Наша радость была несколько омрачена неожиданной находкой другого плана. Разбирая завал банок, мы наткнулись на вымытый и изъеденный солёной водой скелет. Кое-какие тряпки, болтавшиеся на нём, и ещё узнаваемая съёжившаяся пустая кобура на поясе, позволили нам предположить, что это был охранник. Пистолета же мы так и не нашли.
Судя по всему, владелец помещений готовился к скорому открытию демонстрационного оптового склада. Завёз товар, нанял охранника, запер его снаружи на ночь, дабы не вытаскал сам чего…и отбыл до утра домой или к любовнице. Не хочется думать, что испытал этот бедняга, захлёбываясь одним из последних на верхнем этаже и проклиная «предусмотрительного» нанимателя. Решётки на окнах не позволили ему выбраться наружу. Он, как Кощей, так и остался при хозяйском «злате».
— Вот будешь дурить, Чекун, — этот тип к тебе во сне являться будет. Счёт за выпитое и сожранное выписывать всякий раз. — Поганец Упырь и здесь не оставил случая поглумиться.
— А нехай, авось не застрянет кусок! — Нашего Громозеку было не так легко смутить.
Протиснувшись, наконец, за гору напитков, среди которых попадались и минеральная вода, и пиво, уже перебродившее, мы вырвались к другим богатствам. Подобравший было бутылку с «Хейнекен», Дракула смачно выплюнул всё это на пол. Вознамерившиеся также тяпнуть пивка Шур и Чекун отчего-то передумали, и тоже, — отставили поднятые уже, было, бутылочки в сторону.
Перед нами находился настоящий Клондайк. Эльдорадо, Пещера Сокровищ, Злато Скифов.
Неразработанные, не перебранные, не рассортированные, но могучие ЗАЛЕЖИ. Уходящие вдаль разделённые кирпичными перегородками тупиковые помещения звали на грабёж.
И уже отсюда нам было видно, что здесь за день не управиться. И что пятерым растерянным от изобилия и жадности мужикам здесь делать просто нечего. Без мощных и цепких ко всяческому добру женских рук.
— Шур, Славик, давайте мухами на Базу. Везите всех, кто свободен. И баб. Есть баба-а-альшая работа! — То, что ЭТО стоило любого, затраченного сверх лимита бензина, я ни капли сейчас не сомневался. Годы жизни лежали перед нами в скорбной бесхозности. Годы сытой и довольной жизни, от которой хочется ослабить ремешок и выпить пачку «Мезима»…
Став на этом благословенном месте ненасытным лагерем, мы почти на неделю уподобились запасливым грызунам. Вся остальная работа была на это время практически заброшена. Лишь менялись караульные на Базе и в насосной, да торопливо и кое-как готовилась им и нам пища.
С горящими глазами наши женщины деловито и быстренько «отделили зёрна от плевел», то бишь склянки, мусор и негодное от того, что предстояло перевезти и сохранить. И когда наступил конец этой работы, я понял, почему «глядя на высоких людей и высокие предметы, нужно придерживать кепку за козырёк»…
Это ж какие деньжищи были ввалены так и пожелавшим остаться неизвестным нуворишем в такой «бизнес»?! Даже сохранившихся двадцати процентов добра хватало, чтобы колония из полусотни человек ещё и приглашала каждую неделю гостей. В другое время мы чувствовали бы себя ворами, татями. Но не теперь.
Мы никого не убили и не ограбили за это. Всё это досталось нам уже ПОСЛЕ самого страшного, когда, казалось, не уцелело ничто. Но теперь, взирая на размеры «добычи», я с мучительным стыдом признавал, что размер хибарки, в которую мы должны были её притащить, втрое меньше самой тащимой нами «тушки»… Не жарить же и не есть же всё это, самим живя на улице?! Единственно возможный вариант всплыл сам собой: насосная! Только эта громада, да ещё и при том, что часть заполнит дом и мой склад, способна достойно принять в своё чрево сей «улов». Благо, мы только что превратили её в крепость.
Думаю, никто и никогда ещё не строил Форт Нокс для кабачковой икры, горошка и ставриды в масле. С ТАКИМ запасом мы бы пережили и Палеозойскую эру…
При условии, что всё-таки будем рачительны.
Я обошёл ряды и стопки. Срочно следует искать ещё солидол, тавот, литол… Для смазки банок и крышек. Здесь «рейсов» на пятнадцать на нашей «барже», как не на двадцать. Мой старенький «Урал» не увезёт всё это и за пять-шесть заходов. Предстоял нелёгкий, но приятный труд.
Благодаря Шурову носу, мы стали владельцами несметного количества всё той же тушёнки, разных паштетов и каш, зелёного горошка. Рыбных консервов самых разных видов и наименований. Овощные консервированные продукты, соки в стекле. Фрукты разных мастей, — от ананасов и манго, до груш и абрикос, — в собственном соку и в прочных, крепких банках. Сосиски и ветчина, кофе и детское молочное питание. Всё в пищевой жести. Уксус и дрожжи, специи в плотном пластиковом контейнере, некоторое количество конфет в жестяных банках. Чай прелестных сортов, вино, коньяки и прочее, даже элитное, спиртное.
Впрочем, я ни от кого не скрывал, что всякий, кто посмеет напиться или просто взять понюхать сей продукт без моего ведома, окажется за воротами, а то и с пулей в башке. Надо сказать, народ и сам уже понимал, что пьянство в такое время — прямой путь к предкам.
Поэтому к моим словам все отнеслись серьёзно. И заявили, что головной боли и тошноте предпочтут маслины и сгущёнку, коих мы также собрали изрядно.
По прибытии на Базу, прежде чем заложить всё это добро на хранение, моим придётся попотеть, сортируя, зачищая и смазывая начавшие уже ржаветь банки и крышки. Но, слава тебе, Господи, мы успели!
Успели до того, когда вся эта бесценная еда стала пищей вод. А самое главное, и большинство бы со мною согласилось, мы стали до неприличия состоятельны на курево. Две тысячи триста блоков сигарет, — от «Лаки страйк» до «Салем» и «Данхилл». Мы просто онемели. Да что там! Мы просто были раздавлены впечатлениями и радостью от подобной находки…
Неведомым чудом эти сигареты оказались сложенными на поддоны и наглухо перетянутыми. Сверху киппер-лентой, и в несколько слоёв плёнкой в разных направлениях. Каждая коробка. И залита некой субстанцией, напоминающей расплавленный пластик.
Такое было ощущение, что их специально готовили к подобным испытаниям. Скорее всего, их готовили к перевозке в сырых трюмах либо в балластных водах судна. Поскольку на всех пачках отсутствовала российская акцизная марка и русские надписи, это могло быть только контрабандой, не обнаруженной нашей зажравшейся и обленившейся на взятках таможней. Точно такое же зрелище представляли собой турецкие макароны, и без того фасованные в полиэтиленовые мешки, да вдобавок столь «усиленные». Не менее трёх тонн качественных, абсолютно пригодных в пищу спагетти.
Точно так же были упакованы некоторые продукты и спиртное.
Если нам удастся обеспечить чему-то дальнейшее приемлемое хранение, чему-то тепловую переработку и повторное перетаривание, на несколько лет вперёд мы можем не беспокоиться о хлебе насущном. Когда же мы сможем вырастить достаточный урожай пшеницы и овса, мы сможем не экономить более на тающих на глазах запасах сухарей и галет. Хотя макароны вкусны и без хлеба, а их мелко перемолотая «крупка» после замешивания с водой и дрожжами позволяет печь отличные «пышки»! А дрожжи я благоразумно припас…
«Ищите — и обрящете. Толцыте — и отверзется». Смысл сказанного раскрывался передо мною с новой, вполне применимой к ситуации, силой.
А впереди нас ждало ещё немало «точек». Заблаговременно составив маршрут, я отправил на ближайшие из них разведку с прикрытием.
Крестьянин есть существо вечное и независимое от всех культур, к которым он принадлежит. Вера настоящего крестьянина древнее христианства. Его боги — древнее любых богов более развитых религий.
Если смотреть на наши края с высоты разброса птичьего помёта, даже самый зачуханный хутор или аул в этой перспективе кажется райским уголком. Грязь и убогость особенно бросаются в глаза, когда индивид лежит в них посреди улицы. Всё остальное можно проигнорировать, либо воспринять как «некоторые недостатки» человеческого существования.
Хотя всё становится относительным, если сравнивать то, что окружало нас ВНИЗУ, с тем, что виделось здесь. Царящее на побережье грязевое и руинное безобразие выглядело форменным свинством на фоне кажущегося идеальным состояния этих абсолютно не тронутых бедствием посёлков.
То, что раньше считалось убогостью относительно растущих удобств и блеска городов, нынче вызывало чуть не священный трепет.
Появление нашей вооружённой группы на околице вызвало форменный переполох. Вечно шныряющие на окраинах детишки подняли ор, развернулись в сторону строений и задали стрекача. Мне пришлось стащить с головы каску и подшлемник. Здесь жили люди, которые меня знали ещё по мирной жизни. И было бы неплохо, чтобы меня снова узнали…
Рассредоточившись, мои на всякий случай тут же заняли очень удачные позиции на случай непредвиденного развития событий. Я же, видный издалека, словно спелый огурец на грядке, остался стоять на месте. Высоко держа оружие над головой и отчаянно надеясь, что уже бегущая ко мне толпа вооружённых жителей за зиму не окосела настолько, чтобы не увидеть моих самых миролюбивых намерений.
Хочу признаться, что стоять столбом на простреливаемом насквозь пространстве, когда на тебя надвигается клубок гремучих змей, удовольствие не из приятных…
Так и тянуло «нырнуть» в сторону и вскинуть карабин…
Привычка — страшная штука. Особо, когда она выработана среди каждодневной опасности и напряжения.
На счастье, пыхтящая изо всех своих неспортивных сил в мою сторону, людская лавина стала притормаживать, очевидно, уже решив, что здесь что-то не так…
И что надо бы всё-таки для начала присмотреться к этой странности. Перейдя на настороженный шаг, ощетинившаяся стволами и корявым дрекольем масса замерла в нескольких шагах от меня, инстинктивно сохраняя собою форму круга, при желании который можно было выложить в уличную брусчатку за пару секунд. Очевидно, в плотном строю они черпали свою храбрость. Этот приём хорош против круговой атаки мечников где-нибудь в двенадцатом веке.
Однако, когда страшно, даже обученные солдаты имеют дурацкое свойство сбиваться в тугой комок шевелящихся и вздрагивающих от собственного иканья тел. От своих я всегда добивался «рассыпанного» горохом строя. Чтобы подобный испуганный «шарик» не стал в одночасье квадратиком гробика.
Когда «слегка рассеялась поднятая пыль», а на самом деле перестала чавкать топчимая ногами грязь, самые глазастые узрели и полностью убедились, что пришелец, то бишь я, один. И что он не собирается превращать их в рубленное мясо, своими собственными ногами прибежавшее на бойню.
А чуть позже из толпы раздался крик, полный радостного облегчения:
— Да это же Шатун, чтоб меня разорвало! Во, блин, кого уж не ждали, так не ждали! Мужики, это свой…
Ожидавшая лютого побоища толпа как-то сразу радостно сдулась в размерах. По рядам прошёлся вздох недоумённого, но всё-таки облегчения, — мол, сегодня не срок умирать, — что позволило мне начать говорить.
Боюсь, что в самый «пиковый» момент, открой я даже просто рот, это послужило бы сигналом к панической стрельбе.
Агрессивно и вместе с тем слегка трусливо настроенная толпа всегда находится перед лицом неведомой опасности на той грани отважной истерики, когда любое действие, явление или резкий звук заставит какого-нибудь местного невротика невзначай спустить курок, на котором трясся до этого его побелевший от еле сдерживаемого усилия палец…
— Теперь я могу опустить руки, о мудрое племя охотников за головами? — Стараюсь, чтобы мой голос не выдавал едва прикрытую издёвку над людишками, прибежавшими с мухобойкой на стадо бизонов…
Ну не могу я, даже в подобной ситуации, побороть в себе свойственное мне ироничное отношение к недалёкому и трусоватому обывателю! Хотя, как я думаю, эти несчастные за время моего с ними знакомства уже смирились с моей манерой высокопарного и слегка выспреннего словесного издевательства над ними. Как мне казалось, кое-кому из местных даунов подобная манера «гуторить» ранее даже льстила.
Представляю себе, что воображали о себе эти полудурки, коих я с почти серьёзным жаром величал то эрлами перестройки, то божественной дланью разнарядки…
Зато при моём появлении здесь, в мирное время моей молодости, они трусили мне навстречу, подобно преданным псам, и готовы были загрызть даже самого председателя, а до кучи и участкового, удумай они вдруг общаться со мною непочтительно или на повышенных тонах.