— Просто немного устала, дорогой, — отвечает Няня. — Ну, вот! — она легонько шлепает его по попке, — теперь надевай пижаму и в кроватку.
Он так и делает, слегка морщась, когда садится на кровать.
— Все-таки я не понимаю, как это тебя опять угораздило споткнуться о Хаммерсмита.
Он смотрит на надувного крокодила и заговорщически расширяет глаза, как бы призывая того хранить молчание.
— Просто он вечно валяется на дороге.
— Валяется на дороге? Вряд ли он может быть препятствием для такого большого мальчика, как ты, — отвечает Няня.
Натянув одеяло до подбородка, мальчик просит:
— Расскажи мне еще раз про Бедфордшир, Няня. Ну пожалуйста!
— Хорошо. — Она садится на краешек его кровати и улыбается, глядя, как он поудобнее умащивается в постели. Он достает из-под подушки своего плюшевого мишку, прижимает его к себе и затихает в ожидании. — Бедфордшир — это такое волшебное место, — начинает она, — куда попадают все, когда засыпают. Это такое место, где все… правильно. — Она подчеркивает голосом слово «правильно», видит, как он сначала хмурится, а потом улыбается от этой мысли.
— А еще там мороженое растет на деревьях…
Он хихикает.
— А еще там все время светит солнце… даже ночью… и все играют в разные игры весь день напролет.
— И всю ночь напролет, — добавляет он, — если все время светит солнце.
— И всю ночь, — соглашается Няня. Потом она говорит: — Но главное — там никто никому не делает больно.
Глаза мальчика светятся пониманием. На какой-то краткий миг, встретившись взглядами, эти двое совершенно одинаковы… четырехлетний мальчик из Кенсингтона и двадцатисемилетняя старая дева из Масуэлл-Хилла, а ведь у них все разное: возраст, пол, язык. Маленькая ручка тянется из-под одеяла к руке Няни, и какую-то секунду или даже долю секунды ей кажется, что он сейчас погладит ее по руке и скажет, чтобы не волновалась за него… они с болью старые знакомые. Но эта мысль тут же лопается в ее сознании как мыльный пузырь.
А мальчик говорит:
— А он правда есть, Няня… Бедфордшир?
Она собирается с мыслями и кивает:
— Есть, мой дорогой… конечно, есть… но туда можно попасть, только если очень захочешь. Только когда устанешь, очень-очень сильно, по-настоящему устанешь.
Его глаза на мгновение закрываются, потом опять широко раскрываются. Она берет его руку и укладывает ее обратно под одеяло:
— Кажется, ты очень-очень устал, а?
Он кивает и крепче прижимает к себе медвежонка.
— А медвежонок тоже очень-очень устал?
Он заставляет медвежонка кивнуть головой.
— Ну тогда отправляйтесь-ка вы вдвоем…
— …в Бедфордшир! — договаривает он.
Она встает, наклоняется над ним, целует его в щеку… в теплую мягкую щеку, пахнущую тальком:
— В Бедфордшир!
(11) 8 июня 2001 года
— Благословите меня, святой отец, ибо я согрешил. Я… долго, очень долго не исповедовался.
— Но вы пришли.
— Да, я пришел.
— Господу не так важно, когда именно его дети обращаются к нему, — важнее, что они в конце концов обращаются. Мы все время от времени сбиваемся с прямого пути. Конечно, хорошо бы не заблуждаться вовсе, но хорошо и вовремя вернуться на путь истинный, если заблуждался. Исповедуйтесь в своих грехах, сын мой.
— Считаются ли мысли грехом, святой отец?
— Если это нечистые мысли и если они приносят вред, то да. Это вредные мысли?
— Только для меня самого.
— Станет ли вам легче, если вы расскажете мне о них?
— Может быть.
— Тогда расскажите.
— Моя жена очень больна. Она умирает.
— Мне очень, очень жаль это слышать, сын мой.
— Я не могу представить себе жизни без нее. Я боюсь, что когда ей… когда ей придет время…
— Уйти?
— Умереть, святой отец. Я вовсе не уверен, что кто-то куда-то уходит, что есть какое-то «потом». Это оскорбляет вас, святой отец?
— Меня не так легко оскорбить. Но скажите… Если вы не верите в загробную жизнь, как же вы верите в Бога?
— Я не говорил, что верю в Бога.
— Значит, не верите?
— Не знаю. Мне кажется, в глубине души я извращенец.
— Кто, простите?