А жениться - пора! Хватит, поволочился, погулял - не до седых же волос жеребцом бегать... Может, тогда и зараза эта - Ганна - из головы выйдет... Выйдет, конечно, - в пустом поле всякое лихо растет!..
Когда ехали со Степаном назад, под частый стук грядок Евхим представил, как приедет с женой, молодой, богатой, которую он привезет откуда-то, может, из самых Юровичей, потому что в Куренях под пару ему девушки, конечно, нет, - как поведет ее на крыльцо, под завистливые взгляды куреневских невест... "И чтоб она была при этом, видела мою радость, мою победу!" - снова вспомнил Евхим Ганну.
Но радости он и тут не почувствовал, - что-то не было желания вводить в хату эту неизвестную ему жену. Не радость, а печаль какая-то ложилась на душу, сожаление, словно с этой свадьбой не приобретал, а терял что-то. Как ни хотел, не мог представить свою будущую жену, слышал, видел одну Ганну...
Течение мыслей сразу оборвалось, когда конь вынес подводу к повороту дороги, за которым можно было увидеть Чернушкову полосу. Евхим нетерпеливо, с волнением глялул - как там Ганна, все еще с Дятликом?
Дятлика уже не было на Чернушковой полосе, а Чернушки жали. Евхим увидел, что Ганна вяжет сноп, - и успокоился.
3
Укладывая снопы на воз, Евхим заметил: Ганна отошла от своих и межой направилась к лесу.
"Одна!.. Куда она? - мелькнула мысль. - По малину, что ли?.."
Евхим с минуту следил за ней, как бы ждал разгадки.
Его охватило волнение.
- Ты что? Ослеп? Не видишь? - крикнул Евхиму старый Корч, держа на вилах сноп.
Евхим спохватился, но мысль о том, куда пошла Ганна, уже не оставляла его. Стараясь подхватывать снопы вовремя, Евхим, когда старик отворачивался, чтобы взять сноп, проследил, куда пошла Ганна, - думал, как бы скорее уложить воз и отвязаться от отца, вырваться туда, вслед за нею.
- Ну, хватит! - наконец сказал старый Глушак, и Евхим, подцепив рубель, который ему подал Степан, радостно соскочил на стерню, торопливо стал увязывать воз.
- Еще разок! Еще!.. Г-гах! - командовал Евхим Степану, натягивая веревку так, что горели руки. Дернув веревку в последний раз, Евхим, чтобы не развязалась, несколько раз ловко обмотал конец ее на вытертом до блеска рубеле, хлопнул, брата по плечу. - До самого Мозыря везти можно!..
Он тут же напустил на себя вид покорности и послушания, настороженно взглянул на отца.
- Орешник высмотрел хороший... Аккурат на обручи... - Евхим слышал, как мать утром просила старика набить новые обручи на бочку.
- Орешник! Нашел время... - пробурчал старик.
- Время не время, да, ненароком, срубят!.. Хорошие очень!..
Старик промолчал, и Евхим понял: хитрость удалась! Можно пойти!
- Бери вожжи, - сказал он Степану все с тем же видом покорного послушания, будто передавал отцов приказ. - Не отвыкай от науки мужицкой, - на всякий случай напомнил он брату постоянный совет отца.
Старик не отозвался на хитрость сына.
- Чтоб не шлялся там очень! Вернешься, огляди тут всё, - может, колосья где остались, подбери!
- Ладно...
Евхим подождал, пока отец приказал ехать, - упершись сзади, нажал на снопы, а когда воз, крякнув, качнулся и тронулся, еще несколько шагов прошел вслед, помогая плечом.
Отстав, Евхим бросил на отца вороватый взгляд и, еле сдерживая нетерпение, быстро пошел к лесу. Шел он не прямо туда, где скрылась Ганна, а ближе к своей полосе, остерегаясь слишком любопытных глаз: думал подобраться к Ганне незаметно, лесом.
Чем ближе подходил к лесу, тем сильнее становились горячее волнение, беспокойство и нетерпение, подгонявшие его - скорее, скорее! У него едва хватило выдержки, чтоб не побежать. Скорее, пока не ушла далеко, не скрылась в зарослях: зайдет, заберется в гущу - век не найдешь!.. Как только добрался до леса, порывисто нырнул в желанную тень: наконец-то можно побежать, не бояться недобрых глаз.
Хотел сразу броситься в заросли - и вдруг отшатнулся, будто наткнулся на дерево: навстречу - так не вовремя - выскочила Хадоська.
- Евхимко! - бросилась Хадоська к нему. Это было так неожиданно и некстати, что Евхим растерялся.
- А-а!.. Ты... ты чего тут?
- Так, зашла вот! Захотелось, сама не знаю почему! Вот и зашла! Как сердце чуяло!.. - Она говорила радостно, но Евхиму слышалась в ее голосе какая-то затаенная печаль. И правда, она сразу пожаловалась: - Я уже скучать начала!
Гублл Хадоськи виновато скривились. С этой печальной, странно застывшей улыбкой она ступила к Евхиму, хотела, видно, прильнуть к нему, но Евхим отшатнулся, повел глазами в стороны.
- Т-ты чего? Людей не стыдно?
- А чего мне люди!.. - ответила она вдруг с отчаянием и какой-то решимостью, насторожившей его.
- Если тебе все равно, то мне - не все равно!..
Евхим заметил, что лицо ее стало бледным, нездоровым, глаза запали, щеки обвисли, - будто не девушка, яблоко наливное, а чахлая падалица. И вся она - как он до сих пор не видел? - была какая-то сморщенная, словно безнадежно больная, без кровинки в лице - непривлекательная, неприятная, даже противная.
Зачем он связался с нею, позволил ходить с ним, липнуть?
Ну, что было тогда в соломе, то было, горевать нечего. Но зачем он потом возился с ней, платил за редкие минуты наслаждения таким большим терпением, выслушивал ее бесконечные страхи, упреки, напоминания, утешал... Вместо того чтобы °сразу отрезать! Видел же, как липнет!.. Так нет же, потом надо было еще в амбар привести ночью! Хорошо, что не видел никто!.. Дурень, дурень!..
- Не ходи за мной! - сказал Евхим строго. - Хватит!
- А разве я хожу?
- И так бабы языки чешут!..
- И никто не чешет!.. Выдумываешь ты!.. Кажется тебе!
Никто ничего не говорит!
- Не ходи!
Давно бы, кажется, пора понять, что не пара ему, что кончено все, - так нет же, бегает, как собака! И глядит, как собака!
- Забудь!
Он хотел идти дальше, но она схватила его за руку, испуганно крикнула:
- Евхимко-о!
- Отойди, сказал!
Евхим хотел отвести руку, она не пустила. Схватила другой за пиджак.