--Естественно.
--Естественно?! Да что в этом естественного?
--Но ведь поедание... уф! ...ну, оно выглядит слишком животно.
--И вы всегда так делали? Или только тогда, когда поняли, что вы не животные?
--Нет. До прихода Предтечи мой народ ел с нагими лицами, не ведая стыда. Но он не ведал тогда и верносущности.
--А израильтяне и банту тоже прячут свои лица во время еды?
--Нет.
Жанет поднялась из-за стола.
--Извини, но я не смогу есть с этой штукой на голове. Мне будет стыдно.
--Но я... Как ты не понимаешь,-- дрожащим голосом взмолился он.-- Если я буду есть в твоем присутствии без убора, меня... меня может вырвать.
Она что-то сказала на языке, которого он не знал, но по интонации он понял, что это ругательство.
--Ну, извини меня,-- пошел он на попятный.-- Но так есть. Так должно быть.
Она тихо опустилась на свой стул и молча натянула на голову убор.
--Ну хорошо, Хэл. Но мы обязательно поговорим об этом позже. У меня такое чувство, что это разделает нас с тобой. А в том хорошем, что дарит нам жизнь, не должно быть никакого разделения.
--Только, пожалуйста, старайся не издавать во время еды никаких звуков. И если захочешь что-нибудь сказать, прежде тщательно разжуй пищу и проглоти ее. Не затыкать же мне уши на время еды.
--Я сделаю все, чтобы тебя не вырвало,-- мрачно пообещала она.-- Можно только еще один вопрос? А как вам удается переносить ваших детей за едой?
--Они никогда не едят вместе со взрослыми. Единственные взрослые за столом -- их иоахи. А они умеют быстро обучать правильному поведению.
--Ага.
Дальше ужин шел в полном молчании, лишь иногда напряженную тишину нарушало звяканье ложек о тарелки. Наконец Хэл, покончив с едой, снял свой убор.
--Ах, Жанет! Ты -- редкостный повар! Ты так все приготовила, что я чуть было не впал в грех чревоугодия. А твой суп -вкуснее я не ел в жизни! Твой хлеб -- просто деликатес, салат -- шедевр, а бифштекс вообще выше всяких похвал!
Жанет едва притронулась к еде. И все же она улыбалась.
--Это мои тетки меня научили. У моего народа девочка с детства учится всему тому, что может доставить удовольствие мужчине. Всему абсолютно.
У Хэла вырвался нервный смешок, и чтобы скрыть свою неуверенность, он закурил. Жанет тут же попросила у него сигарету.
--Раз я вся горю, от меня может пойти немножко дыма,-хихикнула она.
Хэл не очень понял, что она имеет в виду, но на всякий случай рассмеялся, чтобы показать ей, что не сердится за инцидент со столовыми уборами.
Жанет прикурила, вдохнула дым, раскашлялась и опрометью бросилась вон. Она вернулась из кухни со слезами на глазах, но тут же мужественно повторила свою попытку. А в скором времени она уже дымила, как заядлая курильщица.
--У тебя очень высокая приспосабливаемость ко всему,-- заметил Хэл.-- Ты очень быстро обучаешься. Вот ты копируешь мои движения, мою манеру говорить... А ты знаешь, что твое американское произношение уже не хуже моего?
--Мне стоит показать что-нибудь один раз, и повторять уже не придется. Нет, я не претендую на то, что у меня высокий интеллект, скорее это, как ты отметил, инстинктивный талант имитатора. Что конечно, не означает, что я не способна на то, чтобы придумать что-нибудь новенькое.
Хэл слушал ее непринужденную болтовню о ее жизни с отцом, сестрами и тетками и думал, что она уже забыла обиду на столовые уборы. Его радовало то, что она не будет таить ее в сердце, чтобы высказать в самый неподходящий момент. Он любовался ею: когда она смеялась, ее брови поднимались вверх -- две темные полоски, расходящиеся от переносицы почти под прямым углом, затем резко устремляющиеся вниз к внешним углам глаз и заканчивающиеся маленькими пикантными крючками.
Хэл перебил ее, спросив, не была ли форма бровей передана ей по наследству от народа, к которому принадлежала ее мать. Но она рассмеялась и сказала, что это точная копия бровей ее отца-землянина.
Ее смех был тихим и музыкальным. Он не действовал на нервы, как смех Мэри. Почти убаюканный им, Хэл расслабился и чувствовал себя абсолютно счастливым. И всякий раз, когда мысль о том, чем может закончиться этот вечер, спускала его с небес, тут же раздавалось какое-нибудь забавное замечание Жанет, и он снова возвращался в прежнее благодушное состояние. Казалось, она была способна в одно мгновение почувствовать, в чем он в данный момент нуждается: печали рядом с ней рассеивались, а радость умножалась.
Проблаженствовав в час, Хэл поднялся и направился на кухню. Проходя мимо Жанет, он вдруг обнаружил, что его рука сама потянулась к ней и зарылась в ее пышные густые волосы. Девушка подняла лицо и закрыла глаза, словно приглашая поцеловать ее. Но вот этого-то он почему-то сделать не смог. Да, он хотел этого. Но переломить себя и отважиться на первый шаг пока что было выше его сил.
--Тарелки надо помыть,-- сказал он.-- Чтобы какой-нибудь случайный гость не заметил, что стол был накрыт на двоих. Раз уж я сподобился Метра, я вроде как должен отказаться от такой многоложной привычки, как курение.
Если Жанет и была разочарована, то она этого никак не показала и тут же занялась уборкой. Хэл курил и продумывал, где ему достать столько женьшеневого табака. Ей так понравились эти сигареты, что у него и мысли не было убедить ее бросить курить. Один из членов экипажа, с которым у него хорошие отношения, не курит, но получает свой табачный рацион и потом распродает его команде. Что ж, можно использовать какого-нибудь очкеца в качестве посредника, того же Фобо, например... Но прежде все нужно тщательно продумать, чтобы исключить малейший риск.
Хэл вздохнул: Жанет рядом -- это изумительно, но ведь она уже начинает влиять на его жизнь и создавать проблемы. Вот, пожалуйста, он уже планирует уголовное преступление, словно для него это обычнейшее дело.
Жанет закончила уборку и остановилась перед ним с сияющими глазами:
--А теперь, Хэл, maw namoo,* если у нас найдется чего-нибудь выпить, мы проведет потрясающий вечер! Он вскочил.
*Любовь моя (искаж. франц.)
--Извини меня, я забыл, что ты не умеешь варить кофе.
--Нет-нет. Я имела в виду ликер или какой-нибудь другой алкоголь,-- а вовсе не кофе.
--Алкоголь? Великий Сигмен! Девочка, мы не пьем опьяняющих напитков! Это одно из самых омерзительных...
Взглянув на нее, он поперхнулся -- похоже, она опять обиделась. Но ведь, в конце концов, она не виновата: она пришла из другого мира с другой культурой. Она даже, строго говоря, была не совсем человеком.
--Ну, прости меня,-- вздохнул он,-- это у нас запрещено религией.
Но ее глаза все равно продолжали наполняться слезами. Плечи задрожали. Она прижала его ладони к своему лицу и, уткнувшись в них, тихо заплакала.
--Ты не сможешь этого понять. Но мне это нужно. Мне это необходимо.
--То есть как? Что необходимо?
--Пока меня держали в заключении,-- всхлипывая, забормотала она,-- у меня там было так мало развлечений и занятий... И мои тюремщики давали мне ликер, чтобы я меньше тосковала по дому. Да и время так шло быстрее. И прежде, чем я поняла это, я уже стала ал... ал... алкоголичкой.
Хэл сжал кулаки и зарычал:
--Ах, эти жучьи дети!