— Я ведь это видел… К тому же, мы разговаривали…
— Реусс с Реуссом?
Он опять улыбнулся. Но тут же стал серьезным.
— Вы все еще не поняли…
С меня этого было предостаточно. Я встал, подошел к бачку и напился.
— Дай мне тоже, — попросил подлинный Реусс.
Я молча протянул ему наполненный стакан. Я, на его месте, выпил бы Красное Море, чтобы ему не пришлось расступаться по воле великого пророка. Я представил себе Сена, обращающегося к морю с молитвой, и расхохотался. Они с тревогой воззрились на меня, все трое.
Да, только вот это не Сен вышел из моря. И, что еще хуже, речь шла не о Красном Море.
Четвертый час утра. «Идиома» все так же стояла на месте своей посадки, хотя уже никто не ожидал появления уцелевших членов экипажа «Анимы». А будь даже так — это являлось бы еще одним аргументом в пользу того, чтобы немедленно стартовать на орбиту.
И все же мы не торопились. Переглядывались с Реуссом, прислушиваясь к его «беседе» с автоматами, ведь вечер и ночь. Я мечтал только об одном. Чтобы, наконец, болтовня эта кончилась, и мы отправились спать. Я просто засыпал на ходу.
После того, что Реусс только что сказал, мы знали практически все. Но нам потребовалось дьявольски много времени, чтобы понять это. Что он ничего больше не скажет, потому что говорить больше не о чем. Автоматы справились бы с этим в несколько минут.
Я посмотрел на Реусса. Он выглядел крайне усталым. Я повнимательнее пригляделся к его лицу. Вот тогда-то мне и пришло первый раз в голову, что те самые автоматы, с которыми я так сжился, которые стали для меня так же необходимы, как для другого — друзья или противники, сохраняют свой смысл лишь до тех пор, пока человек продолжает оставаться самим собой.
Любопытное открытие. Единственным его слабым местом было то, что оно могло иметь касательство только к Реуссу. И ни в какой мере не распространялось на нас.
Мы уже знали, что произошло с «Анимой». Они тоже приземлились возле океана. И не особенно тревожились насчет того, что происходит у них за спиной. Движение склона и взрыв произошли одновременно. Тотчас же рассыпались антенны.
Потеря связи не означала еще катастрофы, как мы думали раньше. Они еще смогли просуществовать нормально около двадцати минут. Подняли корабль в воздух. Убедились, что все побережье затянуто черным туманом, и решили, что единственное, что им остается, это поискать счастье в океане. Они опустились на воду в нескольких сотнях метров от берега, напротив того места, в котором произошел взрыв. Точнее, так они тогда думали.
И — ошибались. Но откуда они могли знать? Несколько минут они пытались и без каких-либо особенных происшествий оказались на дне. И даже не очень глубоко. Реусс утверждал, что до поверхности не больше тридцати метров. Зато вся аппаратура корабля, от двигателя главной тяги до зажигалки, перестала отзываться на приказы. Остановились компрессоры. Они начали задыхаться.
Так продолжалось минут десять. Не больше. А потом бортовая аппаратура, словно ничего не происходило, возобновила нормальную работу. Но не вся. Глухими ко всем попыткам и способам остались генераторы излучателей и двигатели.
Скорость, с которой обитатели океана разобрались что к чему, кое-что о них говорила. Это было для нас первым практическим упражнением, которое следовало из Реусса. Но я бы соврал, сказав, что оно было для нас утешающим.
Вслед за этим последовал ряд других указаний, не менее обнадеживающим. Реусс не знал, каким образом он сам и остальные члены экипажа покинули ракету. Он запомнил тесные, словно бы стеклянные помещения, в которых их держали. Их разъединили, но они могли общаться между собой, словно находились не дальше, чем в нескольких метрах друг от друга.
Реусс не смог определить, как долго они там находились. Им казалось, что прошли месяцы. Судя по отсчету времени, им это не только казалось. В любом случае, у них было достаточно возможностей для обмена мыслями. Но только в первые дни они говорили о том, что их поджидало. Потом же — вспоминали базу, даже Землю. Вслед за тем дошла очередь до каких-то глупых игр, позабытых с детства.
Я мог себе это вообразить. Вокруг них ничего не происходило. Настолько ничего, насколько это возможно. Они не ели, но и не ощущали голода. Физиологические функции не доставляли им никаких хлопот. Время от времени они замечали какое-то движение за стеклянными стенами своих камер, но ни разу не смогли определить его, сопоставить с ним что-либо конкретное.
Неподвижность, тишина, свет. И дружеский флирт. Надо было быть с базы на Проксиме, чтобы не свихнуться от этого.
Я упомянул о свете. Это началось позднее. Пространство возле них неожиданно прошивали невероятно яркие, невыносимые для глаз лучи. Они сами себе начинали казаться прозрачными. Чувствовали, что излучение проникает в самые крохотные клеточки их организмов, как оно расщепляет их, ощупывая каждый атом по отдельности. Их охватывал страх, что они перестают представлять из себя стабильные структуры. Реусс говорил, что это впечатление было самым сильным из всех, с которыми ему приходилось сталкиваться в жизни. Ему приходилось прикасаться к голове, плечам, шевелить руками, чтобы убедиться в их наличии, в том, что они составляют единое целое с прочими органами.
Длилось это, обычно, не дольше нескольких десятков секунд. Но повторялось все чаще. И регулярнее. Дошло до того, что они безошибочно предчувствовали каждый «сеанс». Нервная система людей превратилась во что-то типа будильника. Они не думали, что их положение может еще больше ухудшиться. Я способен в это поверить.
Но они ошибались.
Это началось сравнительно недавно. Две-три недели назад. С того дня они перестали вспоминать Землю.
Первым оказался Муспарт. После очередного светового «сеанса» Реусс спросил у него о какой-то несущественной мелочи. Муспарт ответил — на два голоса. Точнее, голос был тот же самый. Но принадлежал двум людям. Потом появились следующие. Порой Реусс, как он выразился, насчитывал до одиннадцати двойников.
С этим они освоились быстрее, чем можно было предполагать. Их нервы, должно быть, были притуплены выматывающие бездельем. Однако, они сохранили трезвость мышления. Темой их разговоров, так как несмотря ни на что, они вновь начали переговариваться между собой, вновь стало их нынешнее положение. Для тех данных, которыми они располагали, они смогли разобраться в нем достаточно ясно.
Во-первых, они установили, что «размножение» происходит во время облучения. Реусс, будучи биохимиком, даже разработал гипотезу. Согласно ей, обитатели океана добились гораздо большего, чем мы, прогресса в области пороговой логики. Это дало им знание о любых нейропсихических структурах, что, в свою очередь, явилось основой для сравнительно быстрой расшифровки, так, словно бы и не было чуждых организмов землян. При определенной технологической свободе, в которой Реусс и его товарищи убедились на собственном опыте, их «хозяева» не испытывали особых трудностей с изготовлением материала или, если это вас больше устраивает, матрицы. Более точно здесь подходило бы определение «клише».
Все остальное — дело методологии и техники. Что касается последней, они даже не пытались ее вообразить. Они ничего не видели и ничего не знали. Методология же — наоборот — казалась крайне простой. Нечто вроде спектрального анализа. Излучение с неизвестной характеристикой проходит сквозь модель и распространяется дальше, в направлении клише, или же матрицы, на которой запечатлевается запись органических и неорганических компонентов, в пропорциях, в точности соответствующих модели, подвергнутой количественному анализу. По дороге но проходит сквозь аппаратуру, которую Реусс назвал «программирующей линзой», которая фокусирует луч и обогащает его новыми, заранее предусмотренными конструкторами, импульсами. Анализ там переходит в процесс синтеза.
Разумеется, никто из них понятия не имел об излучении такой информационной насыщенности, но безопасном для исследуемого организма. Но, как я уже говорил, технику обитателей океана они обходили стороной.
Приняв это объяснение, которое ничего не объясняло, люди с «Анимы», или — быть может — уже люди с Третьей Планеты Фери, призадумались о том, чего ради хозяева океана доставляют себе столько хлопот. От ответа на этот вопрос зависело многое. Прежде всего, это могло пролить свет на то, что было для них самым важным — чем все это для них кончится.
На помощь пришло время.
Они смирились с фактом, что число их постоянно растет. К этому они попытались как-то приспособиться. Выдумывали имена, в крайнем случае обходились номерами. Но однажды убедились в отсутствии нескольких человек из своей группы.
Невыясненным образом, неожиданно, люди исчезли. Они не ощущали их отсутствия, поскольку каждый, основываясь на собственном опыте, считал, что это касается только «дубликатов», очередных копий. Они просто констатировали факт. Впрочем, поточная «продукция» заполняла пустоту в их сердцах.
Первым, кто вернулся, оказался именно Реусс. Не тот, который сидел сейчас в кресле, опутанный проводами и датчиками диагностической аппаратуры. Но это не имело значения.
На основании того, что они от него услышали, они смогли уточнить свою предыдущую гипотезу. Впрочем, теперь это становилось гораздо большим, чем гипотеза.
Людей использовали для войны против суши. Неплохая идея. Их организмы были приспособлены для функционирования в атмосфере. Так же, как обитателей океана — для существования в воде. Судьба даровала этим последним модели для создания идеальных машин, способных на осуществление самостоятельных действий на поверхности. Они воспользовались шансом. И приступили, если так можно выразиться, к серийному производству.
Из того, что один Реусс рассказывал другому, получалось, что перед человеком, замкнутом в стеклянном коконе, неожиданно оказывается свободное пространство. Впереди видна только суша. Человек инстинктивно начинает идти в сторону берега. Через несколько шагов с удивлением обнаруживает, что его руки сжимают черный предмет, своей формой напоминающий излучатель.
Потом следовало нечто такое, что Реусс, ни один из Реуссов, не мог объяснить. В какое-то мгновение человек замечал движение на суше, ничего конкретного, никакого живого существа, и знал — перед ним враг. Он решал прибегнуть к помощи неизвестного ему оружия. Вскидывал его к глазам. И тогда черный предмет начинал жить своей собственной жизнью.
Тот, кто вернулся, успевал сделать это вовремя. Иным, очевидно, это удавалось хуже. «Наш» Реусс вышел вчера из океана впервые.
Вот и все, что мы услышали из уст первого спасенного члена экипажа «Анимы».
Но так ли это?
Действительно ли человек, который находился перед нами, прилетел сюда с Земли?
Все остальное было не больше, чем дружеской игрой. Философически — прокурорской болтовней, затянувшейся до четырех часов утра. Дымовой завесой.
Любым способом, через силу, от него пытались добиться, кто же он такой. Точнее, этим занимался Сеннисон. Гус вел себя более сдержанно. Он лишь наблюдал за его попытками. Но не больше.
Было ясно, что их усилия напрасны. По одной простой причине. Реусс не знает. Как же это просто. Он — не знает. Он помнит собственное, земное детство, учебу, работу, каждую мелочь из того, из чего складывается личность человека. Друзей своих и недругов. Девушек. Но он отдает себе отчет, что каждый из его двойников, до последнего нейрона скопированный по образцу и подобию оригинала, несет в своем сознании идентичный багаж. Что он мог сказать нам? Что он — именно тот, кого мы помним по базе? Но для этого он был слишком честен. Даже нет. Он был просто исследователем. Человеком науки.
Именно непонимание того, с кем он имеет дело, заставляло Сеннисона без конца задавать вопрос: «Все же, что с тобой было?» И то же самое непонимание заставляло Реусса каждый раз отвечать: «вы все еще не поняли…»
Не знаю, кто как, а я понимал уже достаточно много, чтобы наконец-то отправиться спать. О чем и заявил им.