- Ну сколько можно! Я день и ночь работаю! Сижу, вычитываю тексты, порчу глаза, и все ради чего? Ради того, чтобы мне из школы звонили? Рассказывали, что у меня дочь – рецидивистка?
- Мама, ты слышишь меня? ЭТО НЕ Я!
- А кто? Опять Альбина? Я же говорила тебе – не лезь на рожон! Не ссорься с этой девочкой. Ты знаешь, кто у нее отец? Подружись с ней. Дружат же остальные.
- Остальные ей задницу лижут! – Женькино терпения таяло быстрее, чем комок снега на раскаленной плите.
- Что ты такое говоришь! Как грубо! – всплеснула руками мать. – Тебе нужно быть хитрее, научится подстраиваться под них! Посмотри на себя – в чем ты ходишь! На мальчишку похожа! Поэтому с тобой никто и не общается.
Сколько раз Женька слышала эти слова! Она даже считать перестала. Ее мать больше всего на свете боялась оказаться в центре внимания. Высунуться. Опозориться. Всю свою жизнь она вела политику невмешательства. Если Женьке приходило в голову пожаловаться, что над ней издеваются в классе - засовывают в унитаз тетрадки и ставят подножки - то в ответ она слышала: «А ты отойди! Не становись с ними на один уровень! Мы же интеллигентные люди!»
Да, Женькина мама – Елена Александровна Смородина – была очень интеллигентным человеком. Наверное, поэтому она так никогда и не вышла замуж. Целыми днями, а иногда и ночами Елена Александровна вычитывала статьи в научных журналах. Она работала корректором. Из дому выходила только для того, чтобы взять в редакции распечатки новых текстов и отвезти уже исправленные.
Женька никогда не видела ее накрашенной. Из одежды она предпочитала мешковатую серую кофту и вельветовые штаны, повидавшие в своей длинной жизни больше, чем великий путешественник Васко да Гама.
- Лучше на себя посмотри! – огрызнулась Женька, - Ты-то на кого похожа!
- Что? Что ты сказала? – подбородок матери задрожал, а вместе с ним - жиденький хвостик на затылке, перетянутый детской резинкой.
Нужно было остановиться. Пожалеть ее и попросить прощения, но лешего в Женькиной голове опять потянуло на подвиги.
- То и сказала! Если бы ты сама выглядела как женщина – отец бы нас не бросил! Хоть бы алименты платил!
Пощечина заставила Женьку замолчать.
- Разбирайся со своими проблемами сама! – тихо сказала мать и вышла из комнаты.
Через минуту квартиру наполнили гипнотические звуки музыки Вагнера. Теперь она весь день будет слушать оперу «Тристан и Изольда». Работать, рыдать и пить кофе без сахара, но с лимоном.
На душе у Женьки стало гадко. Так гадко, что она схватила валявшийся в прихожей рюкзак со снаряжением для граффити и выбежала из дому.
Ну, зачем? Зачем нужно было напоминать про отца? Бить по больному? Женьке ведь было плевать на него! Бросил, и бросил! Что с того? Одни проживем.
Раньше, лет пять назад, она пыталась узнать у мамы, кем был ее отец. Но та только отмалчивалась или принималась плакать, закрывшись в своей комнате. Тогда Женька решила: раз ушел – значит, этот человек не стоит того, чтобы о нем думать.
И думать перестала.
Только иногда, когда Алька и ее дружки становились совсем уж невыносимыми, Женька жалела, что за нее некому заступиться. Некому взять приятелей Стекольниковой за шиворот – Косолапова в одну руку, Горячева – в другую - и встряхнуть как следует. Или лбами друг о друга стукнуть. Вот вам за рисунок, вот вам за дрожжи в унитазах…
Размышляя, Женька до темноты бродила по улицам. Смотрела, как запускают после зимы фонтан. Ела горячий лаваш. Кормила крошками голубей и мечтала о тарелке супа. Когда же город затопили фиолетовые чернила, и долговязые фонари заморгали глазами, заливая тротуары дрожащим светом, она отправилась на стройку. Ей хотелось избавиться от хаоса в душе, выплеснув его на стену серой громадины.
Тогда у нее не возникла ни малейшего предчувствия, чем закончится эта прогулка.
***
Вам когда-нибудь приходилось падать с крыши семиэтажного дома? Хорошо – трехэтажного? Нет? А с крыши гаража? В сугроб?
Первые мгновения, когда теряешь опору и проваливаешься в пустоту, внутри образуется невесомость. Возникает ощущение лифта, уходящего в шахту. Только вместо радости, оно приносит ужас. Дикий ужас с запахом аммиака. Вы знаете, как пахнет аммиак? Очень скверно.
За доли секунды между двумя ударами сердца Женька успела подумать о десятке важных и не очень вещей. Кто позвонит маме, когда ее найдут? Что скажут Стекольникова и директриса? Повесят ли в школьном вестибюле Женькину фотографию в траурной рамке? А умирать – это долго? Сколько придется лежать там внизу, чувствуя невыносимую боль?
И вдруг все изменилось. Аммиак выветрился из легких. Земля показалась близкой и не страшной. Воздух стал упругим, словно спортивный батут. Он замедлил падение, дав сгруппироваться, согнуть ноги в коленях и приготовиться к приземлению.
Кто сказал, что седьмой этаж – это высоко?
Почему упасть с него – значит разбиться насмерть?
Мягкий удар, и она на твердой почве. Стоит на четвереньках, упираясь руками в усеянную весенним мусором землю.
С минуту Женька тупо разглядывала комочек розовой жвачки. Он лежал на земле, среди мелких обломков бетонных плит. Потом появилась боль. Осколок бутылочного стекла впился в подушечку большого пальца. Эта боль и заставила ее прийти в себя. Она подняла голову в тот момент, когда рядом легко приземлились темные тени преследователей.
Все-таки их было четверо.
Ей хотелось вскочить и бежать – удачное приземление, казалось, утроило силы. Но бежать было некуда. Женька находилась точно в центре квадрата, образованного серыми силуэтами.
- Цела? – голос показался знакомым. – Я – Марта. Помнишь меня?
- Марта?
От облегчения у Женьки перед глазами заплясали белые светлячки. Вместо жуткого оборотня, или на худой конец – оборотня в погонах, перед ней стояла ее недавняя знакомая. Шелковое платье сменил черный костюм, напоминавший экипировку японских ниндзя. На ногах замшевые полусапожки без каблука, ухоженные руки спрятаны в кожаные перчатки с отрезанными пальцами. На плече серебристая эмблема - заключенная в круг ломаная линия, напоминающая одновременно кошачий профиль и силуэт крыла летучей мыши. Тускло поблескивает в темноте.
- Ну, тихо, тихо! – Марта притянула ее к себе и обняла. – Испугалась? Все хорошо. Ты молодец.
Тугой шарик, росший в груди весь день, неожиданно лопнул. Внутри стало горячо. Из глаз хлынули слезы.
Она ревела.
Ревела, как последняя малолетка. Громко, со всхлипами и завыванием.
- Я же говорила, не надо ее пугать! – услышала Женька сквозь собственные рыдания голос, принадлежавший очень недовольной девушке. – Зачем ты полез за ней на лестницу?! Еще и за штаны схватил?
- А что, нужно было на танец пригласить? – огрызнулся невидимый парень за спиной. Ровесник. Или немного старше.
- Стоп разборки! – скомандовал мужской голос. - Нам пора уходить. Скоро здесь будет охрана.
- Ты как? – Марта взяла Женьку за плечи. Заглянула в ее мокрое лицо. Ласково отодвинула челку со лба. – Ничего не болит? Руки? Ноги?
Тело гудело после падения, но боли не было. Даже порез на пальце не давал о себе знать. Женька замотала головой и украдкой огляделась.
По правую руку от нее стояла девушка лет пятнадцати. Как Марта и оба ее спутника, она была одета в черное трико и куртку с эмблемой на левом плече. Первое, что поразило в ней Женьку, это волосы. Сплошной темный поток до пояса. В свете фонарей, наблюдавших за происходящим из-за высокой ограды, он отливал синевой.
А еще лицо. В нем было что-то от восточной принцессы. Сияющая кожа, темные глаза и чуть приплюснутый профиль. Он совсем не портил девушку. Наоборот – добавлял ей экзотики. Поставь рядом с ней блондинку Альку, и та потеряется, поблекнет, словно безвкусная Барби на фоне коллекционной куклы.
- Я в порядке! – всхлипнула Женька в последний раз.
- Тогда идем! – пригласила ее Марта.