96438.fb2
В полдень я увидел небольшой отряд солдат, шедших по рынку. Они подошли ко мне и остановились. Сержант обратился ко мне:
– Ты брат Юлиан Девятый?
– Я Юлиан Девятый, – ответил я.
– Когда ты будешь говорить с братом генералом Ортисом, тебе лучше называть себя братом Юлианом Девятым, – рявкнул он. Ты арестован. Иди за мной.
– За что?
– Если ты сам не знаешь, брат Ортис тебе скажет.
Ну вот. Это пришло и очень быстро. Мне было жаль мать, но я был рад. А если бы на свете не существовало Хуаны, я был бы вполне счастлив. Я знал, что отец и мать вскоре последуют за мной и мы все будем счастливы в том, другом мире, где нет Калькаров, налогов, где царит вечная справедливость. Но в этом мире существовала Хуана и я был уверен в этом мире, а в существовании того, другого, совсем не был уверен, так как никогда его не видел.
Мне не было смысла сопротивляться Каш Гвард – ведь в этом случае меня просто бы пристрелили. А если я пойду с ними, то у меня появится возможность до того, как меня убьют, прикончить свинью Ортиса. Если конечно, они хотят убить меня. Никто не может, сказать, что будут делать Калькары, за исключением того, что ничего хорошего ждать от них не приходится.
Меня повезли в штаб-квартиру тевиоса, причем повезли на телеге, так что такое путешествие даже понравилось мне. Мы проделали долгий путь по различным дистриктам тевиоса, по рынкам, и везде люди смотрели на меня с чувством жалости, так же как я сам смотрел на заключенных, которых проводили мимо нашего дома. Некоторые из них возвращались, другие нет. Никто не знал наперед, какая судьба ждет их. Не знал и я своей судьбы. Доведется ли мне вернуться домой? Увидеть отца, мать, Хуану?
Наконец мы прибыли в штаб-квартиру. Меня сразу привели к Ортису. Он сидел в огромной комнате за большим столом. Тут же сидели и другие люди. Это были местные представители власти Двадцати Четырех – правительства Калькаров. Такую форму правления эти мерзкие завоеватели привезли с Луны. Вначале это был комитет из двадцати четырех членов, однако теперь Двадцать Четыре было всего лишь название, так как власть захватил один Калькар, тиран, Ярт Джамадар, что в переводе означало Ярт император. При нем существовал комитет из двадцати четырех советников, но они все были покорны его воле, они были его орудиями.
Я узнал некоторых людей в этой комнате, например Птава и Гофмейера. Вероятно это был новый военный суд, о котором говорил нам Ортис, и это была первая сессия суда. И подсудимым оказался я, мне суждено было стать жертвой эксперимента.
Я стоял в окружении солдат перед столом и смотрел на лица этих людей. Я не видел ни одного дружеского лица, ни одного человека моего класса. Низколобые, с жестокими лицами, грязные, неопрятные – они должны были решать мою судьбу, осудить меня – на что?
Ортис допрашивал человека перед столом. Это оказался Сур. Он должен был бы быть на рынке сейчас, но предпочел более приятное занятие. Он со злобой смотрел на меня и обвинял меня в сопротивлении властям, а также в попытке убийства должностного лица.
Все смотрели на меня, ожидая, что я буду дрожать от страха, как дрожали остальные люди. Но я не дрожал. Мне все это казалось смешным, я даже еле сдерживался от улыбки. Но все же Ортис заметил мою улыбку.
– В чем дело? – спросил он. – Тебе так смешно?
– Да, обвинения смехотворны, – ответил я.
– Что же тут смешного? Людей убивают и за меньшее преступление.
– Я не сопротивлялся сержанту. А сборщик налогов не имеет права отбирать место на рынке, принадлежащее нашей семье. Я спрашиваю, Ортис, он имеет такое право?
Ортис поднялся с кресла.
– Как ты осмеливаешься так обращаться ко мне? – вскричал он.
Все со злобой смотрели на меня, кричали что-то оскорбительное, били грязными кулаками по столу. Но я стоял, подняв голову. Ведь я поклялся себе ходить с гордо поднятой головой, пока смерть не настигнет меня.
Наконец они успокоились и я снова задал этот вопрос Ортису. Тот поморщился, но ответил.
– Нет, не имеет права. Таким правом обладает только тевиос или комендант.
– Значит я не сопротивлялся властям. Я просто отказался отдать то, что по закону принадлежит мне. Еще один вопрос. Можно ли считать сыр смертельным оружием?
Они были вынуждены признать, что нет.
– Сур потребовал от моего отца подарок. Я принес сыр. Он не имел права требовать подарок и поэтому я швырнул сыр ему в морду. Так я буду поступать всегда, когда он будет требовать что-либо противозаконное. У меня есть права перед законом и я требую, чтобы эти права соблюдались.
С ними никто никогда так не говорил, и я вдруг понял, что это единственный способ общения с этими паразитами. Они были трусами, и физическими и моральными. Они не могли смотреть в лицо честного бесстрашного человека – это приводило их в замешательство. Они знали, что сейчас я прав, но если бы я проявил признаки страха, они осудили бы меня, но так как я не боялся их, они не осмелились сделать это.
Естественно, что сейчас им нужно было найти оправдание себе. И Ортис быстро нашел его. Его бешеные глаза нашли Сура.
– Этот человек говорит правду? – закричал Ортис. – Ты занял его место на рынке? И он не сделал ничего, кроме как кинул тебе сыр?
Сур, весь перепуганный и дрожащий, забормотал.
– Он пытался убить меня, и он почти убил брата Вонбулена.
Тогда я рассказал им все спокойным уверенным голосом. Я не боялся их и они понимали это. Мне казалось, что они связывают мою смелость с тем, что я якобы знаю что-то такое о них, что могло бы поколебать их положение. Они всегда боялись революции.
В конце концов они отпустили меня, предупредив, чтобы я обращался ко всем людям, как к братьям. Но я и здесь не стал потакать им. Я сказал, что не назову братом никого, если только он не брат мне на самом деле.
Все это разбирательство было сплошным фарсом, как и все остальные разбирательства. Правда, для обвиняемого, как правило, они кончались плохо. В суде Калькаров не было ни порядка, ни системы.
Мне пришлось идти домой пешком – еще одно проявление справедливости Калькаров, и я появился уже часа через три после ужина. У нас в доме были Джим, Молли и Хуана. У матери было заплаканное лицо. А при виде меня она снова зарыдала. Бедная мать! Это так страшно быть матерью. Нет, если бы дело было только в страхе, человеческая раса уже давно перестала бы существовать.
Джим рассказал им о том, что произошло на рынке, о случае с быком, о стычках с Вонбуленом и Суром. Впервые в своей жизни я услышал смех отца. Хуана также смеялась, но даже в этом смехе чувствовался ужас, который и подтвердила Молли, сказав:
– Они еще расправятся с тобой, Юлиан, но то, что ты сделал, достойно гордости.
– Да! – воскликнул отец. – После этого я могу идти к этим мясникам с улыбкой на губах. Он сделал то, что всегда хотел сделать я, да не осмеливался. Если я не трус, то по крайней мере могу благодарить господа, что от моего семени произошел такой мужественный бесстрашный человек.
– Ты не трус! – воскликнул я.
Мать посмотрела на меня и улыбнулась. Я был рад, что сказал это.
Я пошел провожать Джима, Молли и Хуану. Особенно Хуану. Снова я заметил, что меня буквально притягивает к ней. Я натыкался и сталкивался с ней на каждом шагу. Однако Хуана вовсе не сердилась на мою неуклюжесть, она не старалась уклониться от столкновений. И все же я боялся ее, боялся, что она заметит, как меня притягивает к ней.
Я неплохо умел обращаться с быками и с овцами, но с девушкой у меня ничего не получалось.
Мы с Хуаной говорили о многом. Я узнал все о ней, она узнала все обо мне, так что когда мы прощались и я спросил ее, пойдет ли она со мной завтра, первое воскресенье месяца, она поняла, что я имею в виду, и сказала что пойдет. После этого я пошел домой в самом радостном настроении, я знал, что приобрел верного друга, который будет стоять рядом с мной в борьбе с врагами.
По пути домой я заметил Пита Иохансена, который направлялся к нашему дому. Я видел, что он вовсе не рад нашей встрече и тут же стал объяснять, почему он в такой поздний час не дома.
Я видел, что лицо его вспыхнуло так, что это можно было разглядеть даже в темноте.
– О, – воскликнул он, – я впервые за много месяцев выхожу из дома после захода солнца. – И тут я не выдержал, ярость загорелась во мне и я крикнул.
– Ты лжешь! Ты лжешь проклятый шпион!
Пит побледнел, выхватил нож из складок своей одежды и прыгнул на меня, стараясь ударить ножом. Сначала он чуть не поразил меня, так неожиданна и яростна была его атака, но хотя он легко поранил меня в руку, которой я прикрыл жизненно важные органы, я успел перехватить его руку с ножом. И на этом все кончилось. Я легонько повернул кисть – я не хотел ломать ему руку, – но в кисти что-то хрустнуло и Пит испустил ужасный крик.
Нож выпал из его рук. Я отшвырнул Пита от себя и поддал ему ногой под зад. Я думаю, что он долго будет помнить этот пинок. Затем я подобрал нож и кинул его далеко в реку. После этого, я посвистывая направился домой.
Как только я вошел, мать вышла из спальни, обняла меня и крепко прижала к груди.
– Дорогой мальчик, я счастлива, – прошептала она. – Я счастлива, потому что счастлив ты. Она очень хорошая девушка и я люблю ее, как тебя.
– О чем ты говоришь? – спросил я.
Я слышала как ты свистишь, и я сразу поняла, что это значит.
Я обнял ее.
– О, мать, дорогая! – воскликнул я. – Хотел бы я чтобы все это было правдой. Я надеюсь, что когда-нибудь это сбудется.
– Тогда почему же ты свистел? – разочарованно спросила она.
– Я свистел, – объяснил я, – потому что сломал руку одному шпиону и дал ему хорошенько под зад.
– Пит? – спросила она, дрожа.
– Да, Пит. Я назвал его шпионом и он пытался ударить меня ножом.
– О сын мой. Ты же еще не знаешь. Это моя ошибка. Я должна была сказать тебе. Теперь он будет действовать открыто и значит я погибла.
– Что ты имеешь в виду?
– Теперь они сначала заберут твоего отца и все из-за меня.
– Я ничего не понимаю. О чем ты говоришь?
– Слушай, – сказала она. – Пит хочет получить меня. Поэтому он шпионит за твоим отцом. Если ему удастся что-либо выведать, твоего отца или убьют, или сошлют на шахты. Тогда Пит возьмет меня.
– Откуда ты все это знаешь?
– Пит сам сказал, что хочет меня.
Сначала он уговаривал меня, чтобы я бросила отца и ушла к нему, но когда я отказалась, он стал угрожать мне. Он сказал мне, что он в милости у Калькаров и сумеет расправиться с твоим отцом. Он хотел купить мою честь ценой жизни твоего отца. Поэтому я так всего боюсь, так несчастлива. Я знаю, что вы с отцом лучше погибнете, чем отдадите меня ему.
– Ты рассказала отцу?
– Нет, я побоялась. Он убил бы Пита и это был бы конец всем нам.
– Я убью его!
Она стала отговаривать, убеждать что я должен подождать такого случая, когда он сам будет виноват в этом, чтобы власти не имели повода обвинить и осудить меня.
После завтрака мы все вышли из дома по одному и разошлись в разных направлениях. Я пошел к дому Джима, чтобы встретить Хуану. Она ведь не знала дороги. Хуана уже была готова и ждала меня. Джим и Молли уже ушли из дома, так что девушка была одна. Она была очень рада видеть меня.
Я не стал ей рассказывать о Пите. К чему говорить человеку о неприятностях, которые не касаются его лично.
Выйдя из дома мы прошли с милю по берегу реки, стараясь, чтобы нас никто не видел и не следил за нами. Затем я вытащил из кустов лодку и мы переплыли на другой берег. Спрятав лодку мы пошли по еле заметной тропинке еще с полмили. Здесь я снова вытащил из кустов лодку и мы снова переправились на другой берег. Теперь мы были уверены, что избавились от слежки, если она была.
Я проделывал этот путь ежегодно с пятнадцати лет, и никогда никто за мной не следил, однако я не терял бдительности. Никто не мог бы предположить, куда я направляюсь, никто не смог бы выследить меня – так сложен и запутан был мой путь.
В миле от берега к западу возвышался старый лес. Туда я повел Хуану. На опушке леса мы присели отдохнуть. Но на самом деле я хотел убедиться, что никто за нами не идет. Но никого не было видно, и мы с легким сердцем поднялись и углубились в лес.
Через четверть мили мы вышли на еле заметную тропинку и продолжили свой путь по ней. У толстого дерева я вдруг повернул направо и углубился в густые заросли, где не было никакой тропинки. Мы всегда проходили последнюю милю по разному, чтобы не протоптать тропинку, которую можно было бы заметить.
Вскоре мы подошли к огромному завалу, в котором был проделан лаз. Через него, согнувшись можно было пролезть. Этот лаз был тщательно замаскирован ветками и сучьями. Даже зимой и ранней весной этот лаз невозможно было заметить. Только человек, который знал о существовании лаза, мог найти его. Летом же все настолько зарастало зеленью виноградной лозы, что вероятность обнаружения лаза вообще становилась ничтожно малой. Даже я с трудом отыскивал его.
И в этот лаз я повел Хуану, держа ее за руку, как слепую, хотя внутри было не так уж темно и она могла сама бы смотреть себе под ноги. Однако я держал ее за руку под предлогом того, что путь ей незнаком и она может споткнуться. Предлог надуманный, но лучше, чем никакого. Туннель, по которому мы шли, тянулся ярдов на сотню – мне бы хотелось, чтобы это была сотня миль, – и заканчивался перед каменной стеной, в которой была вырублена тяжелая дверь. Дубовые доски уже почернели и растрескались от времени, медные полосы, на которых держались петли позеленели. В трещинах досок рос мох. На всем здесь лежала печать древности. Даже самые старшие среди нас не могли предположить, когда же сделаны эти двери, эта стена. Над дверью, прямо в камне были вырублены слова: Право мое и господа.
Остановившись перед дверями, я стукнул в них костяшками пальцев, отсчитал до пяти и стукнул еще раз, затем досчитал до трех и в том же ритме стукнул еще три раза. Это был пароль на этот день. Он никогда не повторялся дважды. Если бы кто-нибудь подал неверный сигнал, а затем, не получив ответа, постарался взломать двери, он нашел бы только пустую комнату.
Сейчас открылся глазок и в нем появился чей-то глаз. Затем дверь со скрипом открылась и мы оказались в длинной, освещенной лампадами комнате. В комнате стояли грубые деревянные скамьи, а в дальнем конце комнаты – возвышение с алтарем. На возвышении стоял Орбин Кольи, кузнец. За алтарем был виден громадный пень дерева, вокруг которого, как гласила легенда, была построена в незапамятные времена наша церковь.