- Погоди, может, и Поплачешь, - откликнулся Зайчик.
Алеша уверенно напророчил:
- Доберутся и до тебя!
- Пусть добираются! Добрались уже. Только у меня все чисто, как в церкви.
- До каких это пор ты будешь шляться, та-скать, как бездомный? Жена извелась с хозяйством, с детьми. Шкилет, та-скать, один остался, а ему хоть бы что! Еще и хвалится!
- О моей бабе - не твоя забота!.. Ты вот постарайся в другой раз в лесу не попадаться, а то поймаю на порубке, припаяю штрафу! Поскулишь...
- А он - с пол-литром к тебе! - подцепил Хоня.
- Плюю я на ваши пол-литра!
- Давно это?
Мужики захохотали. Под этот хохот Глушак встал и тихо поплелся к своей хате. С виду спокойный, он весь бьтл переполнен тревогой, предчувствием неотвратимо надвигавшейся беды. "Рты поразевали! - аж дрожало что-то внутрч от беспомощности и ярости. - Не у всех поровну на рот приходится! Не поровну!.. Только и знают, что разевать рот на чужое! Если б могли, съели б враз всего. Съели б - да кричали б еще: не поровну! Не поровну! Голодранцы вшивые!
Хворобу вам, а не землю, саранча ненасытная!..
Он вспомнил, что сказал молодой Дятлик: "Земля не у всех одинаковая!" Неодинаковая - так ведь и люди не одинаковые. Один гнется изо дня в день, обрабатывает каждый клочок, а другой - отлеживается и хочет, чтобы добро было!
А потом кричит - земля неодинаковая!..
Брала злость: чувствовал - все готовы наброситься, растащить его землю. Но особенно кипело внутри, когда вспоминал Дятлика, начавшего этот разговор. "Ты купил ее, обработал эту землю, что вцепиться хочешь, удод ты смердючий?"
Такой молодой, а как рот разевает! Еще мох на бороде расти не начал, а он вон куда лезет. Давно ли, кажется, как рыба онемелый, гнулся под Маслаковым обрезом. Небось рот раскрыть боялся тогда, дышать и то, может, не осмеливался, не то чтобы перечить кому-нибудь...
Забыл! Осмелел, как убили Маслака! И все осмелела!
Разве, бывало, отважился 15ы кто-нибудь раскрыть рот на чужое, на его, глушаковское? Жили тихо, по-божьему жили, боялись.
Теперь же Грибок и тот голову поднимать стал. А этот Рудой, пустобрёх, болтает так смело, будто юровичскии комиссар. Старый Глушак пожалел: "Эх, был бы теперь Маслак живой, чтоб чувствовали его дух из лесу!.."
Весь день старик недовольно ворчал про себя, кричал на испуганную жену, детей.
2
Беды пришлось ждать недолго. Уже на второй день созвали собрание и избрали комиссию, которая должна была проверить заново, правильно ли записаны в списках семьи, количество трудоспособных, детей, а также сколько в каждом хозяйстве записано земли. Этой комиссии поручили всю землю обмерить, где бы она ни была вспахана: на огороде, в поле или где-нибудь на поляне. Обо всем поручили доложить на очередном собрании.
К полудню комиссия ввалилась в хату Глушаков. Мужики на лаптях натащили в хату липкой черной грязи, но только Глушачиха собралась побурчать на них, как Глушак сердито оборвал ее. Ласково пригласил непрошеных гостей сесть на лавку, пододвинул табуретку.
Никто не сел - даже, считай уже свояк, Чернушка и тот неловко притулился у двери позади всех. Нельзя сказать, чтобы смело вели себя и некоторые другие. Зато Миканор, вошедший первым, вел себя так, словно был в своей хате.
- У вас все правильно записано? - спросил он строго, беспощадными голубыми глазами глядя на Глушака,
- А что там записано?
- Глушак.". - Миканор повел потрескавшимся пальцем по бумаге, будто не помнил. - Едоков - семеро..f Какие это у вас семеро едоков?
- Семеро? Семеро и есть. Раз записано, значит, и есть...
Я, Кулина, жена, значит, сын Евхим, Степан, дочка Антося...
- Какая Антося?
- Какая? Дочка. Одна у меня дочка, Антося.
- Она уже замужем. Замужняя не в счет.
- Почему это не в счет? Будто уже и не моя. Была ж до сих пор моя. Глушак, не скрывая обиды, даже сознательно показывая ее, просипел: - Одну отдал, а вторая вотвот придет в хату.
Глушак кивнул на Чернушку, тот тихо отозвался:
- Сговор был...
- А списки, дядько, - Глушак уловил в голосе Хони насмешку, составляли еще весной. Как это вы загодя рассчитали?..
Миканор строго взглянул на старика:
- - Ну, пускай - пять есть, а где же еще два?
- Шестая, говорил уже, Антося. - Глушак едва сдерживал ярость. - Будто она уже и не дитё мне. Будто не я вырастил ее... - Он жалостливо замигал глазами, чуть не заплакал. Вздохнул. - А последний - Иван...
- Иван - не ваш. Иван - батрак.
- Мне отец его, - уже твердо заговорил Глушак, - препоручил как сына! Значит, он мне все равно как сын.
- Что Степан, что он - одинаковые дети, - помогла Глушачиха.
- Вы, тетка, не говорите! - Миканор сказал, точно отрубил. - Ивана, не секрет, мы запишем как батрака!
- Какой же он, ей-богу, батрак?
- А может, он не работает на вас? Кого вы одурачить хотите?
- Я не одурачиваю, а если он кормится у меня, то и делать разную мелочь должен! Как и все дети!
- Работает на вас, на чужого человека, - значит, батрак - Миканор не дал сказать Глушаку. - А вы знаете, какой закон о батраках?
Глушака прорвало:
- Да если вы говорите, что он батрак, то мне он не надобен! Пускай хоть сейчас бежит домой. Сам обойдусь!
- Тогда должны рассчитаться за все дни, что он работал на вас. По закону.