Но они оказываются между горящим зверем и клубком сцепившихся сестер. Кэтчи чувствует стремление рыбины выбраться из канавы, но существуют уже две рыбины — каменная и та, что появилась из пламени. Она вплавляется в тело первой и растворяется в нем.
— Там две рыбины! — кричит Кэтчи и пытается вырваться из рук Смотрителя.
Но перед ней уже только одно создание, оно бьется в горящей канаве. Сверху раздается рев и заставляет Кэтчи поднять голову. Из завихрений бури и воды появляется еще одна, точно такая же рыба, она ревет и бьет хвостом.
— Третья рыбина! — кричит Кэтчи.
Третье существо отрывается от клубов туч, скользит между прядей волос сестры-бури и движется к канаве. Рыба из воздуха шлепается на своих сестер, раздается гулкий удар, от которого и Спитмэм, и Смотритель, и Кэтчи едва не падают. На них летят искры и горящие ветки.
Где же последняя рыба? Не успевает Кэтчи задуматься, как четвертое существо заявляет о себе плеском в образовавшемся озерце. Оно бьет хвостом, изгибается крутой дугой в отчаянной попытке оторваться от земли. Происходит последнее воссоединение, и время останавливается. Земля, вода, воздух и огонь прекращают борьбу. Все вокруг замирает. Быстрее мысли спазм сотрясает все стихии, проходит через Кэтчи, проходит через весь мир.
— Ба! Смотритель! — кричит Кэтчи.
Земля исчезла из-под ног, руки не двигаются в застывшем воздухе, а ее крик превращается в невнятное бормотание. Мир ждет. В этом новом небытии целая и невредимая рыбина бьет хвостом и плавает по кругу. Мир ждет. Осталось сделать что-то еще. Камень в руке Кэтчи вздрагивает и напоминает о себе.
Камень.
Кэтчи бросает имена рыбине, как недавно бросала горящую лампу, и камень истощает себя в этом порыве, выбрасывая все новые и новые имена, пока не настает очередь последнего, и это название рыбина принимает. Кит. Кит принимает свое имя и откликается на него глухим ревом.
Мир ждет.
«Что еще? — мысленно спрашивает Кэтчи у кита. — Ты теперь одно целое, ты получил имя, что еще?»
И кит снова откликается своей песней.
Тогда Кэтчи открывает рот и дает киту еще одно имя. Оно совсем не такое, какое могла дать Спитмэм или народ, живший в прошлом, это имя не принадлежало камню, отброшенному Кэтчи. Это имя назвала она сама, и только она знает его. Новое создание, крик счастья, частично бедное существо, частично большой зверь, частично обещание большего.
Мир просыпается.
Кит принимает и это имя, отплывает немного дальше и поет другую песню для Кэтчи.
Мир возродился.
Кэтчи выходит вперед и выкрикивает это совершенно новое имя, рожденное ее чувствами и новой песней кита, а он слушает, а взамен дарит Кэтчи новую тайну, и девочка смеется, ведь тайне требуется новое имя, и оно должно соответствовать содержанию тайны, чтобы выявить ее, но не раскрыть раньше времени, и эта игра будет длиться вечно. Кит и Кэтчи идут по всему миру, дают имена звездам и землям, несчастным созданиям, за которыми ухаживал Хаммель, и даже тем хрупким пустотам, которые образовались из-за борьбы Спитмэм и ее сестер. А потом кит и Кэтчи снова и снова обходят весь мир с новыми песнями и новыми именами для тайн, и все повторяется, как удары огромного хвоста.
Дейл Бейли написал две повести: «Упавший» (The Fallen) и «Дом костей» (House of Bones); сборник коротких фантастических рассказов под общим названием «Наследие воскресшего и другие истории» (The Resurrection Man's Legacy and Other Stories), который включает в себя рассказ «Смерть и право голоса» (Death and Suffrage), удостоенный премии International Honor Guild Award за 2002 год, а также очерки на темы современной фантастики в готическом стиле. Его короткие рассказы печатались в «The Magazine of Fantasy and Science Fiction», «SCI FICTION», «Amazing Stories» и во многих других изданиях. Дейл Бейли с женой и дочерью проживает в Северной Каролине и преподает в колледже.
«Голод: Исповедь» впервые был напечатан в мартовском номере «The Magazine of Fantasy and Science Fiction».
Что до меня, так я никогда не боялся темноты. Меня пугал Джереми — это он подбрасывал черных пластмассовых пауков в коробку со школьным завтраком, это Джереми своим дьявольским утробным шепотом («Я иду за тобой, Саймон») пугал меня на пороге сна, и он же разражался глупым смехом в стиле Винсента Прайса[37] — «Уа-ха-ха-ха», словно отвратительный безумный фокусник, когда считал, что шутка зашла слишком далеко. Уже к тому времени, когда я только начал ходить, моя психика была травмирована, и я вздрагивал каждый раз, когда сворачивал за угол.
Припоминаю один такой случай. Мне было всего пять лет, и я заснул на диване в гостиной. Проснувшись, я увидел перед собой Джереми в ужасной маске, купленной по случаю Хэллоуина — с рогами и сморщенной кожей, с жуткими оскаленными зубами. Вот только в то время я еще не знал, что передо мной Джереми. До того самого момента, когда он разразился своим безумным хохотом. Но было уже поздно.
Все стало еще хуже, когда мы уехали из Старквилля. Новый дом был намного меньше, и нам пришлось спать в одной комнате. Сначала это меня обрадовало. Тогда мне минуло семь лет, и я испытывал безграничную любовь к старшему брату, которая свойственна только маленьким детям. Дело в том, что, когда он не изводил меня ужасами, Джереми был самым лучшим старшим братом в мире. К примеру, стоило ему выиграть в лотерее билет на бейсбол, он без колебаний подарил его мне, поскольку в тот день играли «Викинги», а это была моя любимая команда в тот год.
Но вот соседом по спальне Джереми оказался ужасным. Он как раз вступил в тот подростковый возраст, когда голос предательски срывается, когда мальчики проводят массу времени в ванной комнате, проверяя, как растут волосы и… ну вы и сами все понимаете, ведь вы тоже были детьми. Так что по ночам мне приходилось туго. Я даже не мог обратиться за помощью к матери. Она сильно болела, и на ее лице всегда было выражение крайней усталости и раздражения. Кроме того, они с отцом часто разговаривали напряженным шепотом, так что каждый из нас старался не беспокоить родителей без крайней необходимости.
Мы с Джереми были предоставлены сами себе в своей спальне. Комната не представляла ничего особенного — узкая, с высоким потолком, сдвоенной кроватью и лампой, стоящей на ящике из-под молочных бутылок. За окном высилось наполовину засохшее дерево дикой яблони, которое Джереми называл Дикарем, на сотню футов простирался искореженный асфальт дорожки, во дворе соседа покоился на чурбаках проржавевший насквозь автомобиль 1974 года выпуска, а дальше начинался лес. Мы жили на самом краю города, и уличные фонари в этих местах отсутствовали, так что по ночам было совершенно темно.
Вот тогда он и начинал терроризировать меня всякой чепухой, которую видел в кино или еще где-нибудь. «Я слышал, когда копали котлован под этот дом, нашли целую кучу костей», — начинал он, а дальше следовала идиотская история о том, что здесь было индейское захоронение, и всякая прочая чушь. Спустя несколько минут я уже едва мог дышать от страха. И вот тогда Джереми демонстрировал свой дурацкий хохот. «Расслабься, Сим, — говорил он потом. — Я же просто пошутил».
Он всегда раскаивался — в самом деле раскаивался, каждый мог это понять, стоило только заглянуть в его глаза, но на следующую ночь все повторялось сначала. Можно подумать, он совершенно не помнил, что было накануне. А после своих рассказов Джереми преспокойно погружался в сон, оставляя меня одного в темноте переживать ужасы преисподней, или параллельных миров, или еще какой-нибудь чепухи, в которую он загонял меня своими россказнями.
Днем было не намного лучше. Наш дом стоял на старой извилистой улице, по одной стороне которой рос лес. Среди малочисленных соседей не было ни одного ребенка. Словно кто-то сбросил на этот район бомбу направленного действия, уничтожившую всех, кому не было двадцати лет, — одну из пресловутых нейтронных бомб, только настроенную на возраст людей.
Вот так и проходило мое детство — заполненные тоскливой скукой дни и бессонные ночи. Это было худшее лето в моей жизни, и впереди не ожидалось ничего хорошего, кроме очередной новой школы осенью. Вот почему примерно через неделю после переезда я со скуки забрел в подвал. Никто не позаботился распаковать вещи, сваленные туда после приезда — никто вообще ни о чем не заботился тем летом, и я надеялся отыскать в одной из коробок своего плюшевого медвежонка. Мистер Пушистик знавал лучшие дни, после шести лет интенсивного использования он буквально облысел — лишился всего ворса до последнего волоска. Я только недавно избавился от привычки таскать его с собой, повсюду, куда бы ни шел. Я понимал, что вероотступничество влечет за собой неприятные последствия — Джереми целый год наседал на меня, убеждая отказаться от игрушки, но отчаянные времена требовали отчаянных мер.
Только я освободил Пушистика из коробки с разрозненными частями конструктора и старыми фигурками персонажей «Звездных войн», принадлежащих Джереми, как случайно заметил завернутый в тряпки продолговатый сверток, лежавший перед топкой. Я не собирался задерживаться в подвале дольше, чем это было необходимо, — там странно пахло, а свет, проникающий через высокое пыльное окошко, имел необъяснимый зеленоватый оттенок, как вода в пруду, в котором нельзя купаться. Но, к собственному удивлению, я обнаружил, что вместе с медвежонком все же подошел к печке.
Кто-то плотно засунул сверток под решетку, и я тянул его изо всех сил, а когда добился своего, пребольно шлепнулся на задницу. Зато сверток с металлическим звоном выскочил из щели. Мгновенно забыв о медвежонке, я потер ушибленное место и принялся изучать находку. Теперь, когда я достал его, было видно, что сверток замотан испачканными сажей тряпками и перетянут коричневой бечевкой. Он был не больше двух футов длиной.
Я развязал узел и потянул бечевку. Сверток развернулся сам собой и представил моему взору набор покрытых ржавчиной штырей с большими шляпками, приблизительно футовой длины. Я поворошил тряпье, из него выпал скальпель и еще какие-то инструменты, полностью заржавевшие, как и штыри. Среди них был большой старый деревянный молоток, зловещего вида нож для рубки мяса и зауженный к концу стержень, похожий на те, что используются мясниками для заточки ножей. Последней показалась большая вилка с ручкой из слоновой кости.
Я нагнулся и поднял вилку.
И в этот момент услышал за своей спиной скрип ступеней.
— Мама тебя за это прибьет, — сказал Джереми.
От неожиданности я подпрыгнул и оглянулся через плечо. У подножия лестницы, прислонясь спиной к расшатанным перилам, стоял брат. Вот тогда я вспомнил мамино предостережение не спускаться в подвал. Там был грязный, утрамбованный до плотности бетона земляной пол, а мама всегда боялась, что мы испачкаем одежду.
— Не прибьет, если ты ей не расскажешь, — возразил я.
— Кроме того, ты крутишься около печки, — добавил Джереми.
— Я и близко к ней не подходил.
— Наверняка подходил.
Джереми пересек подвал и присел на корточки рядом со мной. Я смотрел на него сверху вниз. Должен честно признаться: я не был идеальным ребенком, поводом для зависти соседей. Я был тощим непривлекательным мальчишкой, глядящим на мир через пару толстенных линз. Джереми даже как-то потратил солнечный полдень на то, чтобы с их помощью поджечь муравейник. Мать называла меня подменышем, поскольку во мне проявились черты чьего-то чужого генофонда.
В отличие от меня, Джереми уродился светловолосым и симпатичным и уже сейчас был широкоплечим. Он был тем ребенком, с которым приятно зайти в кафе, приветливым и сообразительным, способным очаровать окружающих. Вот и сейчас он продемонстрировал свою обаятельную улыбку и хлопнул меня по плечу.
— Господи, Сим, да это же какое-то древнее старье. Интересно, сколько лет оно тут провалялось?
— Не представляю, — ответил я, но при этом вспомнил, как хозяин дома говорил отцу, что дом построен лет сто пятьдесят назад, на что папа тихонько пробормотал, что с тех пор им явно никто не занимался.
Джереми поднял с пола один из штырей, и у меня сжалось горло от непонятного предчувствия. Он повертел железку в руках и уронил на пол.
— Противно держать ее в руках.
— Так ты не станешь рассказывать маме? — спросил я.
— Не-а. — Казалось, он на мгновение задумался. — Потому что этот скальпель может мне пригодиться, чтобы препарировать Пушистика. — Он окинул меня издевательским взглядом, а потом снова хлопнул по плечу. — Ты должен больше мне доверять, братишка.
В следующую секунду я услышал, как за ним захлопнулась дверь подвала.