка рассмеялась:
— Что вы, товарищ полковник! По статистике на миллион прыжков однажды может произойти такое, что случилось со мной. Так что я застрахована.
Нелидов тотчас согласился, но Каменев, смущенно отводя глаза, заявил:
— Женю первые дни надо подержать исключительно на групповых, и прыгать будет только со мной. Вы сами знаете, что такая психическая травма проходит не сразу. Ну а со мной она будет себя чувствовать, сами понимаете… — и он конфузливо умолк.
— Понимаю, понимаю, — улыбнулся Нелидов. — Когда Женя с вами прыгает, она как у Христа за пазухой, пусть этот Христос и без крыльев.
И снова на аэродроме зазвучал Женин смешок. В белом твердом шлеме и снаряжении парашютиста она, как и прежде, казалась хрупким нежным подростком. Возобновив парашютную подготовку, Светлова хладнокровно и технично выполнила первые прыжки. А на пятом произошел всех насмешивший случай. С зеленого АН-2 они выбросились втроем: сначала Женя, за нею Каменев и последним Горелов. Когда у него раскрылся парашют, Алексей увидел под собой две белые шелковые шапки: на близком друг от друга расстоянии спускались Каменев и Светлова. По условиям задания они все должны были приземлиться одновременно, и Горелов стал догонять их скольжением. Внизу увидел озерцо с песчаными заливами берега и грязновато-желтыми массивами шлака. Или ветер рванул над самой землей порывисто, или зазевалась и не рассчитала Женя, только приземляться ей пришлось в самое болотце. Больше всего на свете она боялась мышей, тараканов и лягушек. Еще не приземлившись, увидела Женя, как зеленоватые жабы, решившие, что на них рушится само небо, стали прыгать во все стороны. У девушки остановилось дыхание, и ее отчаянный визг разнесся над зеленоватым зеркалом застоявшегося озерца:
— Жор-ка, спасай! Разгони поскорее лягушек, а то я боюсь!
Алексей рассмеялся и подумал: «Ладно, ладно, я тебе на помощь не приду. Рядом более надежный телохранитель». Он отклонился вправо и сел на песочке. Слышал, как бултыхалась Женя по колено в воде и сердито выговаривала Каменеву:
— А еще в вечной любви поклялся. Как не стыдно зубы скалить! Помоги хоть с парашютом управиться, вредный!
Вечером Горелов пустил по рукам карикатуру: они втроем снижаются на парашютах. Женя, оказавшаяся над зеленоватой водой, отчаянно вопит: «Разгони лягушек!» Получилось забавно, и за ужином все смеялись. Георгий и Женя ходили по городку, не скрывая своей близости. На Иртыше, в кино и на стадионе всегда появлялись вместе, в столовой пересели за один столик. Горелов посматривал на них с доброй улыбкой.
Дни были очень суматошливые, и Алексей часто не мог понять, почему в свободные от тренировочных прыжков и теоретических занятий часы ему становится так одиноко. Лидию он не видел уже несколько дней. Вспоминал, с каким смущением разрешила ему она называть ее только по имени, и вздыхал. Она словно стояла перед ним, даже глаза не надо было закрывать, чтобы ее представить. На дежурстве в гостинице Лидия еще не появлялась. Оказывается, они договорились с тетей Анарой дежурить подряд по трое суток. В сумерках после ужина Горелов решил к ней пойти. Надел туфли и белую нейлоновую рубашку. Оставалось покинуть гостиницу и двинуться по хорошо знакомому маршруту. Но, как назло, в холле встретился с полковником Нелидовым.
— Ага, Алексей Павлович! — кинулся к нему замполит. — Мне как раз поговорить с вами хотелось. Зайдемте ко мне на несколько минуток, пожалуйста.
С космонавтами Павел Иванович был всегда вежлив, но сейчас его «пожалуйста» было для Горелова хуже всякой пытки. Горько вздохнув, он поплелся за ним по лестнице на второй этаж. В номере у полковника было жарко — единственное окно и то выходило на юг. Павел Иванович повесил фуражку, глазами указал Алексею на мягкое кресло, сам сел напротив на стул и расстегнул воротник взмокшей рубашки.
Нелидов несколько минут говорил об учебном плане, уже выполненном, и о том, что предстояло выполнить. Поинтересовался, нет ли у него каких-либо персональных просьб, на что Горелов, нетерпеливо пожимая плечами, ответил:
— Живу, как все. Вниманием вашим не обойден.
Нелидов достал сигаретку, помял ее, закурил.