- Пять, кажется...
- Кажется!.. Кто был, фамилии их!
- Не наши. Незнакомые..
- Скрыть хочешь? Думаешь на мякине провести? Кто?
- Не наши, говорю...
- Хуже только себе делаешь! Крутить хочешь?
Василь не ответил. Шабета недовольно постучал по столу.
- О чем они говорили?
- Ни о чем...
- Приказали? .. Наставили обрез - и все?
Василь кивнул.
Шабета больше не спрашивал. Взяв карандаш из нагрудного кармана выгоревшей гимнастерки, он пс двинул к себе клочок желтой оберточной бумаги и, показывая Василю, что, как и прежде, следит за ним, стал что-то писать. Грамотей он, видно, был не большой, - буквы ложились на бумагу тяжело и были кривые, неуклюжие.
- Вот, подпиши протокол! - подсунул Шабета бумажку Василю.
Василь взял карандаш, послюнявил его, наклонился, - Тут, внизу?
- Чего ж берешься подписывать не читая? - строго взглянул на него Шабета.
- Все равно... Все равно не разберу...
- Неграмотный?
- Почти что...
- Как протокол подписывать - так неграмотный, а как бандитов вести науки хватило... Протокол - это следствие, с изложением моих вопросов и твоих ответов. Ясно?
- Ясно...
- Тут все фактически. Без обмана!.. Прочитать мне, может?
- Не надо.
- Порядок такой... Ну ладно - подписывай!
Подписав, Василь с облегчением встал. Надоел ему этот разговор, да и спешил он закончить прерванное дело, потому и доволен был, что, подписав, наконец отвязался.
- Куда? - остановил его Шабета. Он также встал.
Василь не сразу понял значение вопроса Шабеты, ответил спокойно- Домой.
- Подожди.
Тон его удивил Василя, это был уже приказ. Шабета преградил ему дорогу, изгибом пальца твердо постучал по оконной раме. На этот стук со двора вскоре неторопливо вошел Андрей Рудой.
- Давай сейчас к нему, - Шабета кивнул Андрею Рудому на Василя, - и скажи... Кто там у него дома?
- Дед есть, так сказать - Денис. Матка...
- Скажи его матери, чтоб принесла одеться... - Шабета взглянул на босые, с пепельными пятнами подсохшей грязи ноги Василя. - Обувку какую-нибудь. И харчей торбу.
- Харчей? - откликнулся Андрей Рудой и поджал губы:
вон оно что! Он каким-то странным взглядом окинул Василя.
- Харчей. И чтоб быстро!
- Как умею... Эх, - Рудой невесело почесал затылок.
Когда он вышел, Шабета, не отходя от двери, приказал парню сесть. Василь не послушался, исподлобья, с волчьей настороженностью взглянул на Шабету. В глазах его еще было сомнение, - а может, это все выдумка?
- Ну, чего уставился? - недружелюбно сказал Шабета. - Бежать, может, думаешь?!
- Нет... - Василь вдруг испуганно, по-детски, спросил - Куда это меня?
- В Юровичи пойдешь.
- В... в тюрьму?
- А куда же.
- А... - Василь сразу обмяк, сел.
Шабета внимательно взглянул на него, как бы изучая. Но из того, как Василь держал себя теперь, трудно было понять что-нибудь. Ни боязни, ни сожаления, ни какой-нибудь надежды или просьбы о пощаде - ничего не отражалось на его, казалось, бесстрастном, застывшем лице.
"Как окаменел, - подумал Шабета. - Глазом не моргнет... Ну и тип, видно..."
- Удирать не пробуй, если жизнь не надоела, - на всякий случай пригрозил он. - От меня еще никто не ускользал.
Не было таких случаев!..
Василь не ответил. С той минуты, как он узнал, что домой уже не вернуться,.когда развеялись желанные надежды, что все счастливо кончится, в душе его действительно все будто окаменело В этот трудный в его жизни момент, когда надо было, казалось, горевать о несчастье, о позоре, которые вдруг свалились на него, он, как это ни было странно, ни о чем не думал, ни о чем не жалел, окаменевшую душу его давила тяжкая и жесткая пустота.
Мир был для него теперь полон чужих, равнодушных людей, и жил он среди них одинокий, такой же равнодушный, как и они, и ему не жаль было никого, и никто иа них не волновал его. Даже то, что мать где-то там дома, наверно, в слезах, никак не беспокоило его. Ничто не выводило Василя из состояния жестокой безучастности.
Мать вбежала запыхавшаяся, перепуганная. Василь узнал ее шаги, когда она была еще в сенях, но не шевельнулся, сидел хмурый, углубленный в себя и тогда, когда мать, выпустив из рук мешок и лапти, с жалобными причитаниями бросилась к нему, жадно, тревожно обняла...