Первые недели после помолвки госпожа Чернова помнила смутно. Она садилась за стол, когда Лея звала обедать; улыбалась гостям, буде таковые приходили; была тиха и любезна с женихом…
София не вспоминала, не терзалась сожалениями, даже не проклинала. Просто жила, как заводная игрушка, всецело поглощенная каким-то странным оцепенением.
Одного она делать не могла: гадалка не могла заставить себя коснуться рун. Когда домовая впервые намекнула ей, что вновь появились желающие поворожить, София лишь покачала головой. Лея осуждающе поджала губы, разгладила фартук в премилую розочку и отбыла, а молодая женщина разрыдалась.
Выплакавшись, она достала из секретера заветный мешочек, высыпала его содержимое на диван и долго молча смотрела на разбросанные по покрывалу руны.
Будто во сне, протянула руку и, не задумываясь, вытянула несколько знаков. О чем тут задумываться? Все это время ее терзал лишь один-единственный вопрос.
"Отила", "хагалаз", перевернутые "уруз" и "турисаз" — они только бередили рану, напоминая о невосполнимой потере.
"Отила" — что-то изжило себя и должно уйти из ее жизни. Слабое утешение, что ему на смену непременно придет что-то новое.
"Хагалаз" — разрушение, полный разрыв.
Перевернутая "уруз" — потери, неудачи, разочарования.
И, наконец, "турисаз" в обратном положении. Запертая дверь, о которую госпожа Чернова билась грудью в бессильных попытках отворить…
Неутешительный расклад.
Издеваются? Сочувствуют? Ворожея впервые не могла разобрать их тихого голоса. Она плакала, слезы капали на пальцы, и казалось, что это руны заливаются слезами…
— Зачем вы лгали о его любви? — горько сказала София, перебирая деревянные плашки.
Всего-навсего раскрашенные кусочки дерева!.. Нет, даже сейчас она не могла так считать, не могла относиться к ним без должного уважения. Они не виноваты, что она — плохая гадалка. Совершенно ясно, что София не сумела правильно трактовать выпавший расклад, поддалась чувствам, оступилась. Ведь те же "кано" и "ингуз", которые она тогда поняла как указание на пылкие чувства, в действительности могли говорить и о плотской связи! Не вина рун, что она приняла это за любовь, обманулась, как многие до нее.
Он в ее жизни — целая книга, а она в его — всего лишь страница, которую так легко вырвать, скомкать, предать огню…
Госпожа Чернова просидела над рунами до обеда, уставившись невидящим взглядом на тот единственный расклад, и только силком домовые ее оторвали от мрачных раздумий.
Она почти не притронулась к еде, а потом всю ночь не спала, казнясь воспоминаниями, изводя себя бессмысленными упреками. А наутро встала совсем иной: спокойной и рассудительной.
Мир казался ей неумелой конструкцией из разноцветных кубиков, нагроможденных друг на друга. Чуть-чуть любопытства, неловкие движения детских рук — и неустойчивая постройка рассыпалась. Теперь же было мучительно тяжело перебирать кусочки прошлого, пытаясь вновь собрать из них собственную жизнь.
Тогда, с Шеранном, она позабыла решительно обо всем, отринула ради любви все моральные каноны. И, поплатившись за безрассудство, пребывала в полнейшей растерянности. Свобода, которой учил ее дракон, ныне казалась уже не столь привлекательной, и постепенно, путем долгих размышлений и терзаний, она пришла к выводу о верности своих первоначальных убеждений. Теперь правила приличий уже не казались ей оковами. Перед беспощадным сознанием своего падения София сполна уразумела, что моральные установления были предназначены для защиты от гибельных чувственных безумств.
И теперь она с новым пылом верила в нравственные воззрения, поскольку знала им цену. Собственный опыт куда поучительнее, нежели десятки самых здравомыслящих книг.
Вызывает жалость тот, кто легко сгибается перед ударами судьбы, предоставляя ей крушить себя. Но не меньшего сожаления достоин и тот, кто упрямо отказывается сдвинуться хоть на пядь с привычного места и не желает постигать жизненные уроки. Меняться, оставаясь собой — вот высшая заслуга…
Госпожа Чернова очнулась от своего странного сна наяву, и пусть в груди саднило от неизбывной боли, она сумела взять себя в руки и была вознаграждена сдержанной радостью жениха и сияющим видом домовых. Убедившись наконец, что она не наложит на себя руки и не совершит никакой иной глупости, Стен и Лея вздохнули с облегчением и принялись строить грандиозные планы.
В качестве свадебного подарка господин Рельский выкупил Чернов-парк на имя Софии, и, согласно брачному контракту, поместье должно было отойти их младшему ребенку.
Ребенку… Молодая женщина чуть улыбнулась. Мысли о детях — о ее собственных малышах — примиряли с действительностью, зароняли в душу хоть малые семена радости.
К тому же теперь ей более не требовалось задумываться о хлебе насущном и беспокоиться о своей будущности. Жених показал себя весьма деликатным и внимательным джентльменом, и не было таких нужд Софии, которые он бы не предугадал. Разумеется, принимать от него содержание до свадьбы она не могла, однако драгоценные безделушки и деликатесы дарить не возбранялось.
Господин Рельский был воистину достойным спутником жизни, и постепенно она привыкла к этой мысли. Только рядом с ним молодая женщина оттаивала, даже улыбалась…
Несколько оправившись, София наконец нанесла первый визит в Эйвинд в новом качестве. Наградой ей стал сияющий вид Елизаветы, которая была несказанно рада, что вскоре сможет назвать подругу сестрой, и светилась от счастья за брата.
А вот взаимопонимания с будущей свекровью у нее не вышло, впрочем, рассчитывать на это было бы зряшно.
Господин Рельский старался не отходить от невесты, подозревая, что матушка не преминет наговорить гадостей, поскольку госпожа Чернова в роли невестки не устраивала ее решительно ничем: ни знатности, ни богатства, ни связей! Разумеется, связи с драконами не учитывались, точнее, учитывались, но совсем иным образом.
— Вы просто легкомысленная особа! — ядовито усмехнулась госпожа Рельская, улучив момент, когда Ярослав все же вынужден был оставить Софию без присмотра. Конечно, в гостиной оставалась и Елизавета, но дочери дама не стеснялась совершенно. — Уверена, что и до этого, прости Фрейя, дракона, у вас было немало интрижек. А бедный господин Чернов ни о чем даже не подозревал!
— Глупости! — отрезала София безразлично. — Я никогда даже в мыслях не позволила бы себе изменить мужу. Кроме того, разве нашим дорогим соседям не стало бы об этом известно в кратчайшие сроки? Тем более, я совершенно уверена что господин Рельский самолично за мной присматривал.
Елизавета умоляюще смотрела на мать, не пытаясь вмешиваться, поскольку была научена горьким опытом. В пылу разговора ни одна из них не заметила возращения хозяина дома, который остановился на пороге.
— Сударыня, — проговорил господин Рельский спокойно, но от его безразличного голоса матушка испуганно примолкла на полуслове. — Это мой дом и мое состояние. Так что если вы намерены в дальнейшем оскорблять мою жену, вам будет лучше уехать. Не беспокойтесь, я положу вам щедрое содержание.
Госпожа Рельская достаточно знала сына, чтобы более не чинить препон его браку, хотя, разумеется, это не добавило ей любви к будущей дочери. Но теперь она не осмеливалась демонстрировать свое пренебрежение, лишь некоторая холодность, с которой она принимала госпожу Чернову, выражала ее недовольство…
Так что в жизни Софии все постепенно наладилось, она даже вновь стала гадать, пусть это и потребовало поначалу немалых душевных усилий. Окрестные жители вдруг дружно озаботились предсказаниями своей будущности и толпой повалили к гадалке. Надо думать, что им хотелось взглянуть на скандальную особу, которая столь успешно обелила свое изрядно потрепанное имя и даже окрутила самого завидного холостяка в округе. Молодая женщина делала вид, что ее нисколько не беспокоило это жадное любопытство, тем более, что открыто третировать невесту господина Рельского никто не рисковал.
Процесс над господином Реинссоном наделал шуму и снял всякие подозрения с госпожи Черновой. Как и предсказывал мировой судья, присяжные вынесли оправдательный вердикт, и осунувшийся от переживаний невольный убийца был освобожден из-под стражи. Вскоре последовала его тихая свадьба с барышней Ларгуссон. Невеста светилась от счастья, жених нежно сжимал ее руку и смотрел на нее так, будто боялся, что она передумает и исчезнет. Словом, все сложилось к лучшему, и София от души порадовалась за молодоженов…
И только бессонница терзала ее по-прежнему. Стоило закрыть глаза, как перед внутренним взором возникал дракон, и молодая женщина вскакивала с криком. Микстура, прописанная аптекарем, и даже руны, которые она от отчаяния рисовала на ладонях, помогали мало, позволяли поспать не долее нескольких часов. Но она не жаловалась, терпеливо ожидая, когда рана хоть немного затянется, и твердила про себя, что со временем станет легче…
Память — это пытка сильных. Раз за разом перебирать минувшие события, со всех сторон их обдумывать, пытаясь что-то переделать в прошлом, вычеркнуть старые ошибки и переписать жизнь набело. Тщетно.
У нее вошло в привычку бессонными ночами устраиваться в кресле у окна и смотреть в беспроглядную темень, освещенную лишь сиянием звезд и серебристым светом юноши Мани. Она крутила в руках давешние амулеты, подаренные Ферлай и старой шувихани, и думала, думала, думала…
Постепенно месяц возмужал, заматерел, потом стал седеть, затем умер. Снова народился и умер, и опять… А боль в груди Софии пошла на убыль…
Дни проходили за днями, недели складывались в бесконечную череду, и жизнь драконьей Семьи вошла в обычную колею, и в семействе Шеранна также. Волнения встречи и торопливый пересказ новостей сменились домашними заботами и огорчениями. То разговор с учителем сына о плохих отметках юного шалопая, то обвал в дальней пещере, то еще какие-то мелкие неприятности.
Будто пойманные мелкие зверьки, дни хрустели на зубах, но не насыщали.
Как это обычно бывает, небольшие досадные события выводили из себя, заставляли вспыльчивого дракона без нужды горячиться. Теперь все было так, как он мечтал, когда прозябал в мире людей, и казалось, не на что жаловаться. Шеранн тосковал, ничего не в силах поделать с этой глухой хандрой, и оттого бесился. Прежнее размеренное существование бесило его несказанно, Шеранну было невыносимо скучно и то и дело накатывала ностальгия.
Дошло до того, что Шайрина устроила скандал, заявив, что не узнает мужа, и что если уж ему так дороги люди, о которых он так часто рассуждает, то пусть с ними и живет.
С этими словами она забрала детей, хорошенько стукнула камнем, который прикрывал вход в пещеру, и отбыла к родителям.
Шеранн не бросился за нею, как это бывало обычно, а потерянно осел на каменный пол, ошеломленный запальчивыми словами жены.
Последние недели он плохо спал, а сновидения были полны не морем, как это всегда бывало раньше. Ему виделась София, и оттого по утрам он бывал особенно мрачен и неразговорчив. Как ни странно, гадалка ни в чем его не упрекала и не винила. Она молча сидела в саду, и даже не отворачивалась, когда дракон, словно побитая собака, укладывался на скамейке подле нее и клал голову на ее колени. София гладила его волосы, как любила делать раньше, и отрешенно смотрела куда-то вдаль…
Эти сны заканчивались одинаково: появлялся Рельский и уводил ее в дом, и отчего-то Шеранн никак не мог этому помешать, хотя отчаянно пытался…
И пусть все хорошо, пусть он среди родных, пусть ровным счетом ничего не случилось… Такие доводы не помогали. Он все время хотел спать, то и дело проваливаясь в спасительный омут забытья, а в реальности мысли двигались медленно и лениво.
В каком-то жарком мареве прошло еще несколько дней (или недель?), тягучих и липких, и он ощущал себя мухой в вязкой массе минут. Такую тоску люди называли депрессией, и раньше Шеранн полагал недостойным, невозможным для дракона подобное состояние. Теперь ему было все равно. Он тосковал с той же яростной самоотдачей, с которой раньше предавался радостям жизни.
Ему ничего не хотелось, даже жить. И теперь это было совсем не страшно.
Странную отрешенность прервал лишь визит дяди. Окинув взором разбросанные по пещере вещи и неподвижно сидящего на полу племянника, Шайдирр крякнул, стремительно подошел к Шеранну, ухватив за плечо, поднял и сильно тряхнул, так, что зубы лязгнули.
— Ты что с собой сделал? Совсем не в себе? Где Шайрина?
Младший мазнул по нему взглядом, молча пожал плечами и отвернулся.
— Понятно, — протянул Защитник. Задумчиво прикусил губу, достал из кармана письмо (оба дракона были в человеческих ипостасях) и коротко велел: — Прочти.
Шеранн апатично взял протянутый лист и принялся читать, с первого взгляда узнав заковыристую подпись Ярослава.
"Милостивый сударь Защитник, — говорилось там, — после всего произошедшего я намеревался порвать с Вами всякое сообщение, однако, поразмыслив, решил все же написать.
Хочу сообщить, что я собирался продать пароходную компанию, дабы в будущем больше не иметь с драконами никаких дел.
Однако моя невеста, госпожа Чернова, меня отговорила, поскольку, как и я, уверена в блистательном развитии технического прогресса и, в частности, пароходного сообщения. К тому же моя будущая жена высказала твердую убежденность, что известный поступок Вашего родственника никоим образом не пятнает остальных детей стихии. С учетом нашей совместной будущности, я счел ее мнение решающим.
Потому все прежние договоренности между нами остаются в силе, по крайней мере, с моей стороны. Хочу лишь просить Вас в дальнейшем представить мне иного посланника драконов, поскольку я твердо расположен прекратить знакомство с Вашим племянником.
С уважением, искренне Ваш, Ярослав Рельский".
Молодой дракон смял в кулаке письмо, даже не обратив на это внимания. Он невидящим взглядом смотрел в стену перед собой, изукрашенную тысячами самоцветов, которые сияли и переливались от малейшего солнечного луча, проникающего через дыру в потолке чуть поодаль. Зрелище было изумительное: разноцветные камни сочетались в изысканном, неповторимом узоре, являя собой наглядное воплощение власти и богатства драконов.
Впрочем, среди детей стихии такой декор был в моде, и они, благодаря особым отношениям с землей, все без исключения могли позволить себе украшать свои жилища роскошными камнями, так что ничего необыкновенного в этом для Шеранна не было.
— Но это еще не все, — нарушил вдруг тишину Шайдирр. Он тихо радовался, поняв, что сумел расшевелить племянника. — В конверт также был вложен пакет на твое имя. Думаю, этот почерк принадлежит даме…
Шеранн нетерпеливо вырвал из рук дяди небольшой сверток, надпись на котором, действительно, явно была сделана изящной женской рукой и разительно отличалась от четкой и угловатой, с обратным наклоном, хотя и весьма аккуратной манеры писать господина Рельского.
"Господин Шеранн, — начиналось письмо без обычных вежливых расшаркиваний, — из-за Вашего поспешного отъезда я не имела возможностей к объяснению, потому нынче вынуждена написать.
Думаю, Вам уже известно, что скоро я сделаюсь женой господина Рельского. В свете этого, а также с учетом иных обстоятельств, возвращаю Ваш подарок — я не вправе принять столь дорогие вещи от постороннего.
Прощайте — уверена, мы никогда более не увидимся.
P.S. Ненавижу Вас!
София Чернова".
Дракон бездумно высыпал на ладонь из мешочка десяток прекрасных сапфиров.
С минуту он слепо смотрел на камни, затем в ярости отшвырнул их в сторону, даже не взглянув, куда они угодили.
Неужели он ревновал? Отчаянно ревновал человеческую женщину?! Нонсенс!
Это всего лишь увлечение!
Наверное, это наваждение. Обманутая гадалка могла отомстить, наложить мансег, привязать неверного! Шеранн успокаивал себя, что это лишь преходящая тяга, которая со временем сгорит в драконьем пламени, как неизменно случалось со всеми заклятиями. И в глубине огня, что заменял драконам душу, знал, что это пустые отговорки: госпожа Чернова никогда не замарала бы руки приворотом.
Он чувствовал себя обиженным и уязвленным, более того, мысль, что София станет супругой господина Рельского, вызывала у него отчаянное неприятие. Нелепо, ведь, уезжая, Шеранн прекрасно понимал, что она найдет утешение в объятиях его бывшего друга, и, казалось, нисколько не угнетался этим, теперь же, когда его расчеты оправдались, это вдруг привело дракона в ярость.
Она должна принадлежать только Шеранну! Он этого хотел!
Шайдирр понимающе наблюдал за смятением племянника.
— Вижу, для тебя это письмо стало неприятным сюрпризом? — спросил он.
— Ты читал? — обернулся к нему молодой дракон.
— Конечно, нет — письмо адресовано тебе и запечатано. Но несложно догадаться, что там было! — отмахнулся старший.
— Но я не сделал ей ничего плохого! — Шеранн принялся бродить по пещере в неприкрытом волнении. — Нам было хорошо вместе, что тут дурного? Почему она меня ненавидит?
На последнем слове его голос невольно дрогнул, словно у обиженного ребенка.
— Ты много знаешь о людях, но совершенно не знаешь самих людей, — покачал головой Шайдирр. — По их представлениям, ты обесславил эту женщину и отверг ее чувства. Ты полагаешь, она должна испытывать к тебе благодарность?
Сарказм в тоне дяди заставил молодого дракона вскинуть на него глаза, и тот кивнул, видя волнение Шеранна.
— И что мне делать теперь?! — как-то растерянно спросил молодой дракон.
Защитник чуть печально улыбнулся, вспомнив, как племянник, рано лишившийся родителей, в детстве приходил к нему, чтобы пожаловаться на свои беды и попросить совета.
— А что тут поделаешь? Пожелай им счастья.
— Нет! — вспыхнул Шеранн.
— Не делай глупостей! — встревожился Шайдирр и сильно сжал плечо племянника. — Оставь их в покое, вспомни о Шайрине и детях!
— Я был слеп, дядя, — прикусив губу, глухо признал молодой дракон. — Поверь, я не обижу Шайрину и стану часто навещать детей, но я должен вернуться к Софии.
— Это только ревность! — в голосе Защитника звучало искреннее беспокойство. — Пойми, тебе нужно немного отдохнуть, развеяться и…
— Ты говоришь, я ее обидел. И она меня ненавидит. Но за что? Я не мог остаться! — ломая пальцы, воскликнул Шеранн, не слушая. — Она ведь всего лишь человек… И Шайрина…
— Что же изменилось теперь? — сухо спросил Шайдирр. — Она по-прежнему человек, а ты все так же женат. — Он помолчал и добавил как бы через силу: — И еще ты должен понимать, что если вознамеришься окончательно разрушить добрые отношения с господином Рельским, то ты поступишь против интересов драконов. К тому же Шайрина не простит обиды, а она принадлежит к влиятельной семье… Даже недавние заслуги тут не помогут и тебе придется уехать, как минимум, на полвека.
— Значит, я уеду, — вздернул подбородок Шеранн.
— Мальчик мой, не делай глупостей, — обеспокоено увещевал его дядя. — Ты всегда был вспыльчивым и порывистым больше остальных, не зря тебе дано такое имя. Но не спеши принимать решение, о котором потом пожалеешь!
— Пожалею? — отвернувшись, молодой дракон не смотрел на Защитника, но в голосе его слышалась страстная уверенность в своей правоте. — Ты не знаешь, дядя, но после возвращения я не нахожу себе места. Мне казалось, что я буду счастлив вернуться домой, к жене и детям, но обнаружил, что теперь их общество меня раздражает. Мне здесь скучно! Я стал несдержан и мрачен, меня постоянно донимают мысли о мире людей. И она… она моя и не смеет быть чьей-то еще!
Шайдирру так и не удалось ни в чем убедить Шеранна. Он всегда был таким: вспыльчивым, импульсивным, забывающим обо всем в едином рывке к цели… Теперь его целью была человеческая женщина, и ничто не могло убедить его отступиться.
Будто ребенок, поднимающий дикий ор, стоит покуситься на его игрушку…