Когда же они, видя, что удирающие «стебелевцы» идут не в том направлении, где было последнее сражение, они, было, притормозили. Нашим пришлось добавить угля им в топки, убив нескольких. Тогда, посовещавшись и, видимо, решив, что это направление куда удобнее и не так опасно, чем то, где их так долго истребляли несколькими днями ранее, они подорвали отряд на ноги и снова погнали его вперёд. На верную конечную смерть.
В конце концов, особого выбора у них не было. Или выполнить приказ Долдона и растереть в мелкую крошку досадливых «мошек» любым способом, или каждые день-два бегать по части, туша возникающие пожары и тупо хороня убитых. Ни один вояка не согласится на подобное безнаказанное унижение. В этом и кроется постоянная константа, — ошибка командования, не признающего иных методов ведения боя, кроме обороны до усиру или атаки до могилы.
Не обладая естественными навыками голи, что на выдумку хитра, командиры предпочитают игру в величину мускулатуры и крепость зубов. В этом они постоянно напоминают мне старорусскую игру-«забаву» под названием «я ударю — ты выдержи». Когда двое пришибленных на голову с детства амбалов, но с бычьим здоровьем, придурковато ухмыляясь редким частоколом насквозь выбитых зубов, поочередно изо всех сил молотят друг друга пудовыми кулачищами. Выбивая из башки и без того скромные остатки мозгов. Это они умеют, спору нет…
А вот против чего они бессильны — так это против маленького обмана, небольшой хитрости, в которых они ровным счётом что отягощённый боевыми рогами баран супротив вёрткой мухи-овода, что безнаказанно грызёт его за лытки, пока он во всём своём могучем бешенстве бесполезно роет ямы и канавы. В этом стоило бы поучиться у индейцев. Эти практически непревзойдённые мастера битвы из укрытий с численно превышающим их врагом. Если бы ниндзя оказались их учениками, я б нисколько не удивился.
Облаяв и брызгав гневной слюною своих подчинённых, сержанты указали грязными пальцами направление. И те рванули напролом. Первые и наиболее рьяные даже опередили остальных, активно поливая тут и там копошащиеся людьми склоны свинцом.
…Они вбежали в ущелье с такой скоростью, словно за ним гнался по пятам разъярённый постоянной бескормицей горный дэв. Меня всегда удивляет активность и напор тех, кто, с выпученными от собственной отваги глазами, со всем усердием приближает час собственной никчёмной и бесславной гибели. И мне ничего не оставалось делать, кроме как подарить им её…
Я всегда уважаю чьи-то желания. Даже те, которые являются физически невыполнимыми согласно непреложности действия законов этой самой физики и материи мироздания. Даже если они наносят при этом вред окружающим. Право хотеть не означает права получить желаемое, но именно в этом случае мои и их цели совпадали. И я, и они страстно хотели с кем-то раз и навсегда покончить. Как и я, они изнемогали от стремления оказаться лицом к лицу в этой долине. И так же, как часто бывает между людьми, обе стороны испытывали жгучую потребность спустить курок…
Что же, мои желания я привык исполнять чуть раньше, чем этого могли ожидать некоторые.
И я выпустил беснующегося в тесной банке злобного джинна.
Первыми, привлекая этот гневно жужжащий рой к месту предполагаемой драки, ударило стрелковое оружие. Словно специально, стреляющие мазали, выпуская пули редко и неумело. Прибавив этим уверенности возликовавшему воинству, некоторые стали вроде даже пятиться, отступая за следующие рубежи. Чем окончательно втянули противника в замыкающееся вокруг них кольцо.
Радостно взвыв, видящие бессилие и трусость обороняющихся, задние напёрли на передних, и ведомое закалёнными дуболомами стадо увлечённо кинулось на свой последний решительный штурм…
…Когда неожиданно стихли ответные выстрелы, атакующие на миг даже замерли в удивлении. Однако, влекомое желанием добить всех, расправиться и растоптать, человеческое стадо злорадно взвыло и стало рассредоточиваться именно так, как мне и требовалось. С таким трудом заваленные моими людьми камнями проходы рассекали атакующих точно по сторонам, поближе к точкам, на которые уже навели стволы мои люди. И залпы ударили по невидимым снизу местам, в которых оказались хорошо укрытые некие предметы, на наиболее уязвимых местах которых были жирно намалёваны красные круги.
Услышавшие выстрелы десантники Данилова на время припали к земле, что опять же дало мне столь нужное для точного попадания в цели время. И когда это сработало, не было ни слышно, ни пока видно никаких особенно страшных результатов. Поскольку из залегших никто не был убит, а на склонах в шести местах просто закурился лёгкий белесый дымок, который нападающие сочли за следы поднимаемой укрытыми там стрелками пыли, они для успокоения нервов шарахнули по тем местам из нескольких АК, а затем снова принялись обрабатывать другие предполагаемые укрытия противника, продолжая передвигаться вглубь ущелья короткими перебежками и окончательно втягиваясь в него.
Время от времени за камнями артистически вскрикивали спрятавшиеся бойцы, изображая убитых и раненых. Давясь от смеха, они стенали и завывали, словно привидения, изображая поистине нечеловеческие муки. Всё это вновь было нами сдобрено неорганизованным ответным огнём. Редкие погибшие начали покрывать ущелье. Но основная масса перешла на крик вроде «ура» и усилила «натиск».
Тоже убив для порядка пару наступающих, я дал вверх красную ракету. И когда немногие из заметивших это десантников задрали к небу озадаченные морды, они увидели, что сверху в них, отделяясь от верхушек скал и плавно разгоняясь, взмыли и устремились гудящие, словно шмель на взлёте, полыхающие оранжевым шары…
Тем временем химическая реакция дала свои плоды, и полнокровно заработали смеси, разбуженные попаданиями пуль, разбивших контейнеры с содержимым. И тем самым соединившим в единую смесь активные вещества…
Ущелье стало быстренько заполняться стелющимся по его дну белым и плотным туманом. Приникая к воде, облака частью уплывали вслед за потоком. Попутно хорошо смешиваясь с водой, становясь её неотъемлемой частью.
Немногочисленные рыбы, прячущиеся под камнями, вдруг порскнули из своих укрытий, резко заметались и, всплыв кверху брюхом, уплыли по течению. А из примыкающих к нему лесистых островков, куда вот-вот были готовы заскочить для манёвра скрытого деревьями подхода к нашим позициям солдаты противника, неожиданно полетели разные непонятные по форме и назначению предметы, оставляющие за собою слабый дымный след.
Атакующие слегка оторопели и тормознули. Некоторые, думая, что это что-то взрывчатое, попадали наземь. И когда перед их мордами разорвался и вырос заключённый в предметах океан огня, а сверху в этот же момент тоже упали и расплескались жирные огненные капли, накрывая всё и вся, солдаты в панике заорали так, что небеса испуганно вздрогнули и проснулись, недоумённо почёсываясь…
Осознание, — запоздалое и уже бесполезное, — близкого конца подняло с земли воинов сильнее ветра, взвихряющего опавшие листья. Рванув было назад, несчастные, — горящие и бегающие среди них пока не задетые, — люди попадали под бесконечный ураганный огонь шрапнели, изрыгаемой несколькими многозарядными самодельными установками. Круша всё вокруг, ударили гранаты и пулемёты. А выход из ущелья уже совсем перекрыл страшный, ставший почти жёлтым, ядовитый газ…
Плотоядно накрыв первых отступающих с головой, он наполнился истошным криком и визгом. Солдаты бросали оружие, падали и судорожно бились, пытаясь куда-то ползти, закрывая сочащимися кровью глаза трясущимися руками, и жадно хватая широко раскрытыми ртами отравленный воздух…
А сверху в эту гибельную пелену начали неторопливо и методично падать такие же огненные шары, разгонявшиеся по установленным на самых вершинам лоткам, спрятанным до поры и выдвинутым по мере надобности. Шары, вылетающие с хорошей скоростью после броска рукой, как в боулинге, подобно мячику и разлетающиеся при ударе о землю на мелкую пылающую труху. Пролетая горящие лотки, политые подожжённым бензином, шар превращался в маленькие огненные кометы, падающие на головы и швыряющие в мечущихся людей мелкие огненные брызги и водянистую горящую пыль самодельного напалма, скрытого в их недрах и взрывающегося при прожигании оболочки…
И словно в виде последнего аккорда, над ущельем стали «расцветать» вспышки разрывов глиняных шаров с наполнителем из сухого сыпучего вещества, попадая на горящую землю который превращал её в сплошной горящий ковёр. Пламя ревело и вздымалось на несколько метров вверх. «Радуга», моё персональное изобретение, заработало…
Меж протуберанцев искусственного солнца, пылающего на земле, начали лопаться и выкидывать вверх горячие пыльные струи такие же глиняные шары, но помеченные жёлтой краской. Осыпая погибающих в довершение всего едкой смесью горчицы и каустической соды. Усиленные температурой, они стремительными стрижами наполняли лёгкие врага консистенцией, выворачивающей их наизнанку вместе со сгустками крови.
Метающие глиняные обожжённые подобия горшков солдаты, улюлюкая и крича от восторга, раскручивали над головой за шнур, наподобие пращи, снаряды с «Радугой» и кидали их со склонов в воздух над океаном смерти, где они и разрывались, шипя горящими фитилями. Последними в месиво из человеческого мяса, камней и пламени снова ударили неторопливые, но методичные «мортиры», сноровисто довершая начатое избиение…
…Газ неспешно и с равнодушием далёких звёзд добивал немногих последних умирающих. Ущелье превратилось в почерневшее и местами побуревшее отверстие, воспалённым зевом жалко смотрящим в притихшие в ужасе небеса. Пройдёт немало времени, пока растительность снова освоит эти отравленные хлором склоны.
Оторопевшие от всего увиденного в действии новобранцы тихо и испуганно крестились и пучили глаза на содеянное за компанию ими и моим «первобытным» оружием. Контрактники потрясённо крякали и мотали головой, оглядывая сверху поле битвы.
Готов держать пари, они и в самых смелых своих мечтах не смели надеяться на то, что за десять минут мы оставим в этом ущелье все основные силы полковника. Всех до единого. За полосу смерти не прорвался никто.
Трудно сказать точно, сколько мы уничтожили, ибо многие превратились лишь в кучки пепла, перемешанные с недогоревшими и просто убитыми газом, картечью и пулями. Температура в полторы тысячи градусов мало что оставляет в качестве свидетельства существования живого организма. Ужасное дело. И самое поганое, что я знал, куда шли эти бедолаги. И моя рука не дрогнула, готовя им такую участь. Господи, прости меня, что ли? Я больше не буду…
— Товарищ Босс, я не пошёл бы к Вам в гости, клянусь… — Глыба сидел, тяжело привалившись к собрату-валуну, и оторопело смотрел на меня, как на обнаруженное в собственной постели прожорливое, сплошь усеянное зубами, чудовище.
— Зато кофе званым гостям я делаю хороший, Глыба. Так что не переживай, заходи. Если что.
Царившее всеобщее ликование наполняло ущелье. Горы давно не слышали подобной вакханалии. Стреляло и орало всё, что находилось в нём. Я, усталый и опустошённый, сидел в сторонке и предавался своим невесёлым беседам с совестью, которая торопливо и сбивчиво тараторила, оправдываясь пред Всеблагим и Всевышним нашим. Ко мне кто-то подходил, пытался тормошить, пару раз порывались начать качать…
Однако я молчал, отделывался только виноватой улыбкой, и со стороны «знающий» психиатр сумел бы убедить вас, что я — скучающий по жизни депрессивный, инфантильный тип, у которого отсутствует не только юмор, но и сильны суицидальные наклонности. И что меня, во избежание криза, следует на некоторое, а желательно — и на очень долгое, — время изолировать от общества, поскольку в любой момент моя сущность может стать опасной для социума.
Впрочем, довольно скоро от меня отстали. В их глазах я был магом, факиром, волшебником. Почти Мерлином. А волшебники вольны поступать, как им вздумается. Хочет веселиться — пусть будет весел. Хочет грустить — так пусть грустит! Человеческое счастье зачастую эгоистично. Но я не винил их.
Они только сейчас в полной мере осознали, какое это счастье, — жить. Впитывая прохладный воздух и наблюдая собственный розовенький нос. Видеть зарождающееся зарево пока ещё вечно хмурых рассветов. Пройти по скрипучему белоснежному покрывалу, загребая и портя его целомудренность новым и крепким ботинком. Счастье пить горячий кофе после морозной ночи, проведённой с пользой для своих. Ласкать женщину и любить своих детей. И слышать собственный радостный крик, разрезающий атмосферу…
Нам не удалось обойтись совсем без потерь. Сыпавшиеся градом пули собрали-таки с нас некоторую жатву. Мы нашли и вынули из-за камней тридцать четыре молодых тела наших новых товарищей. Ещё трое раненых умерли несколько позже. Среди них — брат Фархада, плотный лысый мужчина невысокого роста. Он долго тихо бредил, умирая, пока посеревший лицом турок читал над ним молитву Аллаху. Трое юнцов из села Мурата остались здесь. Мне будет крайне трудно утешить их матерей.
Ранен, но не сильно, мой сын. Мне втайне приятно, что он показал себя мужчиной и остался жив. Только сейчас я начал осознавать, что было бы со мною, погибни он здесь…
Я вспоминаю беднягу Гришина, стоявшего на противоположной от меня стороне, и раскручивающего над головою снаряд с «Радугой». Он раскручивал его уже ровно столько, что вот-вот был готов метнуть прямо в орду карабкающихся к нему по склону вражеских десантников, когда в снаряд попала случайная пуля. Гришин вспыхнул и зашатался. Объятый пламенем, он непостижимо как схватил в охапку свой рюкзак и прыгнул с уступа прямо в гущу орущих врагов, палящих в сторону главных установок, — катапульт.
Из-за плотного огня противника их обслуга некоторое время не могла заряжать установку, и возникла краткая, но угроза прорыва. И тогда Гришин влетел в их ряды бомбой, взрыв которой разметал в клочья группу из примерно тридцати человек. В его рюкзаке были выданные ему в личное применение нашего изготовления гранаты и фугасы…
Возможно, ему просто хотелось, просто требовалось именно так погибнуть. Исчерпав силы оставшейся коптить небо не нужной даже самому себе души, он погиб с готовностью, унеся с собою столько врагов, сколько смог. Ушёл мужик красиво и с пользой. Уверен, что он погибал с мыслями о своих.
Перед глазами всплывает картина, когда в бок Киселя тупо ударило, оторвав огромный клок тела. И обнажив переломанные рёбра с зияющей пустотой брюшины, из которой крупнокалиберной пулей «вырезало» все внутренности. Зажав бок обеими руками, Кисель обернулся, и в этот момент наши глаза встретились. Он из последних сил грустно улыбнулся мне.
А потом долго падал, раскинув руки и закрыв блаженно глаза, в ядовитый туман внизу, пылающий рукотворным адом…
Карпенко, пропавший в ревущем пламени, когда на одном из лотков, замешкавшись с броском, молодой боец из селения был ранен в горло. Выронив из рук шар, он запнулся о камень и пал лицом вниз. Прокатившись немного по жёлобу, шар без разгона ухнул вниз, прямо на уступ, за которым вёл огонь Карпенко.
А этот, незнакомый мне толком мужчина из первого, пришедшего со мною от Мурата отряда? По-моему, сам бывший десантник…
Он всё стрелял и стрелял, как заведённый, убив уже немало солдат противника, пока уже шестая и седьмая из попавших в него пуль, сотрясая его тело, практически перерубили его пополам. Лишь только тогда смолк его автомат. Думаю, в тот момент у него уже просто кончились патроны. Но последним усилием он с криком отчаяния смог ещё метнуть в пылающую лощину гранату. После чего повис на камне с так и вытянутой вперёд рукой…
Мы потеряли убитыми сорок одного человека. В основном это были молодые ребята. Израненный, но живой Глыба сидел и победно похохатывал перед мёртвой грудой останков наступавших в его сторону, — искорёженных и дымящихся тел бывших однополчан, которых он остановил. Он тянул в их сторону с силой сжатый кукиш. В его лентах не оставалось больше патронов. А кулаки оказались окровавленными. Двоих он убил уже ножом.
Мы оставались жить. Просто оставались, не смотря ни на что. Ни на чьи желания.
Когда через три дня прокопчённая «группа захвата», посланная мною «на приём» к Долдону, приволокла его, связанного и угрюмого, ко мне в палатку, все были собраны и готовы покинуть эти негостеприимные горы. Со дня на день должен был пойти снег, и первые его предвестники уже напоминали о себе. Там, у нас, ещё будут две-три недели «тёплых» дней. После чего «белые мухи» долетят и до нас.
Стоящая передо мною кучка пленных около сорока человек молча рассматривали свои полусгнившие ботинки.