— Хелен, — представляется она, пожимая его руку. Прикосновение ее прохладной руки волнует. — Хелен де Бёвуар Шабон.
Он повторяет ее имя, только имя, без фамилии, перекатывая его во рту, как облатку, которую когда-то положил ему на язык викарий церкви Св. Мартина: «Хел…»
(14) 9 июня 2001 года, 23.47
«…лен».
Она не отвечает.
Он встает на колени около ее кровати, стараясь изо всех сил не опираться на край слишком сильно, и снова шепчет, вдыхает мускусный запах болезни… в сладковатый запах пыли на пианино и остановившихся часов:
— Хелен, — снова повторяет он. Он говорит не громче, чем нож режет масло, это скорее намек на звук, чем сам звук, потом протягивает руку к ее лицу. Пальцы у него скрючены, как будто не желают, отказываются касаться ее головы.
Все же дотронувшись до нее, приподняв седую прядь с ее лба, он замечает, что пальцы дрожат.
— Хелен… Пожалуйста, не уходи. Не оставляй меня. Еще не время.
Пальцы опускаются вниз по ее руке, ищут пульс.
(14) 15 февраля 1944
— О! Бьюсь об заклад… это же молодой Беллингс! — восклицает Мередит.
Он тормозит. Он хотел сократить путь до спального корпуса, пробежать задворками, мимо библиотеки, но теперь жалеет, что не пошел через главное здание.
Мередит стоит с Бёргессом-младшим и с Оксли, человеком-горой, самым здоровенным из всех старших в «Лесной роще» в Лето Господне 1944. Они смакуют сигареты «Капстан» — занятие — запрещенное за пределами комнат старших и гостиной.
— Куда направляешься, мальчуган? — спрашивает Бёрджесс-младший.
— К себе в комнату.
— К себе в комнату… что?
— К себе в комнату, сэр.
— Оставь его, Боб, — говорит Оксли. Он единственный из троих не курит. — Давай, беги, парень.
— Никуда он не побежит, — заявляет Мередит, давя окурок носком ботинка. — Тебе ведь вообще не положено быть здесь, а?
Беллингс пожимает плечами. В глазах у него загорается огонек, холодный огонек, который питается постоянным чувством дискомфорта, гнездящимся где-то в спине, нет, ниже спины.
— А я часто делаю то, что не положено, — говорит он и добавляет, взглянув на расплющенную сигарету «Капстан», — как, впрочем, и все мы.
Оксли удивленно приподнимает брови.
Рот Бёрджесса-младшего непроизвольно открывается, он бросает косые взгляды сначала на Мередита, потом — на Оксли, затем — снова на Беллингса.
— Ты ведь наглый извращенец, не так ли, паренек? — говорит Мередит, приподняв сзади мантию и сделав шаг к Беллингсу.
— Наглый — возможно, — отвечает мальчик, — хотя, думаю, у меня есть на то причины.
Он чувствует, что сердце бьется где-то в виске… Странное ощущение, но не лишенное даже некоторой приятности.
— Но что до извращенца, то, что называется «bugger», то это слово можно применить ко мне только в том значении, в каком его использовали в тысяча семисотых годах, в смысле «дружок» или «пользователь», хотя пользователь — это скорее вы, не так ли, Мередит? — но никак не в смысле «еретик», как это было принято в тысяча триста сороковых, не «содомит» — как в тысяча пятьсот пятидесятых, и, уж совершенно точно, не в смысле «зверюга» — кажется, тоже середина тысяча пятисотых.
Все трое уставились на него. Мередит, правда, еще успевает искоса поглядывать то на одного из приятелей, то на другого. Он уже собирается что-то сказать, но мальчик еще не закончил:
— А кроме того, — продолжает он, — вы, помнится, назвали меня «дыркой», после чего продемонстрировали, для чего служат дырки… И эти ваши действия — в сочетании с вашими же весьма подробными пояснениями — доказывают, что извращенец-то как раз вы. — Мальчик делает торопливый вдох и пожимает плечами. — Можно быть либо гайкой, либо болтом, сэр. Быть и тем и другим сразу — невозможно.
Оксли хмурится:
— Уильям! О чем это он?
Мередит передергивает плечами. Он в бешенстве.
— Что ты хочешь всем этим сказать, парень? — спрашивает Оксли.
Беллингс смотрит на них широко раскрытыми глазами. Он переводит взгляд с одного старшего на другого, он успевает с каждым хотя бы на секунду встретиться глазами.
— С вашего позволения, сэр, думаю, мне не следует ничего больше говорить. Возможно, я и так сказал слишком много.
— Вот это точно, — отвечает Мередит и берет с подоконника свою трость. — И сейчас я поработаю над твоей задницей.
Оксли останавливает руку Мередита:
— Если то, что рассказывает этот парень, — правда, Уильям, ты уже над ней изрядно поработал.
Мередит растерянно смеется:
— И вы ему верите?
Он смотрит на Бёрджесса-младшего:
— Боб, неужели ты поверил ему? Этот маленький пе… паршивец пытается оклеветать меня. Ну, мало ему не будет!
— Уильям, — говорит Оксли, еще крепче сжимая руку Мередита, — опусти трость. — Мередит пытается стряхнуть руку Оксли, но безуспешно. — Я сказал, положи трость, Уильям! — Он поворачивается к Беллингсу, — Иди к себе, парень.
Мальчик кивает и уходит, тщательно обойдя троицу старших.
— Это не конец, Беллингс! — кричит Мередит. — Долго ждать тебе не придется.
(15) 9 сентября 1967 года
— Мама. — Он коротко кивает матери.
— Я рада, что ты приехал, Томас, — говорит она, поднося к носу крошечный носовой платочек, обшитый по краям розовым кружевом.